Поэзия революционного натиска

E. Kostka, Schiller in Russian Literature, Philadelphia, 1965; «ФридрихШиллер. Статьи и материалы», «Наука», М. 1966, 423 стр.; Н. Вильмонт. Великие спутники, «Советский писатель», М. 1966, 590 стр.

Уже давно отмечено, что Фридрих Шиллер – один из тех писателей, которые особенно активно воспринимались в России, которые как бы породнились с русской культурой. Вполне закономерен поэтому интерес исследователей к проблеме «Шиллер в нашей стране». Почти одновременно вышли три книги, посвященные этой теме: одна – американского исследователя Эдмунда Костки «Шиллер в русской литературе», другая – сборник статей и материалов о Шиллере, выпущенный ИМЛИ, и обширное исследование Н. Вильмонта «Достоевский и Шиллер», помещенное в его книге «Великие спутники». Э. Костка рассматривает влияние Шиллера на русскую литературу XIX и XX веков. Его книга задумана как продолжение работы О. Петерсона (Нью-Йорк, 1934), который проследил знакомство с немецким поэтом в России при его жизни, то есть до 1805 года. При обилии фактического материала, впервые в некоторых случаях собранного здесь, автор беспомощен в объяснении приняв популярности Шиллера в России. Он исходит из неверного утверждения, что влияние Шиллера было решающим для подъема русского театра и литературы XIX века. Э. Костка, в сущности, пошел по стопам своего предшественника. Он лишь тщательно комментирует те или иные замечания русских критиков или писателей – от Станкевича до Вяч. Иванова – о немецком поэте. Эти комментарии даны сами по себе, почти в полном отрыве от мировоззрения и творчества писателя, от русской литературы и жизни общества в целом. Э. Костка не столь прямолинеен, чтобы заявить, как О. Петерсон, будто Шиллер – исходный пункт развития всей русской литературы, но об отдельных русских писателях он утверждает то же самое. Лермонтов, дескать, только имитирует немецкого поэта, первые пьесы он писал но модели Шиллера; Белинский смотрел на мир и борьбу, происходившую в нем, сквозь призму шиллеровской экзальтированной души; без Шиллера не было бы Герцена и Огарева; весь Достоевский, ври всех оговорках, которые вынужден сделать автор, восходит к Шиллеру. Подобные утверждения, искажающие весь ход русской литературы, ее национальное своеобразие, рассыпаны по всей книге.

Э. Костка знаком с марксистскими работами советских литературоведов. Будучи не в силах противопоставить им что-либо самостоятельное, он ограничивается краткими репликами, ссылаясь на Струве, Чижевского и других белоэмигрантских критиков или западных специалистов по России, вроде Т. Массарика. Э. Костка старается всячески принизить или умалить революционные убеждения Белинского, Герцена, Огарева, представляя их чуть ли не чистыми служителями муз. Огарев якобы вовсе не был революционным борцом, и потому так отозвались в его душе «Письма об эстетическом воспитании человека» Шиллера.

Особенно рьяно Э. Костка выступает в заключительной главе против мысли о близости великих гуманистических идей немецкого поэта нашей современности. Пытаясь иронизировать, Э. Костка пишет: «Шиллер, автор «Писем об эстетическом воспитании человека», представлен здесь (имеется в виду предисловие Н. Вильмонта к семитомному Собранию сочинений Шиллера на русском языке. – З. Л.) как предшественник коммунизма и как предвестник бесклассового общества. В свете этой странной интерпретации Шиллера не удивительно видеть его включенным в список знаменосцев лагеря мира и демократии, руководимом Советами». Вот, мол, как советские литературоведы приспосабливают к своей идеологии Шиллера. Этого критик, участник гитлеровской агрессии, взятый в плен Советской Армией, а ныне нашедший приют в американском университете, больше всего не может простить. Наша задача – активно выступать против подобных интерпретаторов за подлинное понимание и восприятие Шиллера.

Проблемой шиллеровского наследия в вашей стране до недавнего времени занимались явно недостаточно. Имелись отдельные статьи о взглядах на творчество Шиллера революционеров-демократов и новые интересные разыскания Ю. Лотмана об увлечении немецким поэтом передовых русских писателей конца XVIII и начала XIX века. Подготовленный ИМЛИ сборник статей и материалов в определенной степени восполняет этот пробел. Очень важна главная мысль, пронизывающая сборник, – традиции Шиллера живы и сегодня. С. Тураев в лаконично написанной вступительной статье отмечает, что в предисловии к «Мессинской невесте» Шиллер ставил вопрос об условности в театре, вопрос, который так активно дебатируется в наши дни, что и сейчас действенны традиции шиллеровского героического театра, театра высокой мысли и больших страстей.

Большую часть сборника составляет раздел, раскрывающий тему «Шиллер в России», да и остальные разделы (Шиллер в культуре Латвии, Эстонии и Грузии, публикации и сообщения, воспоминания театральных деятелей) дополняют и расширяют эту же тему. Составители и редакторы книги (Р. Самарин и С. Тураев) включили в него такие работы, которые дают возможность проследить жизнь произведений Шиллера в России – от первых переводов до последних постановок в советском театре. Не все периоды представлены одинаково обстоятельно, наиболее полно освещено отношение к Шиллеру в первой половине XIX века, хотя и здесь имеются досадные упущения (мало сказано об отношении декабристов и Огарева к Шиллеру).

Не преувеличивая значения Шиллера в развитии русской литературы и тесно связывая восприятие немецкого поэта с общественными, политическими и эстетическими воззрениями того или иного критика или писателя, авторы сборника досконально отвечают на вопрос, почему Шиллер был столь популярен в России, почему- с таким вниманием встречалась почти каждая постановка его пьес или издание нового перевода. Передовым русским писателям, справедливо утверждается в книге, всегда был близок тот идейный пафос, которым насыщены все произведения Шиллера.

Было бы, однако, крайне односторонне видеть в Шиллере лишь выразителя революционных идей, – мировоззрение и творчество немецкого поэта не могут быть интерпретированы однозначной формулой. Не случайно мыслители самых разных направлений подкрепляли свои воззрения ссылками на Шиллера. Но значит ли это, что все – вплоть до самых противоборствующих идеологов – могут с одинаковым правом ссылаться на немецкого поэта? По статьям сборника можно вполне попять, какая острая борьба происходила вокруг Шиллера в России, чтó наиболее значимое в его наследии осваивала революционная демократия.

Несомненный интерес вызывает раздел публикаций и сообщений. В нем впервые на русском языке публикуются два письма Шиллера, дан обстоятельный текстологический анализ рижского рукописного списка «Дон Карлоса», приведены неопубликованные переводы из Шиллера И. И. Козлова, А. Н. Апухтина. Однако этот раздел мог бы быть значительно расширен. Совершенно не обнародованы фонды, хранящиеся в Центральном государственном архиве литературы и искусства, да и материалы, находящиеся в других архивах. (Из архивов царской цензуры напечатана в сборнике только история прохождения рукописи перевода «Дон Карлоса» М. М. Достоевского.) К примеру, значительно выиграли бы статьи о Шиллере в Латвии и Эстонии, если бы их авторы привлекли документы царской цензуры. Так, В. Ауструм сообщает, что Райнис первый перевел на латышский язык пьесу «Вильгельм Телль», но не указывает, что царская цензура дважды (22 января 1902 года и 17 ноября 1905) рассматривала вопрос о разрешении ее к печати и к постановке и оба раза запрещала¹. Целое дело было заведено по поводу перевода на латышский язык баллады «Порука», из которой, как писал цензор, «малообразованные читатели… могут сделать различные лживые заключения» ². 1 декабря 1885 года был запрещен перевод «Разбойников» на эстонский язык³. Царская цензура особенно боялась распространения произведений Шиллера среди народностей, населяющих Российскую империю. Она не разрешила публикацию перевода «Вильгельма Телля» на украинский язык, боясь возбуждающего влияния этой свободолюбивой пьесы⁴.

В сборнике нет статей, трактующих восприятие Шиллера в русской критике конца XIX и XX века. Правда, в некоторой степени этот пробел компенсируется статьей А. Штейна о постановках шиллеровских пьес на сцене Малого театра. Насыщенная богатым фактическим материалом, ставящая ряд теоретических вопросов, в частности вопрос о толковании романтизма Шиллера, статья эта заслуживает быть специально отмеченной. Хорошим дополнением к ней служат воспоминания о постановках шиллеровских пьес крупными деятелями советского театра: В. Бебутова, Н. Бромлей, В. Будрейко, А. Степановой, М. Царева, А. Яблочкиной.

Об огромном интересе к Шиллеру в Советской стране свидетельствует помещенный в сборнике библиографический указатель «Фридрих Шиллер в советской критике» (1917 – 1959). И хотя указатель не совсем полный, он содержит более тысячи названий. Тем более досадно, что «Шиллер в советское время» в сборнике представлен скромно. Дельная и увлекательно написанная статья Л. Генина и К. Демченко отмечает лишь начальный – послеоктябрьский – этап жизни шиллеровского театра.

Все сказанное об интерпретации Шиллера в русской критике относится лишь к одной стороне проблемы «Шиллер в России». Более сложна другая сторона ее – непосредственное воздействие искусства и эстетики Шиллера на художественное творчество русских писателей. На этот момент исследователи меньше обращали внимания, а если и касались, то только в плане прямых текстуальных сравнений. А между тем изучение ее имеет гораздо большее принципиальное значение, чем интерпретация критических отзывов.

К сожалению, почти все авторы сборника ИМЛИ обходят эти вопросы, не говорят о них даже тогда, когда сам материал, казалось, требует этого. Н. Лейтес в статье «Белинский о Шиллере» не назвал пьесу «Дмитрий Калинин», в которой явно слышны отзвуки шиллеровских бунтарских драм. Тому «Тургенев и Шиллер» можно было бы раскрыть глубже, если бы Т. Ден привлекла романы писателя, в которых нередко звучат типично шиллеровские мотивы.

Лишь А. Федоров взялся за разрешение одного из самых сложных и запутанных вопросов лермонтоведения – об оригинальности, шире – стиле юношеских драм русского поэта. Стало почти трафаретом повторять: ранние драмы Лермонтова – плод литературных влияний и реминисценций; далее идет перечисление различных авторов: Лессинг, В. Скотт, Шекспир, Гюго, Байрон и конечно, Шиллер.

А. Федоров, исходя из новейших разысканий о молодом Лермонтове (Л. Гроссмана, И. Андроникова), вносит существенные коррективы в сложившуюся традиционную трактовку и отмечает, что произведения юного поэта были вызваны к жизни отнюдь не только кругом его чтения. А. Федоров, анализируя «Испанцев» и другие драмы и сравнивая их с шиллеровскими, приходит к выводу: в них «черты сходства настолько тесно сплетаются с чертами различия, что, говоря о связи, даже о возможном заимствовании из определенного источника, все время приходится иметь в виду переосмысление, переработку, столкновение воспринятого с оригинальным – то есть те самые моменты, которые характеризуют всякую подлинно творческую связь между предшественником и более поздним автором». Кроме того, А. Федоров справедливо отмечает, что самое существенное – моменты сходства общих принципов поэтического мышления – обусловлено уровнем художественного сознания всей эпохи. Лермонтов, пишет он, «в самых ранних своих драматургических замыслах уже идет в идейном русле прогрессивной мировой драматургии».

Связь драм молодого Лермонтова и Шиллера непосредственно ощутима; связь же Достоевского с немецким поэтом более глубинная и сложная. То, что Шиллер «всосался» в душу великого русского романиста, давно отмечено, равно как и то, что шиллеровское начало зримо и незримо в самых разных формах, постоянно присутствует в романах Достоевского. Заметки Н. Вильмонта «Достоевский и Шиллер», как скромно озаглавил критик свое большое исследование (а оно составляет более половины всей книги – около 20 печатных листов), оригинальны по жанру в методу исследования. Это размышления вдумчивого, художественно одаренного исследователя-аналитика, который пошатался объяснить роль Шиллера в огромном лабиринте художественного сознания Достоевского. Н. Вильмонт почти не приводит никаких критических суждений Достоевского о Шиллере. Главное для него – показать, как страстное духовное влечение к Шиллеру прошло через всю жизнь русского романиста и оплодотворяло многие его творческие замыслы.

На первый взгляд кажется, что между субъективным и несколько однолинейным творческим методом Шиллера и полифоническим методом Достоевского нет ничего родственного. Заслуга Н. Вильмонта в том, что он на большом материале творчества двух писателей разных стран и эпох обнаружил нити, неразрывно их связывающие, – идейные, композиционные, сюжетные, стилевые.

Некоторые аналогии, проводимые Н. Вильмонтом, иногда воспринимаются как несколько преувеличенные или искусственные (о роли «Коварства и любви» в творчестве Достоевского). Встречаются в ставке досадные фактические ошибки, недоказанные или весьма спорные положения. Трудно, к примеру, согласиться с определением Достоевского, Канта и Шиллера как идеологов мещанства, с отдельными замечаниями о характере мировоззрения и творчества позднего Достоевского. Однако все это не умаляет интересной работы Н. Вильмонта.

Говоря об отношении Достоевского к Шиллеру, часто указывают, что оно менялось на протяжении творческого пути русского писателя, что молодой Достоевский всегда восторгался шиллеровскими первыми драмами, а позже постоянно полемизировал с ним. Н. Вильмонт убедительно опроверг эту чрезвычайно упрощенную точку зрения. Он нашел удачную формулу, определяющую суть неутихавшей и нерасторжимой связи Достоевского с немецким поэтом, – «духовный фермент Шиллер». И правильно подчеркивает, что термин «фермент»»шире всяких соображений о прямых влияниях одного писателя на другого». Одно из доказательств тому – интерпретация Н. Вильмонтом легенды о «Великом инквизиторе», которая восходит к Шиллеру. Или знаменитая глава из «Братьев Карамазовых» – «Исповедь горячего сердца».

«В силу каких черт и особенностей поэзия Шиллера могла так глубоко внедриться в творческий мир великого русского писателя?» – такой вопрос поставил перед собой исследователь. Шиллер, подобно Достоевскому, «был проникновенным психологом людей «возмущенного сознания», как выражался Гегель, людей, загнанных в глухой туник роковым стечением обстоятельств…». Этим Н. Вильмонт объясняет тот факт, что Достоевский стал продолжателем творческого метода Шиллера, – немецкий поэт создал особый жанр философской драмы XVIII столетия, Достоевский – жанр философского интеллектуального романа XIX века. Достоевский нашел у Шиллера то, что ему особенно было близко по характеру собственного творчества.

Работа Н. Вильмонта позволяет по-новому осмыслить значение и сущность романов Достоевского, выросших на национальной русской почве и одновременно наследующих огромный опыт предшествующей человеческой культуры. Критик отмечает, что сама тема «Достоевский и Шиллер» является частью более широкой темы «Достоевский и немецкий классический гуманизм».

Итак, положено начало глубокому научному изучению судьбы творчества Шиллера в нашей стране. Обширная работа Н. Вильмонта, сборник, изданный ИМЛИ, вносят свой вклад в исследование этой большой темы.

Последнее замечание – о темпах издания. Еще в 1959 году было объявлено в печати о подготовленном в ИМЛИ шиллеровском сборнике. Издательству потребовалось более шести лет, чтобы выпустить в свет труд, несомненно расширяющий наши познания в области русско-немецких литературных связей. Думается, назрела настоятельная необходимость значительно сократить сроки, необходимые для выпуска академических изданий.

г. Горький

1. ЦГИАЛ, ф. 778, оп. 26, ед. хр. 21, л. 229; оп. 24, л. 4.[↩]
2. ЦГИАЛ, ф. 777, оп. 1, ед. хр. 706.[↩]
3. ЦГИАЛ, ф. 776, оп. 25, ед. хр. 329, л. 91.[↩]
4. ЦГИАЛ, ф. 776, ОП. 26, ед. хр. 26, л. 46.[↩]