М. Л. У р а л ь с к и й. Зинаида Гиппиус. Дева-Воительница русского символизма. 1869–1920. СПб.: Алетейя, 2023. 646 с.

Марк Уральский (род. 1948) в последние годы выпускает одну книгу документальной прозы за другой: «Неизвестный Троцкий: Илья Троцкий, Бунин и эмиграция первой волны» (2017), «Бунин и евреи: по дневникам, переписке и воспоминаниям современников» (2018), «Горький и евреи: по дневникам, переписке и воспоминаниям современников» (2018), «Марк Алданов: Писатель, общественный деятель и джентльмен русской эмиграции» (2019), «Чехов и евреи: по дневникам, переписке и воспоминаниям современников» (2020), «Лев Толстой и евреи: по дневникам, переписке и воспоминаниям современников» (2020), «Достоевский и евреи» (в соавторстве с Генриеттой Мондри, 2021), «Тургенев и евреи» (2022), «На лучшей собственной звезде: Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие» (2022), «Василий Розанов как провокатор духовной смуты Серебряного века» (2022).

Оборотной стороной такой скорости мне видится недостаток или отсутствие стремления «затронуть тот основной узел творческой судьбы, которым жизнь привязана к искусству» [Вейдле 2018: 131]. Это касается и рецензируемой книги, ее главной героини, тех, чьи имена звучат в тексте. Подчас остается странное впечатление: зачем потревожены тени этих людей? Бердяев, например, всуе упомянут в сноске: «Отметим, что поскольку Бердяев и сам был гомосексуалистом, эта проблема стояла и в его пограничной ситуации, в его экзистенциальном одиночестве» (с. 374). Далее Уральский цитирует: «Сохранилось <…> свидетельство, что его брак с женой тоже был не плотским, а чисто духовным союзом <…> Сестра его жены утверждала, что так было с самого начала их совместной жизни — они жили как брат с сестрой» (с. 374). Очевидно, что это отдельный разговор не для беглой сноски.

Книга посвящена Зинаиде Гиппиус как «Деве-Воительнице русского символизма» (следующие 25 лет ее жизни не стали предметом исследования). Традиционно для последних книг Уральского есть два предисловия. Стефано Гардзонио (Пизанский университет) предлагает рассматривать «первую книгу жизнеописания» Гиппиус «как пионерское издание» (с. 6), подчеркивает отсутствие «пуританской осмотрительности» автора (с. 8), отмечает: «…главная цель книги — представить биографию Гиппиус в контексте становления русского символизма, рассказать читателю о сложном процессе ее личностного самоопределения (self-presentation) как в поведенческой, так и в гендерной перспективе» (с. 8).

Во втором предисловии («Категорический императив») Александр Медведев (Тюменский государственный университет) говорит о книге как «монтаже эго-документов и научных исследований», о рассмотрении ключевой фигуры «в объемной панораме интеллектуальной жизни — от женской поэзии XIX в., декаданса, символизма до еврейского вопроса и тайн пола» (с. 13).

Прежде чем перейти непосредственно к главной героине, Уральский посвящает введение «женской лире» — от золотого века русской литературы до fin de siècle. Он напоминает, что впервые о женской литературе как особом социокультурном явлении русской жизни 1830-х годов писал Иван Киреевский в 1834 году. (Отмечу, что опечаток в книге много: так, на с. 20 один раз видишь Киреевский и три раза — Кириевский, на с. 21 читаешь о конце 1930-х годов со ссылкой на публикацию от 25 июня 1931 года.) Право именоваться первой профессиональной поэтессой Уральский оставляет за Анной Буниной (1774–1829), дальней родственницей Анны Ахматовой. Подробно рассказано о графине Евдокии Ростопчиной (1811–1858), Каролине Павловой (1807–1893), менее подробно — о Юлии Жадовской (1824–1883).

Глава 1 повествует о женщинах на литературной сцене рубежа веков. В названии главы — строка Алексея Плещеева: «Вперед, без страха и сомненья!» (с. 64). Мы узнаем о первых женских организациях («Лига равноправия женщин» в Москве, «Женская прогрессивная партия» в Петербурге); о тех изданиях, декларациях и призывах, с которых все начиналось («Пусть женщина выскажет все свое интимное…» М. Моравской, с. 65; «У мужчин — целый мир. У женщин — только любовь…» Н. Львовой, с. 66); об «амазонках русского авангарда»; о поэтах-мужчинах, выступавших иногда под женскими псевдонимами: Валерий Брюсов (Нелли), Эдуард Багрицкий (Нина Воскресенская), Лев Никулин (Анжелика Сафьянова); о Зинаиде Гиппиус, Ольге Чуминой, Мирре Лохвицкой и их эпатажной акции 3 апреля 1899 года, включавшей разглядывание «Зиночкой» через лорнет памятника Пушкину на Пушкинском вечере в Мариинском театре.

Кто только и как только не называл Гиппиус… Петербургская «Кассандра» и «Сафо». «Декадентская мадонна». «Зеленоглазая наяда». «Дьяволица». «Белая дьяволица». «Злая Оса». «Ведьма». «Змея подколодная». «Зинка». «Зинаида Прекрасная». «Больная жемчужина». «Вся в костях и пружинах, устройство сложное, но к живому человеку никак» (Ремизов). «Епископесса, благословлявшая собравшихся лорнеткой и миропомазывавшая перчаткой» (Белый). «Это, я вам скажу, не женщина, а настоящий черт — и по уму, и по всему прочему» (Розанов).

Следующие главы посвящены этапам ее «большого пути»: доэмигрантскому периоду жизни (глава 2), ей как «декадентской мадонне» на литературной и общественно-политической сцене fin dе siècle (глава 3). Гиппиус также имела самое непосредственное отношение к формированию так называемого «нового религиозного сознания», становление которого привело к созданию корпуса отечественной персоналистической философии. Она стала одним из инициаторов организации Религиозно-философских собраний 1903–1904 годов, Религиозно-философского общества 1907–1917 годов.

Богатство информации в сочетании с подчас недостаточно глубоким проникновением в проблемы иногда оставляет ощущение скольжения по поверхности, причем неоднократного (в книге много повторов). Прочитав, к примеру, стихо­творение, которым Блок отметил свой «идейный» разрыв с Гиппиус, ждешь комментарий исследователя, но его не будет — будет резкий переход к теме введения в моду Гиппиус «внешневидового эпатажа» (с. 186).

В главах 4–6 освещены проблемы более общего плана: «Декадентство и символизм как единство противоположностей» (глава 4), «Борьба за чистоту риз русского символизма» (глава 5), «»Проблема пола»: гендерное самоопределение, андрогинность, и гомоэротизм» (глава 6; последняя запятая — авторская).

В главе 7 «Хождение по любовным мукам: письма, «Contes d’amour», воспоминания» снова отчаянно хочется исследовательского углубления. Очевидно, что письма для Гиппиус имели уникальную функцию. Проницательна формула о подмене «физической близости фетишистским эпистолярным дискурсом» (с. 571) Ольги Матич, американского литературоведа и культуролога русского происхождения, профессора-эмерит кафедры славистики Калифорнийского университета в Беркли, цитаты из монографии которой всякий раз радуют именно глубинным проникновением в рассматриваемые проблемы. Сама Гиппиус не скрывала важности для нее эпистолярного, так она писала А. Волынскому: «Я не знаю, — вот перед Богом говорю вам — что я больше люблю: вас или ваши письма. Обоих люблю, а вернее, одного люблю в двух проявлениях жизни» (с. 460). Но ее письма, дневники, как и письма ей, нуждаются в многоуровневом прочтении. Уральский, давая фоновое знание эпохи, недостаточно приближается к сути внутренних биографий, что открывается только при напряженном глубоком авторском исследовании. Читая о романе Гиппиус с Д. Философовым, к примеру, мы доходим до его письма, объясняющего физическое к ней отвращение:

При странном устремлении к тебе всем духом, всем существом своим, у меня выросла какая-то ненависть к твоей плоти, коренящаяся в чем-то физиологическом. Вот пример: ты сегодня курила из моего мундштука — и я уже больше не могу из него курить из чувства специ­фической брезгливости. Я бы ни минуты не задумался курить из мундштука Дмитрия. Да прежде, до нашего сближения, у меня этого абсолютно не было. И вот между мной и тобой вырос какой-то факт, который вселяет мне ощущение какой-то доведенной до пределов брезгливости, какой-то физической тошноты… (с. 386–387)

Философов так тщательно фиксирует свои ощущения, мысли, что, дочитав письмо до финального вопроса («Вот факт. Теперь что же мне делать?», с. 387), ты испытываешь разочарование, когда Уральский традиционно устремляется к следующему исследовательскому (?) повороту: «Что касается лесбийских любовных увлечений…» (с. 387). Хочется не только собрания цитат (сила их воздействия, действительно, велика), хочется большего искусства и большей науки в рассмотрении богатейших материалов, собранных из разных источников.

Еврейский вопрос является центральным для исследований Уральского, и в главе 8 его постановка следующая: «»Еврейский вопрос как русский»: Зинаида Гиппиус и евреи». Здесь залежи шокирующей информации, и юдофобские высказывания долго будут преследовать вас. Включая тех, от кого ты их не ожидал, скажем, от П. Флоренского (из письма В. Розанову 26–28 октября 1913 года): «Бедные Мережковские, мне искренне жаль их. Они уже настоящий кошер, хотя они были весьма трефовыми. Разве Вы не видите, что у них уже нет ни кровинки? Их обработали евреем отлично. Я так бы и озаглавил разбор их творений: «Кошерное мясо»» (с. 496). Впереди у автора книга «Флоренский и евреи»?

Глава 9 о Зинаиде Гиппиус и «Русской эротической утопии» в большинстве своем основана на исследовании Ольги Матич. Ее монография «Эротическая утопия: новое религиозное сознание и fin dе siècle в России», вернее, сделанная Уральским компиляция разделов, относящихся к Гиппиус, с одной стороны, производит впечатление финальных аккордов данной книги, с другой стороны — разочаровывает, ибо исполнены они другим исследователем. Впрочем, Уральский действительно подготовил к их восприятию, пониманию таких формул, как «ересь безбрачия» Карташева в отношении трех сестер Гиппиус (с. 572), интереса Гиппиус не только к «абстрактной идее Троицы, но и ее практическим повседневным смыслам» (с. 574).

После пространных выдержек из исследования Матич Уральский дает финальное стихотворение Гиппиус «Все это было, было, было…» и воспроизводит обложку последнего российского сборника стихотворений Гиппиус — «Последние стихи. 1914–1918» (Петербург, 1918). Становится понятно, что ожидания сопряжения биографии и поэтики были напрасными. Тем не менее все собранные материалы и библиография будут полезными последующим исследователям.