№5, 1985/Жизнь. Искусство. Критика

Шолохов и война

Написанное Шолоховым о Великой Отечественной войне не так уж велико по объему.

Главы романа «Они сражались за Родину» (1942 – 1949 – 1969).

Два рассказа: «Наука ненависти» (1942) и «Судьба человека» (1956).

Несколько очерков, репортажей, корреспонденции из районов боевых действий (сделаны Шолоховым как военным корреспондентом «Правды», «Красной звезды», Совинформбюро1); образные зарисовки лиц, событий, бесед, ситуаций в первые дни войны («На Дону», «В станице Вешенской», «В казачьих колхозах»).

Послевоенное «Слово о Родине» (1948), жанр которого писатель определил уже самим названием: это именно «Слово», в его исконном и современном смысле, со всем богатством заключенного в нем понятия «Родина», многообразием и полнотой чувств к ней, к ее заботам и тревогам, к ее настоящему, прошлому и будущему, – отношения то нежно лирического, то почти пафосного, то гневно саркастического, то уверенно-спокойного.

Вот, собственно, и все.

Но, разумеется, содержательность, значительность, долговечность литературы определяются не количеством названий и страниц.

В сегодняшней борьбе идей военная проза Михаила Шолохова «сражается» не менее активно и яростно, нежели «Тихий Дон». Она сражается за человека- против античеловека и нечеловека, за правду, гуманизм, за Родину, Отечество, утверждает все те великие общечеловеческие и общемировые истины – любовь, нравственность, жизнь, – которые есть прерогатива романов-эпопей вообще, «Тихого Дона» в частности.

Эта проза оказывает также глубокое и плодотворное воздействие на рост литературы, недаром и критики, и сами писатели единодушно подчеркивали роль «Судьбы человека» как произведения, открывающего новый этап нашего художественного развития.

Теме «Шолохов и война» посвящено немало работ2, в них высказаны ценные мысли; тем не менее предмет, разумеется, далеко еще не исчерпан. Думается, что в недостаточной мере выявлена еще художественная специфика шолоховской военной прозы и публицистики. Тут возникает ряд проблем, на которых хотелось бы остановиться в данной статье.

В «поверке» прошлого современностью и дня сегодняшнего вчерашним без Шолохова не обойтись.

Потому что его творчество в любой самой сиюминутной теме, проблеме, ситуации, даже сценке постоянно освещается народной мудростью, народной памятью – тем, как отцы и деды думали, судили и поступали в сходной ситуации3. И тогда, «поверив» и «проверив» этим «мнением народным» свои собственные думы и размышления, автор делает от себя – но за всех – вывод, неопровержимый и до абсолютности правильный, в форме афоризма (это чаще в конце очерка) или обобщенного до символа образа.

Началась Великая Отечественная война. Шолохов выступает перед станичниками и так же, как во всем своем творчестве, апеллирует к памяти народной: «Со времен татарского ига русский народ никогда не был побежденным». И, как во всем своем творчестве, опирается на то, что всегда помогало лично ему, как помогало Антею прикосновение к земле: на живые традиции отцов и дедов, которые, он верит, должны поддерживать и его сородичей даже в самые тяжкие, изнурительные минуты борьбы, – и говорит уже не только от своего «я», а голосом «хора» казачьего, от имени как бы всего народа – и станичников, и поднявшихся на подмогу предков: «Мы уверены, что вы продолжите славные боевые традиции предков и будете бить врагов так, как наши прадеды бивали Наполеона, как отцы ваши громили кайзеровские войска».

А на второй день войны он шлет телеграмму на имя наркома обороны Тимошенко: «По Вашему зову в любой момент готов стать в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии и до последней капли крови защищать социалистическую Родину…

Полковой комиссар запаса РККА писатель Михаил Шолохов». В этой же телеграмме он просит перечислить полученную за «Тихий Дон» премию – премию от страны и народа – в фонд обороны. И по двойному зову – страны-народа и собственному зову сердца – становится в ряды Красной Армии. И сражается в Великую» Отечественную своим пером не менее отважно, чем сражались его предки штыком в Отечественную войну 1812 года. И работает для войны не менее напряженно, чем работал мальчишкой-подростком в гражданскую, скитаясь по фронтам и агитируя «за большевиков» – за столами, трибунами, просто на открытом месте, а затем уже молодым, потом зрелым писателем – за столом письменным, сражаясь за правду и агитируя за коммунизм страницами своей главной книги.

Он делает мастерские зарисовки уходящих на фронт (очерк «На Дону»), опять же в своем, шолоховском, полновесном и полнозвучном «хоровом» стиле, охватив словом и языком все голоса и мнения станичников разных возрастов, и в своей же манере, проницающей взглядом сквозь настоящее, и прошлое, и будущее.

Очерки, зарисовки, репортажи, затем рассказы, главы из романа и в заключение «Слово о Родине» – эти материалы о Великой Отечественной войне, «взятые все вместе, как некая творческая целостность… убедительно говорят, сколь велик вклад Шолохова в литературу об этой войне, в какую выразительную художественную реальность пересоздавалось все то, что довелось увидеть и пережить полковому комиссару, а затем полковнику Михаилу Александровичу Шолохову, участнику войны с первого ее и до последнего дня» 4.

Ход войны, путь ее художественного познания отражается уже в самом движении жанров.

В сорок первом больше всего образных зарисовок, репортажей, корреспонденции с мест; в сорок втором – рассказ «Наука ненависти» и работа над романом «Они сражались за Родину». В последние годы войны, когда контуры Победы очертились уже с полной ясностью, – возвращение к замыслу второго тома «Поднятой целины»; после его завершения, в годы уже послевоенные, – рассказ о прошлой войне, «Судьба человека».

Но даже в сорок первом году, в самых беглых зарисовках первых дней войны, автор «укореняет» свою проблему в глубину исторического прошлого, добиваясь полновесного смысла и звучания.

Вот маленькая сценка из очерка «На Дону» (июль 1941 года).

Всадник, казалось бы человек случайный, имени которого автор даже не называет (в данном случае это и не нужно), поспешает в другой хутор по тропинке во ржи, уродившейся в тот страшный год «раскрасавицей», «выше человеческого роста. Сизые литые колосья тяжело клонятся, покачиваются под ветром». Словно природа знала: трудно будет советскому человеку, нужно помочь, как только она умеет. И люди это понимают и свое понимание выражают: «…Сама природа за нас и против Гитлера» (это слова одного из героев, правда, другого очерка).

Всаднику этому – колхознику одного из донских хуторов, – как и каждому советскому человеку, трудно понять и принять весть о войне. И еще труднее – соединить «раскрасавицу рожь» с гадиной Гитлером: его (всадника) мнение – урожай собирать надо, такой урожай – раз в сто лет, может быть, выпадает. «Вот она какая раскрасавица уродилась, а тут этот Гитлер, язви его в душу!» Действительно, трудно не выругаться. Но только выругаться мало, надо сказать со всей определенностью: «Зря он лезет. Ох, зря!..»

Расспросив о вестях с фронта, он заключает: «Молодежь наша и то, гляди, как лихо сражается, а что будет, когда покличут на фронт нас – бывалых, какие три войны сломали?» (Прекрасно это шолоховское «сломали»: не о геройстве своем – «победили», а о вероломстве прежнего врага, которого в свое время «сломали», и нынешнего, которого тоже нужно будет «сломать».) И совершенно естественная реакция советского человека на такое вероломство: «Рубить будем до самых узелков, какие им, сукиным сынам, повитухи завязывали!» И снова, уже после общего мнения (и сводок с фронта, и разговоров, и собственного крепкого словца), еще более весомо, во второй раз зазвучавший мотив: «Я же говорю, что зря они лезут!»

А после ответных вопросов к нему, всаднику, со стороны автора и других людей: «Как у вас в хуторе? Что поговаривают пожилые казаки насчет войны?» – отвечает за них, как за себя: «Есть одна мысля: управиться с сенокосом и по-хорошему убрать хлеб. Но ежели понадобимся Красной Армии скорее – готовы хоть зараз». Это тот же мотив «раскрасавицы ржи» и гадюки Гитлера, но звучащий уже в ином, более низком регистре и в ином, более широком народном мнении. Вслед за этим – усиление мысли о готовности второго «русского» фронта (тыла), сделанное не без лукавинки в голосе и слове: «Бабы и без нас управятся… Мы из них загодя и трактористов и комбайнеров понаделали. – Казак лукаво подмигивает, смеется. – Советская власть, она тоже не дремает, ей некогда дремать». «Не дремает» – совершенно шолоховская народная форма общеизвестного слова «дремлет», более широкая и полнозвучная и по смыслу, и по звучанию, – одним словом, «хоровая».

И после всего этого обмена мнениями, очень близкими и родственными друг другу, – снова, в третий раз, как в народных сказках, повторен мотив: зачем Гитлер на нас лезет?- мотив, подкрепленный общей ответной – снова хоровой – дружной реакцией «злости» народа, злости справедливой и сильной, могущей перерасти в «ярость благородную» и «ненависть святую»: «Великая в народе злость против этого Гитлера. Что ему, тошно жить без войны? И куда он лезет?» И снова свое, как народное, понимание несовместимости урожая и Гитлера – отсюда и отношение к нему как к «вредному насекомому», делающему «народу неудовольствие»: «Прослыхал я в воскресенье про войну, и все во мне повернулось (опять важно: не «перевернулось», как говорят обычно в подобных случаях, а «повернулось»: по объему действия вроде меньше, а по сути – больше и сильнее. – Л. К.). Ночью никак не могу уснуть, все думаю: в прошлом году черепашка нас одолевала, сейчас Гитлер приступает, все какое-то народу неудовольствие. И опять же думаю: что это есть за Гитлер, за такая вредная насекомая, что он на всех насыкается и всем покою не дает?» И досада на себя, почти как вина: как мог он, трижды георгиевский кавалер в прошлом, когда воевал еще в «германскую» и в рукопашную шашкой срубил восьмерых, как мог он не почуять, что и Гитлер был в этой войне первой (потом уж из газет вычитал). «И такая горькая досада меня за сердце взяла, что я ажник привстал на кровати и вслух говорю: «Что же он мне тогда из этих восьмерых под руку не попался?! Раз махнуть – и свернулся бы надвое!» А жена спросонок спрашивает: «Ты об ком это горюешь?» – «Об Гитлере, – говорю ей, – будь он трижды проклят!»

Свой рассказ всадник завершает уверенно: «- Ну, да он, вражина, своего дождется! – и, помолчав, натягивая поводья, строго обращается ко мне: – Доведется тебе, Александрыч, быть в Москве, передай, что донские казаки всех возрастов к службе готовы. Ну, прощайте. Поспешаю на травокосный участок гражданкам-бабам подсоблять!»

В этой маленькой сценке, в ее одном только мотиве – «и куда он лезет?» – «узелки» многих тем и военного времени, и других времен, «узелки», развязывающиеся и в будущее, в современную советскую литературу, и в прошлое, в классику: шолоховский всадник заставляет вспомнить и рассказчика горьковского цикла «По Руси», и толстовское: «всем народом навалиться хотят». Картины войны и мира, поля брани и пахотного поля сливаются воедино, свидетельствуя о неодолимости народа.

В другом, тоже, казалось бы, чисто «донском» рассказе, с названием еще более узким: «В казачьих колхозах», мотив очерка «На Дону» – «И куда он лезет?» – продолжает развиваться и обогащаться.

«Темная июльская ночь. Падучие звезды на черном небе. И тихий старческий голос:

– Дед мой с Наполеоном воевал и мне, мальчонке, бывало рассказывал».

Это рассказ-сказ «83-летнего старика ЕвлантьеваИсая Марковича, охраняющего сейчас колхозное гумно». Нетрудно увидеть, что хоровое начало, столь свойственное прозе Шолохова, возникает на совмещении сказа и «рубленой фразы» – стилевых приемов, широко бытовавших в нашей литературе со времен гражданской войны. Но нетрудно увидеть и то, что «рубленая фраза» набирает глубину зрелой умудренности, а сказ утрачивает былинное безличие, обретая едва ли не репортажную достоверность, то есть подчиняется решению задач современности.

«- Дед мой с Наполеоном воевал и мне, мальчонке, бывало рассказывал. Перед тем как войной на нас идтить, собрал Наполеон ясным днем в чистом поле своих мюратов и генералов и говорит: «Думаю Россию покорять. Что вы на это скажете, господа генералы?» А те в один голос: «Никак невозможно, ваше императорское величество, держава дюже серьезная, не покорим». Наполеон на небо указывает, спрашивает: «Видите в небе звезду?» – «Нет, – говорят, – не видим, днем их невозможно узрить». – «А я, – говорит, – вижу. Она нам победу предсказывает». И с тем тронул на нас свое войско.

  1. Некоторые из них в свое время предназначались для местных фронтовых газет или изданий зарубежной прессы и стали известны широкому кругу читателей сравнительно недавно. Подробнее об этом см.: И. Котенко, Снаряженные народом. – «Дон», 1962, N 2; В. Борщуков, Война в творчестве Шолохова. – В кн.: «Литература великого подвига», М., 1970.[]
  2. Освещение проблем шолоховской военной прозы и публицистики дано в работах: А. Хватов, М. А. Шолохов в годы Великой Отечественной войны. – «Звезда», 1962, N 6; М. Сойфер, На переднем крае мужества. – «Литературное обозрение», 1975, N 5; И. Козлов, Перечитывая, вспоминая… (Фронтовая проза Михаила Шолохова). – В кн.: «Оружием слова», М., 1978; Р. Иванова, Наука любви и ненависти. – «Русская речь», 1978, N 3; Ф. Вирюков, Мужество. Военная проза и публицистика М. А. Шолохова. – «Наш современник», 1980, N 5; С. Фрадкина, Конкретно-историческое и «вечное» в произведениях М. Шолохова о Великой Отечественной войне («Они сражались за Родину», «Судьба человека»). – В кн.: «Проблемы типологии литературного процесса», Пермь, 1982.[]
  3. Об этом качестве как особенности стиля Шолохова («хоровом начале») см. в статье: Л. Ф. Киселева, К характеристике стиля «Тихого Дона». – В кн.: «Михаил Шолохов. Статьи и исследования», М, 1975; изд. 2-е, М., 1980.[]
  4. В. Литвинов, Михаил Шолохов, М., 1980, с. 231.[]

Цитировать

Киселева, Л. Шолохов и война / Л. Киселева // Вопросы литературы. - 1985 - №5. - C. 135-158
Копировать