Позиция художника и его стиль

Ядушою принадлежу к разведчикам. Значит, буду писать о самом злободневном, о сегодняшнем, о том, чем сегодня живет наш народ, и Чем, следовательно, живу и я…

Б. Горбатов

1. ВМЕСТЕ С ГЕРОЕМ

Известный советский писатель Алексей Алексеевич Игнатьев, прочитав 9 мая 1948 года напечатанный в «Правде» очерк Б. Горбатова «Знамя победы», обратился к его автору с взволнованным письмом, в котором есть и такие строки: «Вы нашли нужные слова потому, что… были там, а не «рядом», чувствовали так, как чувствовали те, кому мир обязан миром…»

Вместе с героем, а не где-то «рядом» – точнее, пожалуй, нельзя сказать ни о жизни, ни о творческой позиции художника, чьи слова предваряют нашу статью. Эта позиция подсказывала ему животрепещущие темы, помогала найти своего героя и выработать приемы раскрытия его характера, создавала особую эмоциональную атмосферу книг.

Борис Горбатов был и остается современным писателем в самом точном значении этого слова. Он всегда держал руку на пульсе жизни. В разгар войны, в пору создания «Непокоренных», он говорил, что его нельзя заставить «откладывать на послевоенное время работу над широким полотном», потому что его темперамент, его сердце не позволяют ему это сделать. «Ячейку», свою первую книгу, он назвал в черновике «Повесть о сегодняшнем дне»; когда он еще неясно различал судьбы героев «Моего поколения», одно ему уже представлялось бесспорным: жизнь их он покажет «по сегодняшний день»; свой последний роман он мыслил как повествование о настоящем и будущем Донбасса.

Позиция художника обусловила и отбор известного писателю жизненного материала – «реальностей», по выражению Горького. «Я не мог бы написать «Непокоренные» о людях Винницкой области», – как-то сказал Горбатов. Таким образом, под жизненным материалом он понимал не всякие известные художнику факты: при желании писатель мог бы и ознакомиться с документами винницкого подполья. Он предпочитал писать о том, что сам видел, пережил и что хорошо знал – «душою знал». Именно о героях «Непокоренных» автор с полным правом утверждал, что он не изучал их – он жил с ними.

И даже когда писатель обращается к тому, что В. Шкловский как-то назвал «книжным опытом», он не изменяет себе. Приводимые в его книгах стихи и пески, как правило, тоже не являются результатом книжных изысканий. Это строки Павла Беспощадного, Николая Упеника, Юрия Черного-Диденко, Ильи Френкеля и многих других его товарищей по «Забою», по фронтовой газете «Во славу Родины», рожденные на его глазах и в ходе тех событий, которые легли в основу его произведений.

Итак, современность, увиденная и пережитая, – вот источник, питающий творчество Бориса Горбатова.

2. МАНЕРА ПОВЕСТВОВАНИЯ

О чем бы ни рассказывал Горбатов, это всегда разговор о наших современниках. И дело не только в тематике, не только в том, что его не привлекали исторические темы. Даже когда он пишет о прошлом своих героев, он не только делает это с позиций сегодняшнего дня, но то и дело обращается к сегодняшним событиям, и это почти никогда не нарушает художественной цельности произведения: ведь само повествование у Горбатова – это откровенный разговор с читателем – другом-современником. Больше того, в читателе видит художник участника событий, с которым можно многое вспомнить и о многом помечтать. В этом – эмоциональная основа всех произведений Горбатова, а зачастую и композиционный стержень. «Товарищ!.. Помнишь морозные финляндские ночи, дымящиеся развалины Кирка-Муолы, ледяную Вуокси-Вирта и черные камни на ней?..»- так уже в зачине «Писем к товарищу» из общих воспоминаний рождаются картины, образы, перспектива. Ради задушевности повествования, вступая в откровенный, доверительный разговор с современником, Горбатов часто жертвует тем, что принято называть интригой; только начиная историю, от свидетель, а то и участник событий, знает весь ход ее – и не скрывает этого от читателя, то дружески открывая ему, что сталось с героем спустя несколько лет после описываемых событий, то замечая, каков герой теперь, в момент рассказа о происходившем с ним ранее.

Не может также не броситься в глаза характерное для горбатовских романов и повестей обилие эпизодических персонажей. Не будь в этих произведениях своеобразной эмоциональной атмосферы, создалось бы впечатление композиционной нестройности, фрагментарности. Но эти «проходные» персонажи выступают обычно как близкие автору люди, с которыми вместе немало прожито и много сделано, и в силу этого они «законно» занимают свое место.

Иногда с одними и теми же героями Горбатова мы встречаемся в разных его произведениях. Если признать, что перед нами серия романов и повестей, связанных композиционно, тогда в этой общности персонажей нет ничего удивительного. Но дело в том, что такой композиционной преемственности между произведениями Б. Горбатова как раз-то и нет (за исключением разве лишь «Алексея Гайдаша», продолжающего «Мое поколение»). Игнат Несогласный – при всем значении этого образа – является все же фигурой эпизодической как в «Письмах к товарищу», так и в «Непокоренных», а других лиц, связывающих эти произведения между собой, не существует. Герои прежних произведений Горбатова встречаются нам на страницах его книг как бы случайно, – так в жизни встречаешь старых друзей.

Отмечают также, что у Горбатова прежний герой появляется иногда под новым именем. Это верно лишь отчасти: ведь Виктор Абросимов все же не Алексей Гайдаш; при всей несомненности родства характеров они люди разных поколений. В то же время произведения Горбатова связывает друг с другом нечто большее. Эта общность проявляется прежде всего в единстве настроения, душевной атмосферы, в преемственности тем и мотивов, в единстве образов, в неповторимом облике того общего для всего творчества писателя героя, без которого вообще немыслимы произведения Горбатова, – в облике самого автора.

Иначе говоря, между повестями и романами Бориса Горбатова существует не только связь эпического характера, которая обычна для серии романов и повестей, дающих в совокупности широкую картину целой эпохи, – между ними общность и иного, лирического порядка, вроде той, например, что позволяет поэту объединить ряд стихотворений в единый лирический цикл.

Вот почему, если многие из эпизодических лиц порою действительно знакомы читателю по предыдущим книгам (например, с Алексеем Куликовым, героем одноименной повести, мы вновь встречаемся в «Непокоренных», где действует и Игнат Несогласный из «Писем к товарищу»), то чаще такое знакомство – «иллюзия», результат художественного «внушения», следствие той манеры изложения, при которой и автор и читатель живут и борются «вместе с героем».

«Все мои люди – отличные люди. Не бояться сказать это прямо. Учитесь у них! Любите их, как я их люблю!» – эта сделанная «для себя» запись замысла «Алексея Гайдаша» почти дословно повторяется в беловом тексте романа «Донбасс». Да и в других произведениях Горбатова читателю понятно, что у автора, прежде чем он приступил к рассказу, установилось ясное, определенное отношение к каждому из героев (ибо автор сам пережил все изображаемое до конца). Он не скрывает своих оценок – ни восхищения, ни ненависти.

В «Непокоренных» Лизу-Луизу – «девушку, гуляющую с немцами» – автор называет не иначе, как Лизкой, – даже старый Тарас по отношению к ней более сдержан. Отношение к карьеристу Рудину («Донбасс»), стремящемуся даже внешностью произвести впечатление «незаурядного» человека, отражено и в композиции романа, и в приемах авторской характеристики: портрет Рудина дан еще до того, как тот начинает действовать. Представляя читателю Рудина, автор уже в черновике вместо «прекрасная шевелюра» ставит – «пышная шевелюра»: эта деталь портрета воспринимается и воспроизводится в свете той общей оценки, которую заслужил Рудин.

На правах участника событий автор смело вмешивается в происходящее, отстаивая свою точку зрения. Вот его любимица Даша, молодая, наивная и восторженная героиня «Донбасса», накануне рекорда Виктора ждет чего-то шумного, помпезного. И, как это часто бывает у Горбатова, открыто выражая свое отношение к событиям, он делает это, заглядывая в будущее героя: «Даша не знала еще, что все большие дела так и начинаются: буднично и просто». С таким же художественным тактом автор «вмешивается», например, и тогда, когда комсомольцы, впервые оказавшись в шахте и увидев сломанные бревна, в ответ на возглас десятника: «Жмет!» – подумали: «Жмет земля». Художник считает необходимым туг же заметить: «Шахтер сказал бы: «порода»; авторское замечание и здесь не воспринимается как вмешательство со стороны, ибо автор подумал так же, как подумали бы на его месте шахтеры, герои «Донбасса», как со временем станут мыслить и мобилизованные на шахты комсомольцы.

Прямотой авторской оценки в произведениях Горбатова, его «живым интересом современника к своим современникам», его лиризмом определяется и само «движение» образа, выраженное в структуре фразы. В «Алексее Гайдаше» возрождение главного героя, итог его трудного пути запечатлен в заключительных строках повести: Конопатив, парторг полка, смотрел на дорогу, «по которой удалялся широкоплечий, крылатый от наброшенной шинели силуэт товарища». Образ прозаически точен: при быстрой походке накинутая шинель очень похожа (да еще ночью) на крылья. Но слово «крылатый» выдвинуто в начало, в эмоциональный «ключ» образа: Гайдаш окрылен, большие пути открыты перед ним, и автор не скрывает своего восхищения любимым героем.

Нередко такие, казалось бы, чисто стилистические находки являются результатом творческого использования биографических материалов. Так, работая над «Донбассом», Горбатов интересовался колоритной фигурой Евдокии Королёвой, с которой познакомился еще в 30-х годах. Писатель вновь встречается со знатной донбассовкой, изучает стенограммы её выступлений. В «Донбассе» Королёвой уделено всего несколько строк, но кое-что из того, что узнал о ней Горбатов, угадывается в молодой героине романа Даше Лесник, которую шахтеры любовно называют Светиком. «Три года проработала я лампоносом, – вспоминает Королёва. – Хоть и тяжелый был этот труд, но я видела – без него не обойтись горнякам. В шахте без света, что без глаз. Случится – погаснет у забойщика шахтерка, и кромешная тьма стеной окутает его. Ни работать, ни выйти из забоя. Сиди, точно в яме. Я на всю жизнь запомнила, с какой, бывало, радостью встречали меня шахтеры, когда я приходила, увешанная лампочками, словно светлячками, в этот подземный мир вечной темноты.

— Свет-Евдокия идет, – кричали шахтеры и бежали ко мне навстречу радостные, словно к своему избавителю» ¹.

В «Донбассе» первая встреча Андрея и Виктора с Дашей (дело было в шахте) описана так: «Они увидели ее сразу. Ее нельзя было не увидеть: она вся светилась». Автор тут же разъясняет: «На ней было семь или восемь шахтерских лампочек». Даша была лампоносом, все просто и правдиво, но «светилась» – это и есть то первое впечатление, с которым у читателя связывается не только внешний вид, но и душевный облик Даши-Светика. Или в другом месте «Донбасса», о шахтерах: «В этом угле они рубились весь день; дышали им..,»-пока еще это «дышали» имеет лишь прямой смысл, но от последующего образа на него падает отблеск, освещающий его другую грань, его переносное значение: «…дышали им, жили им, давали на-гора – все для вас, люди на поверхности, чтобы вам теплее жилось на холодной, неуютной земле».

Перефразируя слова С. Маршака: «Поэт чувствует буквальное значение слова даже тогда, когда дает его в переносном значении, В слове «волноваться для него «е исчезают волны», – наблюдение, относящееся к стихам, – можно сказать, что Горбатов-прозаик чувствует переносное значение слова даже тогда, когда с почти документальной точностью дает «только» внешнюю сторону событий. И в светлом облике Даши, и в шахтерах, влюбленных в свой труд, и в окрыленности Алексея Гайдаша через «внешние» материальные детали передана поэтическая сущность явлений. Само «движение» образа, последовательность его восприятия читателем используются для передачи авторского отношения к герою.

Одновременное употребление слов и словосочетаний в их материальном и отвлеченном значении часто служит у Горбатова своеобразным мостком от описания внешнего мира к раскрытию душевного состояния человека, открывает читателю отношение автора к герою. В то же время фраза строится так, что обычно новое, дополнительное значение улавливается не сразу, а как бы в ходе беседы с читателем, вместе с которым рассказчик вслушивается в звучание слов. В этом проявляется стремление сделать повествование слышимой речью, – стремление, вызванное новыми формами общения художника с читателем (эстрада, радио) и с непревзойденной доныне полнотой осуществленное в поэзии Маяковского.

У Горбатова оно весьма явно выражено, в частности, я в прямых обращениях к читателю, и во многих других особенностях авторской речи. К примеру, о повторах в «Непокоренных», придающих композиции «цепной» характер, много писали и спорили. В каждом отдельном случае такой повтор имеет свой смысл, свой оттенок. Но есть и нечто общее: повторяются главные, узловые фразы, и всякий раз это не просто повторение, а либо подтверждение и одобрение, либо возражение, осуждение, – следовательно, фраза, повторяясь, звучит уже по-иному. Благодаря этому со страниц книги читателю слышится взволнованный голос рассказчика, и автор стремится, чтобы читатель уловил малейшие интонационные оттенки, чтобы он радовался и возмущался не «рядом», а вместе с героями.

Итак, многоплановая композиция, многогеройность, своеобразная Связь между произведениями во многом вызваны и художественно мотивированы отношением автора к герою и читателю. Публицистическая прямота авторских оценок естественно вплетается в художественную ткань, произведения, зачастую давая эмоциональный ключ к образу.

Художник стремится сделать фразу слышимой для читателя-собеседника.

3. РАЗВЕРНУТЫЕ СРАВНЕНИЯ

Чем лиричнее произведение, тем неразличимее грань между стилистическими и композиционными элементами, – этот факт, с которым мы уже встречались, рассматривая некоторые черты произведений Горбатова, дает себя знать и в той роля, которую в горбатовской прозе (и в этом сказывается учеба у Гоголя) играют развернутые сравнения. Они почти отсутствуют в рассказах, но исключительно важны в произведениях большого масштаба, особенно в самом крупном из них – в эпопее о Донбассе, завершающей творческий путь писателя. Сошлемся на один поучительный случай.

Как известно, многие произведения Б. Горбатова успешно инсценируются. Однако, когда – еще при жизни автора, но без его участия – ленинградский театр Ленинского комсомола пытался поставить «Донбасс» и, следуя за романом, выдвинул в центр пьесы сцену устанавливаемого Виктором рекорда, – сцена эта «не заиграла», и даже музыкальное сопровождение не смогло ее спасти. Очевидно, что-то важное при инсценировке было утеряно. Что же именно?

Обратимся к роману.

Рекорд Виктора – действительно центральная картина первого тома эпопеи. Здесь во всей полноте раскрывается щедрая и богатая душа Андрея; здесь Дед впервые усомнился в своей правоте; здесь открывается Виктору великая истина о неодолимости человека в коллективе; здесь Даша признается в любви к Виктору; здесь проявилась логика развития людей, подобных Рудину:

1. Е. Королёва, Большая жизнь, В сборнике того же названия, Сталине, 1949, стр. 85.[↩]