Советская критика о Хемингуэе

И в молодости, мечтая о времени, когда научатся понимать его рассказы, и много позже, когда его имя стало известно всему свету, Хемингуэй глубоко ощущал свое одиночество. Но одно дело чувствовать себя одиноким в полной сил молодости или недавно подтвердив свое право на мировую славу, другое – когда переживаешь затяжной кризис и тебя, словно сговорившись, хоронят как писателя. Именно в такую трудную пору он прочел статью советского критика, статью резкую, острую, даже беспощадную в своем желании сказать правду и в то же время благожелательную, исполненную стремления проникнуть во внутренние законы мира, созданного им, Хемингуэем. И тогда он написал в Россию длинное, обстоятельное письмо, адресованное Ивану Александровичу Кашкину. «Приятно, – говорилось в нем, – когда есть человек, который понимает, о чем ты пишешь. Только этого мне и надо. Каким я при этом кажусь, не имеет значения». Это было уже в середине 30-х годов. Первая же попытка представить Хемингуэя советским людям, предпринятая другим американским писателем, оказалась, как говорится, первым блином – тем самым, который комом, и с 1929 до 1934 года имя автора «Фиесты» в нашей печати не появлялось. Поэтому можно смело сказать, что честь открытия Хемингуэя для советских читателей принадлежит И. Кашкину. Вслед за его первой, небольшой, но интересной статьей о двух хемингуэевских рассказах в том же, 1934 году последовали еще четыре, и с тех пор критик до самой своей смерти не переставал писать о полюбившемся ему американском писателе¹, А в 1935 году о Хемингуэе у нас уже заговорили многие. Тому, несомненно, способствовало появление в 1934 году подборки рассказов Хемингуэя и отрывков из романа «Прощай, оружие!», которым было предпослано небольшое, но выразительное предисловие популярного тогда Дос Пассоса (1934), а также публикация в 1935 году «Фиесты». И эти и последующие советские издания произведений Хемингуэя также были, как правило, связаны с именем И. Кашкина, не только литературоведа, но и видного теоретика и практика перевода. Правда, сам он переводил Хемингуэя мало, но почти все произведения писателя появились на русском языке в переводе его учеников. А так как И. Кашкин был к тому же и составителем всех русских сборников сочинений Хемингуэя, то можно смело сказать, что он больше, чем кто-либо другой, способствовал формированию тех представлений, какие сложились в советском литературоведении об этом художнике слова. Когда же стало известно, что Хемингуэй знает работы И. Кашкина, переписывается с ним, обещает ему, что заставит его еще не раз пересмотреть взгляды на свое творчество, но при всем том считает его своим лучшим критиком и переводчиком, авторитет советского литературоведа возрос еще больше. И то сказать, не так уж часто бывает, чтобы большой художник, да еще так неуважительно относившийся к критике, как Хемингуэй, столь высоко оценивал написанное о его произведениях. Но к 1940 году, – а к этому времени на русском языке появились все наиболее значительные произведения писателя, тогда им созданные, – советская «хемингиана» уже насчитывала более пятидесяти статей, и судить о ней следует не только по работам И. Кашкина. Как пишет американский литературовед Д. Браун, Хемингуэй был введен в круг чтения советских людей «сверху», и притом с двойным расчетом: во-первых, для того, чтобы удовлетворить «культурный голод», якобы последовавший за первым пятилетним планом; во-вторых, чтобы оказать на писателя давление нашей критики². Не удивительно, что в освещении Д. Брауна работы советских критиков 30-х годов выглядят как некое единое целое, вырабатывающее интерпретацию творчества Хемингуэя согласно определенной, заранее заданной схеме. Американский литературовед намеренно не замечает ни разногласий между авторами советских работ 30-х годов, ни того пути, который советская «хемингиана» прошла уже за короткий период с 1934 по 1939 год. Между тем ни на кого не похожий, глубоко оригинальный, обманчивый в своей внешней простоте Хемингуэй представал в статьях тех лет то пессимистом, то оптимистом; то импрессионистом или натуралистом, то реалистом; то эстетствующим декадентом или даже реакционером, то ненавидящим войну пацифистом и демократом. Стоит только ознакомиться с этими статьями, чтобы убедиться, что и в сложных условиях 30-х годов лучшие советские критики не торопились приклеивать писателю ругательные ярлыки, а, напротив, стремились уяснить природу хемингуэевского творчества, его внутренние закономерности и противоречия. И стремление это было настолько явным, что тот же Д. Браун не мог не признать, что «советские критики видели в искусстве Хемингуэя много хорошего» и восхищались той «неизменной честностью, с которой он подходил к мучившим его проблемам». Естественно было также, что все советские критики осуждали хемингуэевский индивидуализм и не могли принять того глубокого пессимизма, которым было отмечено творчество писателя первой половины 30-х годов. Большинству из них было ясно, что автор книг «Смерть после полудня», «Победитель не получает ничего» и «Зеленые холмы Африки» переживал трудное время, что эти произведения свидетельствовали о глубоком кризисе писателя, которому грозило творческое оскудение, если только он не сумеет найти для себя какие-то новые идейные и творческие пути. При всем том во многих наших статьях было тогда не в меру упреков и требований и недостаточно такта и понимания. Сказывались и пережитки вульгарного социологизма. Лишь тогда, когда перелом в деятельности Хемингуэя стал явным, начали постепенно понимать, что и позиция, занятая художником в годы гражданской войны в Испании, и произведения, им тогда опубликованные, не были случайны, что объяснение им следует искать не только в текущих событиях, но и в предыдущем периоде жизни и творчества писателя. Началась переоценка. Стали реже встречаться обвинения Хемингуэя в аморализме, в бездушном, лишенном выводов описательстве, в беспросветном пессимизме. И, напротив, чаще теперь появлялись статьи, привлекавшие внимание читателей к жизнеутверждающему, героическому и этическому началам произведений Хемингуэя. Яснее становилось и глубокое единство его творчества. Эта тенденция дала о себе знать особенно явно в середине 1939 года, на заседании критической секции ССП, в выступлениях В. Каверина, Б. Бялика и Г. Гуковского. По существу уже тогда начали определяться принципы нового, гораздо более правильного понимания творчества Хемингуэя, во многом подготовленного лучшими советскими статьями предыдущих лет. Однако вскоре затем последовали события, непосредственно предшествовавшие второй мировой войне, и новые статьи о Хемингуэе, напечатанные в «Интернациональной литературе», можно было уже найти лишь в первом тираже 7 – 8 номера журнала за 1939 год. Потом появился роман «По ком звонит колокол», и с тех пор вплоть до 1955 года у нас почти не писали о Хемингуэе.

Примечательно, что первые справедливые слова о «Колоколе» были сказаны И. Эренбургом в одном из тех его выступлений против фашизма, к которым жадно прислушивалась вся страна³. Но действительно лед был сломлен лишь в 1955 году, когда в переводе на русский язык появилась повесть «Старик и море», сразу ставшая у нас одним из любимых произведений. Последовало множество рецензий, завязалась дискуссия между В. Дробышевским и С. Львовым, вспомнились прежние произведения писателя, начался новый период и в критическом освоении его наследия. И снова автором наиболее значительных статей о Хемингуэе был вначале И. Кашкин, и во время войны⁴, и после нее продолжавший изучать творческую биографию писателя. Предметом специального исследования других советских литературоведов Хемингуэй становится несколько позднее. В 60-е годы статьи о нем пишут С. Микоян, Р. Самарин, М. Урнов, А. Эльяшевич и многие другие. Немало внимания уделяют Хемингуэю в своих книгах о литературе XX века В. Днепров, Т. Мотылева, а также специалисты по американской литературе М. Мендельсон, Р. Орлова и Я. Засурский. Главы, посвященные писателю, появляются теперь и в вузовских учебниках. И как раньше, интересно говорят и пишут о Хемингуэе наши писатели: Ю. Олеша, В. Шкловский, К. Паустовский, К. Симонов, А. Твардовский и др. Когда художник слова так популярен, естественно ожидать появления и более объемистых работ. Действительно, в 1965 году И. Кенчошвили защищает в Тбилиси диссертацию о новелле Хемингуэя, а в 1966 году выходят и первые посвященные ему советские монографии – книги И. Кашкина и З. Маянц. Одновременно публикуются и главы незаконченной И. Кашкиным биографии писателя⁵.

ЭТИКА И ЭСТЕТИКА

Какое значительное расстояние пришлось пройти И. Кашкину за те тридцать с лишним лет, что он изучал творчество Хемингуэя, можно увидеть, лишь сопоставив его первые статьи с последними. В одной из них он сам счел необходимым отметить, что то,  «что имело некоторые основания в 1935 году, безнадежно устарело теперь, через четверть века». И. Кашкин и раньше представлял себе, как сложно творчество Хемингуэя, как быстро «рос и двигался вперед» писатель. В начале же 60-х годов стремление возместить упущенное, – выдвинуть на первый план то, что прежде не было должным образом понято, стало так сильно, что невольно повлекло за собой новое искажение перспективы. Если в 1934 – 1935 годах И. Кашкин оставлял в тени все позитивное и жизнеутверждающее в творчестве писателя, то в 1960 году он уже открыл перед героем «Фиесты» слишком оптимистические перспективы, и это стремление резко противопоставить и Джейка Барнса, и самого Хемингуэя «потерянному поколению» дает себя знать и в вышедшей посмертно монографии критика. По мнению И. Кашкина, автор «Фиесты» в одно и то же время «и в «потерянном поколении», и над ним». Но дистанция между писателем и «потерянным поколением» явно преувеличена. Разве Хемингуэй занимал по отношению к этому поколению лишь позицию наблюдателя и разве Джейка Барнса, при всем его отличии от его друзей, связывает с ними лишь любовь к Брет Эшли? По существу сам автор противоречит себе, когда говорит, что война опустошила и Джейка, когда рассказывает биографию самого Хемингуэя и характеризует других американских писателей «потерянного поколения». Нельзя согласиться и с тем, что писатель, которому еще лишь предстоит создать роман «Прощай, оружие!», расстается в «Фиесте» с «потерянным поколением». Картина явно сдвинута, но уже в другую сторону. Справедливости ради следует признать, что вопрос об отношении Хемингуэя к «потерянному поколению» сложен и все еще дискутируется в зарубежной критике. Теперь не так уж трудно понять, как сложилась у советского критика его первоначальная концепция. Он начал изучать Хемингуэя в период творческого кризиса писателя, когда, естественно, хотелось прежде всего понять причины и логику развития, которое, казалось, вело в безысходный тупик, И эту задачу И. Кашкин выполнил превосходно. В его первых крупных статьях была страсть первооткрывателя. Показательны были и их названия: «Смерть после полудня», «Помни о…», «…Трагедия мастерства», «Трагедия силы в пустоте…». Все негативное в творчестве Хемингуэя, все то, что вело его к «nada», к «ничто», было вскрыто глубоко и показано в своих внутренних, невидимых поверхностному взору связях. И как мы уже знаем, Хемингуэй, тогда и сам стремившийся заново осознать свой жизненный и творческий опыт и трудно нащупывавший новые пути, высоко оценил своего критика. Ясно виден труд тех лет и в монографии И. Кашкина. Превосходен анализ рассказа «Там, где чисто, светло». Хорошо теперь показано и то, как Хемингуэй преодолел кризис начала 30-х годов. Но в ранних статьях И. Кашкина автор «Фиесты» представал лишь в одном, «кризисном» ракурсе – как художник, который «снова и снова» писал «только о конце – конце отношений, конце жизни, конце надежды, конце всего». Что облик писателя был показан им односторонне, что по-своему был прав и Э. Уилсон, подчеркивавший в полемике о И. Кашкиным позитивное начало творчества своего соотечественника, это вскоре помог понять советскому критику и сам Хемингуэй; воочию доказавший в «испанский период», что он был как нельзя более далек от того, чтобы превратиться в «человеческий брак». Именно тогда, в 1939 году, И.

1. Здесь нет необходимости приводить перечень работ И. Кашкина и других советских критиков о Хемингуэе, См. библиографию в книге «Проблемы истории литературы США», «Наука», М. 1964, стр.. 469 – 472. Работы, изданные в последующие годы, упоминаются ниже. [↩]
2. D. Brown, Hemingway in Russia. In: «Hemingway and His critics». Ed. by С. Baker, N. Y. 1961, p. 145 – 146. [↩]
3. Илья Эренбург, Эрнест Хемингуэй, в сб. его статей «Война», т. 2, Гослитиздат, М. 1943, стр. 115 – 119.[↩]
4. В 1944 году он защитил в Ташкенте диссертацию, посвященную творчеству Хемингуэя.[↩]
5. И. Кенчошвили, Новелла Хемингуэя. Автореферат диссертации на соискание ученой степени канд. филолог, наук, Тбилиси, 1965; И. Кашкин, Эрнест Хемингуэй, «Художественная литература», М. 1966; З. Маянц, Человек один не может… «Просвещение», М. 1966; И. А. Кашкин, Хемингуэй, «Прометей» (историко-биографический альманах серии «Жизнь замечательных людей»), т. 1, «Молодая гвардия», М. 1966. В дальнейшем ссылки на эти издания приводятся в тексте статьи. [↩]