Романтизм в общеевропейском контексте
Статьи, венгерских литературоведов и критиков, напечатанные в этом номере, уже дают представление о развитии литературно-теоретической и критической мысли в стране. И все же следует подчеркнуть еще раз: развитие это идет весьма плодотворно. Выходят работы по кардинальным вопросам социалистического искусства, монографии, посвященные становлению отдельных жанров, академические исследования различных периодов истории национальной и мировой литературы, сборники писательских портретов. На страницах нашего журнала мы не раз рецензировали работы венгерских ученых, рассказывали о тех или иных литературоведческих изданиях. Но естественно, охватить все это многообразие, в рамках даже нескольких рубрик, вряд ли возможно. Не ставили мы такой задачи и в данном номере журнала. Помещенные здесь рецензии на книги Б. Кепеци, И. Шимона, Б. Берты, на совместный советско-венгерский сборник «Европейский романтизм» расширяют наше представление о венгерской литературной науке.
«Европейский романтизм», Институт мировой литературы им. А. М. Горького АН СССР, Институт литературоведения АН Венгрии. Ответственные редакторы И. Неупокоева, И. Шетер. «Наука», М. 1973, 496 стр.
Творчеству романтиков обладает огромной притягательной силой. Достаточно сказать, что посвященная им литература по своему объему давно превосходит все сочиненное поэтами и писателями романтической эпохи. Каждый поворот истории открывает исследователям и критикам новые грани движения, тщательно описанного и изученного их предшественниками.
В нашей стране интерес к романтизму был вялым в 1920-е годы, оживился в 30-е, снова ослаб в 40-е, а начиная с 50-х все время нарастает, не обнаруживая признаков спада. Десятки книг, сотни изданий сочинений, тысячи статей – как будто не мало. Оказывается, однако, про этих странных романтиков всегда можно сказать что-то новое. И вот еще одна книга – плод долгого сотрудничества советских и венгерских ученых. Всякий, кто внимательно прочтет ее, почувствует, как расширилось его поле зрения, как много фактов первостепенной важности вошло в его сознание, ассоциируясь с известными ранее.
Это обусловлено прежде всего необычным замыслом книги: «рассмотрение литературы романтизма» предпринято «в широком европейском контексте». Оно изучается «во взаимодействии… с другими искусствами романтического типа, с другими, современными романтизму художественными направлениями» (стр. 8).
Особое внимание уделяется типологическим связям – «общности того типа художественного сознания, которое складывается в этот исторический момент и, выражаясь всякий раз в неповторимой национальной форме и путях развития, являет собой часть общего движения истории культуры» (стр. 8).
В соответствии с поставленными задачами рецензируемая книга раздвигает, а тем самым и изменяет, весь круг наших привычных представлений о романтизме благодаря сопоставлению литературы с другими областями искусства (музыкой и живописью) и с произведениями в пределах огромного географического и хронологического диапазона. Она включает античность, Возрождение, классицизм, Просвещение, фольклор, современные романтизму реалистические течения, а также те, которые возникли в более поздние годы. Впервые в таком масштабе осуществляется сравнительно-типологическое рассмотрение творчества романтиков Западной, Восточной и Центральной Европы.
Как убедительно показывает во вводной статье И. Неупокоева, только при таком многостороннем охвате можно оценить поистине мировое значение романтической поэзии, ее место в развитии литературного процесса. Несмотря на неизбежные расхождения, обусловленные «не только различием национальных традиций, но и спецификой современных задач, стоящих перед той или иной литературой, а также особенностями творческой индивидуальности» того или иного автора, оценка художественного наследия романтиков «типологически весьма устойчива» (стр. 28).
В то же время авторы сборника всемерно стремились избежать схематизма, столь соблазнительного при систематизации обширного материала. Как пишет И. Неупокоева, ссылаясь на известное замечание Ленина – «явление богаче закона» (стр. 9), нельзя забывать о живом литературном развитии, нельзя давать волю при наблюдении над ним чрезмерному классификаторскому рвению. Все авторы подчеркивают, что общие закономерности литературного процесса неизменно проявляются в национально специфической форме, всегда индивидуальной и исторически своеобразной.
Благодаря широкому сопоставительному рассмотрению меняются и некоторые установленные традицией хронологические рамки. Так, творчество выдающегося румынского поэта Эминеску, складывавшееся в 1860 – 1870-е годы, показывает, что романтизму подвластны большие временные пространства, чем принято считать исходя из анализа произведений западноевропейских писателей (стр. 353).
Нельзя не согласиться с выводом, сформулирозанным И. Неупокоевой, что, «видя многообразные связи романтизма с другими, синхронными ему направлениями в европейской литературе, мы можем увидеть много нового в самой художественной структуре романтического искусства. Сравнительно-типологическое изучение помогает прояснить многие сложные проблемы его философско-идеологических основ, социально-исторической и художественной функции, а также идейно-эстетической дифференцированности в романтизме различных направлений» (стр. 50).
Перед составителями сборника, объединяющего столь много аспектов и проблем, бесспорно, возникали большие композиционные трудности. Надо было выбрать главное, существенное, характерное в методологическом и художественном отношении, создать одновременно впечатление завершенности и «незамкнутости» анализируемых явлений. Из этих трудностей составители вышли победителями.
После вводной статьи И. Неупокоевой следует статья о периодизации творчества писателей-романтиков, начиная с его глубинных источников во второй половине XVIII века (И. Шетер).
Затем рассматриваются важнейшие литературные и философские проблемы романтизма. Первые поставлены в статьях об отношении романтиков к классическому литературному наследию (А. Елистратова) и о традициях «популярной» поэзии в романтизме ряда литератур Центральной Европы (Л. Сиклаи); вторые – в статьях о романтических воззрениях на природу (К. Хорват) и о философских основах литературной критики Кольриджа (М. Сенци). Последняя имеет более частный, хотя, разумеется, тоже достаточно принципиальный, характер. Быть может, стоило бы дополнить эту статью соображениями, обобщающими эстетические воззрения других – хотя бы только английских – романтиков, или оговорить в редакционном уведомлении, что автор на примере поэта-мыслителя показывает связи литературы и философии и предваряет более широкую постановку вопроса в дальнейшем.
Такая оговорка представлялась бы уместной и по отношению к четырем важнейшим статьям, посвященным основным жанрам романтического творчества: драме, точнее, теории драмы (Е. Сапрыкина), романтической поэме и ее жанровой дифференциации (Е. Пульхритудова), эпистолярной прозе (А. Елистратова) и лирике (Л. Галди). (Заметим в скобках, что тематика статьи Л. Галди несколько зашифрована в ее названии – «Стилевые особенности романтической поэзии романских стран». Слово «лирика» в заголовке подчеркнуло бы стройность композиционного замысла сборника.)
Как ни содержательны и ни насыщены сведениями все перечисленные статьи, каждая из них трактует лишь более или менее узкий аспект поставленной темы (эпистолярное наследие – только английских и русских писателей, поэма – лишь 30-х годов и т. д.). Это, разумеется, неизбежно: каждая проблема может решаться только на конкретном материале; но самый принцип выбора следовало бы мотивировать не от случая к случаю, а сразу – во введении к книге.
Явственно ощутимо отсутствие в сборнике статей, в которых был бы поставлен вопрос об идеологических и эстетических позициях участников романтического движения. Авторы не забывают о них, но, на наш взгляд, нужны были бы работы, которые показали бы, как, несмотря на многочисленные, порой очень резкие различия политических точек зрения, в основе романтического миропонимания всегда присутствует, в большей или меньшей степени выраженный протест против существующего общественного порядка – протест, который выступает в эстетических взглядах романтиков в сложно преломленной, иногда косвенной форме.
Книгу завершает раздел, свежий и во многом новаторский, где рассматривается соотношение литературы романтизма с изобразительным искусством (К. Пигарев) и музыкой (И. Бэлза). Таких изысканий в нашей научной литературе мало, но исследовательская мысль в этом направлении уже работает, и это соответствует методам комплексного изучения, завоевывающим все большее место в нашей науке.
К замечаниям, касающимся сборника как единого целого, нужно добавить отсутствие единообразия в подаче материала. В некоторых статьях нет переводов цитируемых иностранных текстов (Л. Сиклаи, Л. Галди, И. Бэлза). Есть даже некоторая несогласованность между взглядами отдельных авторов, есть случаи, когда в статьях повторяются общие идеи, сформулированные во введении.
Масштабы и размах рецензируемой книги – ее бесспорное достоинство – имеют, однако, и оборотную сторону: не все области, естественно, равномерно исследованы, неизбежны неточности, потери, спорные, недостаточно проверенные положения.
Особенно много сложных вопросов связано с общей теорией романтизма.
Вводная статья отличается большой тщательностью и точностью. В ней только одно кажется необоснованным. «Разумеется, в системе романтического художественного сознания, – пишет И. Неупокоева, – можно говорить лишь о подступах к социально-аналитическому художественному мышлению» (стр. 26). Это несправедливо по отношению к большинству английских романтиков и некоторых французских и американских.
Никаких возражений не вызывают также статьи А. Елистратовой. Такая кардинальная, давно занимающая исследователей проблема, как «Отношение романтиков к классическому литературному наследству», разрешена ею на примере отношения английских, немецких, французских писателей к поэтам Возрождения и в особенности к Шекспиру.
Столь же глубоки разыскания А. Елистратовой и в области эпистолярной прозы романтиков. Они позволяют не только раскрыть остававшийся в тени аспект творчества английских, русских, польских писателей, но и принципы литературного новаторства, свойственного романтизму во всех, даже боковых его проявлениях. Статья в высшей степени отвечает общим задачам сборника – типологическому исследованию памятников романтической мысли.
Центральных, а потому более «роковых» вопросов, вокруг которых издавна идет полемика, касается статья И. Шетера «Романтизм. Предыстория и периодизация».
Следует отдать должное широте нарисованной автором картины, смелости проведенных им параллелей, объединяющих литературы Западной и Восточной Европы в единый «западно-восточный диван». Особенно интересны его размышления о том, что до-романтическое движение «Бури и, натиска» и его деятели – Гердер, Шиллер, Гёте – оказали большее влияние на французский (как, впрочем, и на русский) романтизм, чем «ортодоксальные» немецкие романтики. Такими парадоксами пестрит история литературы. Вместе с тем некоторые положения статьи (например, возражения автора против принятого понятия «преромантизм», толкование взаимосвязи романтизма и реализма) представляются недостаточно доказательными.
Чрезвычайно интересными представляются статьи сборника, посвященные важнейшим теоретико-эстетическим принципам романтиков.
В статье Е. Сапрыкиной о романтической теории драмы обращает на себя внимание последовательное стремление автора связать этапы романтического движения в Италии с различными периодами национально-освободительной борьбы итальянского народа. Е. Сапрыкина подчеркивает как национальную специфику итальянского романтизма, так и его обширные международные связи. Значение Шиллера, М.-Ж. Шенье, А.-В. Шлегеля и его трактовки Шекспира для развития итальянского театра показаны ясно и убедительно.
Быть может, несколько упрощенно представление, согласно которому близость Альфьери к романтизму доказывается его умением создавать характеры, несводимые к одной доминирующей черте (стр. 184) Этим умением владел уже классицист Расин. И вряд ли критика Шиллера за неточность исторической трактовки была типична только для романтизма (стр. 188).
Глубокой и фундаментальной является статья М. Сенци о Кольридже, Об этом поэте в нашей стране писали мало. Только в 1974 году его стихи вышли в серии «Литературные памятники» под редакцией А. Елистратовой. Работа М. Сепци, без сомнения, будет иметь основополагающее значение. Отстаивая последовательность эстетических концепций Кольриджа, анализируя этапы философской его эволюции, на основе знаменитой «Biographia Literaria», записных книжек и маргиналий поэта, М. Сенци особенно подробно останавливается на его критике Вордсворта. Критика эта охарактеризована во всей ее принципиальности, и оба поэта оценены одинаково объективно. Исключение составляет лишь сомнительное противопоставление «сознательного мастерства» Кольриджа «непосредственности эмоционального выражения» у Вордсворта (стр. 147). Думается, что сознательности и эмоциональности было вполне достаточно у обоих «великих зодчих английской поэзии» (стр. 158).
Тенденция сборника привлекать свежие материалы и строить на их основе выводы, подчеркивающие общность, несмотря на различия, во взглядах на искусство романтиков разных стран и направлений, особенно проявилась в статье «Романтические воззрения на природу» (К. Хорват). Тема эта сама по себе очень объемна даже, в пределах творчества одного писателя. Когда же автор свободно переходит от французской поэзии к немецкой, от венгерской к польской, от русской к английской и итальянской, задача его становится неимоверно трудной. Спасительной могла бы быть железная четкость композиции, но она потребовала бы, возможно, некоторой схематизации, той самой, от которой авторы сборника стремились держаться подальше.
Не удивительно поэтому, что не все «переходы» в статье кажутся абсолютно логичными (например, от темы горных и морских пейзажей в поэзии романтиков к (‘стихотворениям, связанным с личными переживаниями» поэтов, – стр. 231. также см. стр. 255), что не все сближения представляются одинаково оправданными. Не слишком ли категорично разграничение романтизма и реализма по такому, например, признаку: если в описании пейзажа преобладает личность созерцателя – он романтик; если преобладает созерцаемое – он реалист (стр. 215). Важнее всего, однако, интересная общая концепция, а также мысли о роли натурфилософии Шеллинга для романтического чувства природы.
Более специфическим литературным вопросам – стилистики, жанра, источников – посвящены статьи Е. Пульхритудовой, Л. Сиклаи и Л. Галди.
Первая из них сосредоточена не столько на рассмотрении природы жанра, сколько на разборе двух малоисследованных видов романтической поэмы – символико-философского и очерково-нравоописательного. Русские поэты – Лермонтов, Кюхельбекер, Полежаев – сопоставляются с польскими и английскими. Особенно интересен анализ мистерии «Ижорский» в связи с произведениями Словацкого, – и «Демона» как поэмы, раскрывающей вечную подвижность и текучесть душевной жизни. Несколько механистичным представляется здесь сравнение диалектики «Демона» и «Эллады» Шелли. Жаль также, что поэмы Лермонтова сопоставляются только с «Чайльд Гарольдом», но не с «восточными» поэмами Байрона:
На материале французской, испанской, итальянской, румынской поэзии строит свой труд, насыщенный фактами, наблюдениями и остроумными параллелями, Л. Галди. Не отрицая общности некоторых основных явлений, он протестует против чрезмерной «генерализации» и схематизации литературного процесса (стр. 353). Стилистический анализ лирических стихов Л. Галди ведет на трех уровнях – синтаксическом, лексическом и фонетическом. Он использует современные научные методы, строит таблицы, наглядно показывающие структуру поэтической фразы, определяет с помощью этих методов частоту применения слов, привлекает черновые редакции разбираемых текстов.
Не вполне ясно, однако, его определение сути романтического образа, рассуждение об авторах, наделенных «нежным» или «мощным» характером (стр. 353), и, что еще важнее, эстетическая функция многих превосходно подмеченных лингвостилистических явлений. В целом же статья имеет огромное познавательное и методологическое значение. То же можно сказать и о работе Л. Сиклаи. В ней обсуждаются проблемы «популярной» поэзии, то есть «произведения анонимного творчества, по своей форме во многом сходные с песнями фольклора», но обычно не крестьянского и не только устного происхождения (стр. 279), проблемы народности литературы, взаимодействия западных и центрально-европейских традиций в восприятии народного песенного творчества, специфики отношения к нему романтиков, которые, в духе характерного для романтического движения «синкретизма», сочетают близость к фольклору с освоением «книжной» поэзии.
Принципиально важной представляется нам постановка вопроса в завершающих книгу очерках о романтизме в живописи и музыке. Автор первого – К. Пигарев – проводит ряд поучительных и интересных параллелей между живописью и поэзией, хотя и подчеркивает, что в романтическую эпоху «взаимодействие словесного и изобразительного искусства… далеко не всегда поддается отчетливому осмыслению» (стр. 424).
В живописи романтизма, гак же как и в литературе, сообщает К. Пигарев, романтические тенденции перекликаются с классицистическими (стр. 425); как и в литературе, особую роль играет в ней культ античности и увлечение древнерусской историей и искусством. Автор устанавливает любопытные, не лежащие на поверхности связи между искусством портрета и пейзажа в живописи и поэзии романтизма, например в пейзажах, изображающих всемирные катастрофы (в «Ночи» Лермонтова и картине Брюллова «Последний день Помпеи»). Не ясно только, почему «задушевное чувство» чуждо классицизму, почему драматизм «выводит» произведение за рамки романтизма (стр. 432)?
В статье И. Бэлзы затронуто так много новых и увлекательных проблем, что их трудно даже перечислить. Автор говорит о глубочайшем взаимном влиянии музыки на литературу и литературы на музыку; рассуждает, об известной условности в применении к музыке термина «романтизм», указывая на «романтичность» великих классиков – Гайдна, Моцарта, Бетховена.
Подводя итоги, следует вновь повторить, что благодаря комплексному методу изучения, отвечающему задачам современной науки, благодаря смелости в постановке «больших» вопросов создан труд, полезный даже тем, кто не согласен с отдельными мнениями и оценками авторов и с некоторыми их слишком «генеральными» обобщениями. Хотя решение многих проблем носит, по словам самих авторов, предварительный характер, книга стимулирует читательскую мысль, вызывает множество ассоциаций, побуждает – исследователей к новым разысканиям. Авторскому коллективу удалось рассмотреть общее и национально своеобразное в европейском романтизме, выйти за рамки традиционных сфер изучения и в сопоставлении литературы с другими искусствами показать закономерность установленных ими фактов и явлений. Опыт «многонациональных» изданий, постепенно входящий в наш научный обиход, должен быть продолжен за счет привлечения все более широких кругов специалистов.
г. Ленинград