К вопросу о критическом реализме и реализме социалистическом

«Проблема реализма привлекает к себе глубокое внимание научной общественности. В круг интересов исследователей включаются значительные вопросы: о реалистическом методе; об отношениях между реализмом и другими литературными направлениями; об историческом происхождении реализма и его формах на различных этапах развития; о классическом наследии.

В этих областях сделаны ценные наблюдения. Однако сравнительно менее других разработана важнейшая для нас сейчас проблема связей между реализмом критическим и социалистическим. Назрела настоятельная необходимость конкретно подойти к исследованию характера преемственности между двумя типами реализма и уяснить содержание отношений между реализмом и нереалистическими течениями.

Процесс эстетического развития общества весьма богат, он не сводится к существованию одного, хотя и несомненно важнейшего, творчески наиболее плодотворного направления в искусстве – реализма.

Научное понимание историко-литературного процесса складывается из изучения как самостоятельной исторической роли, выполняемой литературными направлениями, так и из картины борьбы и взаимовлияния между различными течениями в развитии национальных литератур. Не следует при этом забывать и о том важном обстоятельстве, что нередко внутри того или иного метода существуют различные художественные тенденции; выдвигается также вопрос об индивидуальных особенностях, индивидуальном своеобразии того или иного писателя, творчество которого не всегда соответствует характерным чертам направления.

Сказанное имеет непосредственное отношение к реализму второй половины XIX века, если принять во внимание несравнимое в этот период с прошлым многообразие различных литературных течений.

В данной статье рассматриваются лишь некоторые стороны этой проблемы первостепенной важности – проблемы реализма (в основном – на материале французской литературы).

 

* * *

Критический реализм XIX века явился одним из идеологических последствий установления новых общественных отношений и не может быть понят вне важнейшей проблемы, поставленной особенно остро процессом развития противоречий капитализма, – вне проблемы активности человека.

К. Маркс вскрыл своеобразный характер связей между личностью и обществом, между индивидом и исторически определенной совокупностью людей, образующих гражданское общество. В работе «К критике политической экономии» он указывает на то, что по природе своей буржуазные общественные отношения с неизбежностью ведут к антагонизму между людьми. «Буржуазные производственные отношения, – пишет Маркс, – это – последняя антагонистическая форма общественного процесса производства, антагонистическая не в смысле индивидуального антагонизма, а в смысле антагонизма, вырастающего из общественных условий жизни индивидов…» ¹. Таково отношение общества к индивиду.

Совокупность материальных жизненных условий, образующих гражданское общество, с объективной необходимостью ставит людей в антагонистические связи между собой.

С другой стороны, уже в XVIII веке в буржуазном обществе различные формы общественной связи выступают по отношению к отдельной личности только как средство для ее частных целей, как внешняя необходимость. Таково отношение индивида к обществу.

Так складываются особенности существования людей при капитализме, при котором извращенный характер получают связи индивида с обществом; оно (общество) вынуждено изменять своему назначению, толкая индивидов к разобщенности и антагонизму; они же рассматривают общество как голую внешнюю необходимость. Капитализм принес с собой не прикрытую никакими иллюзиями, жестокую эксплуатацию большинства меньшинством; он подчинил связи между людьми чисто денежным отношениям… Вместе с тем капитализм, разрушая феодальные отношения, вызывал к жизни грандиозные производительные силы; революционизируя общественные отношения, он породил пролетариат; под беспощадными ударами капитализма, в борьбе с ним шел пролетариат к осознанию своей великой исторической миссии – положить конец классовому неравенству, эксплуатации человека человеком, «войне всех против всех»…

В этих условиях перед литературой – формой общественного сознания – важнейшей из проблем с объективной непреложностью встала проблема жизнедеятельности, практики, активности человека.

Постановка проблемы активности человека имеет принципиальное значение. Исполненный глубоких противоречий тип отношений между личностью и обществом, на который указывал Маркс, присущ капитализму – последней антагонистической формации, которой завершается предыстория человечества. Вопрос о жизнедеятельности человека, о ее направленности приобрел большую остроту в XIX веке в связи с окончательной победой капиталистических отношений; он стал еще более актуальным и острым в наше время, когда во всемирно-историческом смысле человечество подошло к решению гигантской задачи перехода от капитализма к социализму.

Изучение указанной проблемы дает нам возможность найти один из критериев, помогающих выявить преемственную связь между различными этапами истории реализма в XIX – XX веках, – с одной стороны. С другой – проясняет истинный смысл того размежевания, которое существует между старым (критическим) реализмом и реализмом социалистическим, в соответствии с тем новым содержанием, которое приобретает жизнедеятельность человека в условиях борьбы между социализмом и капитализмом.

Проблема действия получила трезвое и многостороннее освещение в произведениях первой половины прошлого столетия. Изображение общественного человека в наиболее многочисленных его проявлениях составляло основу программы художественного познания действительности у реалистов XIX века. В 1840 году, подводя итоги развития современной ему литературы, Бальзак уже мог констатировать, что она за последнюю четверть века испытала превращение, «изменившее законы поэтики» ². В чем состояло это превращение? В каком направлении изменялись законы поэтики?

Процесс «разобществления» людей, диалектика взаимного отчуждения между человеком и обществом, современность в ее уродливых социальных контрастах, в борьбе страстей и разнородных стремлений стала содержанием искусства. В основе эстетики европейского критического реализма было заложено противоречие между уродливым (с социальной точки зрения) общественным укладом и тем фактом, что именно уродливая дисгармоничность общества и есть объект искусства. Реалисты вынуждены были работать с тем «материалом», который давала сама жизнь; действительность, какой она была, стала под руками реалистов источником великих художественных завоеваний. «Однако этот беспорядок и есть источник красоты», – писал Бальзак (т. 15, стр. 501).

Решающим моментом для прогресса жанра романа, по мнению великих реалистов – Бальзака и Стендаля, было богатство общественных форм жизни во Франции; многообразие типов и драматических конфликтов: «здесь обо всем говорят, обо всем мыслят, все совершают» (там же).

Показ новых, усложненных форм жизнедеятельности людей вел к разрушению границ между жанрами. Как и подобает реалисту, Бальзак создавал художественную картину действительности на строго фактическом основании. Но самый факт для Бальзака, Диккенса и других крупных романистов был лишь отправным началом для движения в глубины причин и следствий житейских драм. Факт сам по себе, изолированно взятый, неспособен разъяснить процессы, происходящие в обществе. Жизненный факт тогда становится предметом искусства, когда он делает зримой подземную работу страстей. Диалектика усложненных отношений между личностью и обществом вела реалистов прошлого к необходимости проникать в подпочвенные глубины фактов.

Чтобы заставить факт жить в литературном произведении, писатель должен, по убеждению Бальзака, показать «все его (факта) корни» (т. 15, стр. 348), выявить его лицо и изнанку, открыть смысл, иногда прямо противоположный внешнему облику явления.

Однако необходимость выявить, сделать зримым сложное сцепление обстоятельств, приведших к появлению факта, далеко не исчерпывала задачи художественного изображения хаоса частной жизни, задачи создания буржуазного эпоса. Художнику нужно было открыть социальный двигатель всех событий (Бальзак, «Златоокая девушка»), основу основ, начало и конец жизненной активности. Таким социальным двигателем событий в глазах критических реалистов XIX века стали материальные интересы, господствующие над человеком, страсти, которые являются концентрированным и целеустремленным выражением человеческой активности. Так Вотрен, по замыслу Бальзака, является человеком, в котором выразились дух и страсти каторги, «ее страшное величие, …ее низость…» (т. 3, стр. 180).

С этой точки зрения самый факт выступал своего рода скрещением личной воли, устремлений человека и встречного хода обстоятельств, логики их развития, не зависящего от индивида и враждебного ему. Герои критического реализма XIX века предстали как воплощение, сгущенное и целеустремленное, страстей, царящих в обществе. Здесь можно сослаться и на пример Стендаля, пристально изучавшего способы «охоты за счастьем», построившего свою концепцию социального развития, положив в основу ее понятие господствующей страсти, различные формы которой знаменуют собой разные исторические периоды.

«Социальная природа плодовита на причуды». Великие романисты прошлого с жадным интересом исследовали условия, обстановку и те направления, по которым устремлялась активность человека их времени. Творцы великих произведений искусства «…всегда изучали состояние умственной атмосферы общества. Они, так сказать, всматривались в него, щупали пульс своей эпохи, чувствовали ее болезни, наблюдали ее физиономию, изучали ее настроения; их книга или персонаж всегда были сверкающим звучным призывом, которому отвечали в каждую данную эпоху современные идеи, зарождающиеся фантазии, тайные страсти» (т. 15, стр. 360).

Критический реализм XIX века разоблачал язвы капиталистического миропорядка: эгоизм и паразитизм, погоню за наживой, обожествление частного интереса и т. п. Но нельзя забывать о другой стороне реализма: наблюдая разрушительные последствия власти эгоизма, личной выгоды над человеком, критические реалисты первой половины прошлого века пытались найти выход из царства чистогана, указать на возможность внебуржуазного существования для своих героев. Реалисты прошлого пытались открыть положительные социальные возможности человека, они приходили к показу трагедии неиспользованных, неразвернувшихся или крайне суженных возможностей положительно направленной человеческой жизнедеятельности. Удивительные слова говорит Стендаль о своем Жюльене: «Он был еще очень молод, но, по-моему, в нем было заложено много хорошего. Вместо того чтобы переходить от чувствительности к хитрости, как это случается с громадным большинством, он постепенно обрел бы с возрастом истинно отзывчивую доброту и излечился бы от своей сумасшедшей подозрительности… А, впрочем, к чему эти тщетные предрекания?» ³. В мире внебуржуазного существования интересы людей могли не иметь агрессивной направленности. Так возникали мечтатели (д’Артез), созерцатели (Понс) у Бальзака, пикквикисты у Диккенса…

Нельзя недооценивать важности подобных поисков идеала гармонически упорядоченного и гуманного существования, опровергающих взгляд на реалистов прошлого, как на людей, занятых будто бы чисто негативной, обличительной работой. Нередко даже в разоблачении и в отрицании сказывалась определенная тенденция, определенное предпочтение, положительный идеал, выраженный в негативной форме. Положительный герой для критических реалистов первой половины XIX века еще нечто не совсем определенное, окончательно не оформившееся как общественный тип; но во всяком случае для Бальзака, например, было ясно, что носитель положительной активности далек от Нусингена, Гобсека, Гранде и т. п. Только последовательный натуралист с его объективизмом или декадент с его убеждением в фатальной извращенности и испорченности человека могут воскрешать уродливое и грязное ради них самих. В антикапиталистической направленности творчества крупнейших реалистов прошлого значительную роль играл революционный опыт трудовых масс, хотя этот опыт и находил отражение в весьма сложно опосредственной форме. В более прямой и очевидной форме исторический опыт масс заявлял о себе в революционно-демократической литературе XIX века.

Критический реализм первой половины прошлого века, поставив в центр своего внимания проблему смысла человеческой активности, исходил из убеждения в огромных социальных возможностях человека. То было результатом великих исторических перемен, обозначивших наступление новой, более высокой и прогрессивной формы человеческого общежития. Реалисты показали его во всеоружии ума, воли, больших страстей. Но реалистам доступно было увидеть, в какие чудовищно превратные формы кристаллизуется жизнедеятельность, активность буржуа, ибо активность эта носит эгоистический характер и направлена только на себя.

 

* * *

Во второй половине прошлого и в начале нынешнего столетия, в условиях зарождения и развития империализма, проблема смысла и направленности человеческой практики встала с еще большей остротой перед западноевропейским реализмом. С последних десятилетий XIX века западноевропейский реализм вступил в новый этап своей истории. В чем же можно видеть его своеобразие, те особенности, в силу которых реализм данного периода составил этап?

Реалисты первой половины XIX века вкладывали точный смысл в понятие «типические обстоятельства». В основу бесконечного разнообразия сюжетов легла в сущности одна, так сказать, генеральная типическая ситуация: личность и общество – враги; общество выступает по отношению к отдельному его члену как жестокая внешняя необходимость; давление общества, его волчьих законов направляет способности и склонности человека.

Следует заметить, что картина порчи, моральной деградации людей под влиянием капиталистических условий жизни не носила в творчестве великих романистов прошлого характера фатальной неизбежности. Показывая гибель доброго, писатели не придавали его (добра) крушению абсолютного внеисторического значения; вырождение положительных начал в человеке выступает у них всегда точно социально мотивированным. Здесь весьма важное значение имела именно точность социальной мотивированности человеческих судеб; доброе представало не только со стороны обреченности своей, но обнаруживало и известную устойчивость, способность к сопротивлению противостоящей ему среде и даже возможность взять верх над враждебными силами в жизни (например, в романах Диккенса).

Уже в творчестве Флобера, которое представляет собою во многом явление переходное от реализма одного периода к другому, намечается тенденция к переосмыслению типических обстоятельств. «Госпожа Бовари» подводила читателя к пессимистическому выводу о роковой зависимости человека от среды, о тщетности всех усилий его вырваться из мертвящих оков социального окружения. Не случайно в глазах братьев Гонкур и Золя роман Флобера стал программным реалистическим произведением. Типические обстоятельства, в которых действуют герои у реалистов первой половины века полны движения: они меняются, становятся. Обстоятельства, предлагаемые персонажам произведений второй половины века внутренне статичны, малоподвижны; это усиливало ощущение безысходности, бесперспективности бытия.

Золя и другие реалисты конца прошлого – начала нынешнего века продолжали дело критического реализма: они показали, в каких многообразных формах, вульгарных и грубо эгоистических, проявляет себя человеческая активность. Вместе с тем в изображении судеб современников громадное, почти самодовлеющее значение начинала приобретать «среда», все более веский смысл придавался фатализму обстановки, окружения героя. Объяснение тех или иных отрицательных или положительных в социальном смысле форм активности человека пытались искать в наследственности, в биологической сущности человеческой природы. Несмотря на то, что изображение среды составляло все большую часть произведения, понимание среды в сравнении с прошлым периодом сужалось, обеднялось. Подробное живописание ближайшего быта, обстановки заслоняло тот «социальный двигатель», отыскание которого составляло пафос творчества Бальзака.

Насколько проблема жизнедеятельности человека, ее социального и нравственного смысла была действительно важнейшей для критического реализма, можно судить по творческой практике Флобера. В творчестве автора «Воспитания чувств» поставлен ряд вопросов, сопряженных со всей последующей историей буржуазного общества и с историей самого реализма. Перед Флобером во всей своей трагической неразрешимости встал вопрос о кризисе действия, кризисе свершения.

Писателя обуревали сомнения: не знаменует ли выход революционной демократии на арену активной гражданской жизни возврат общества к варварским временам средневековья? Но и не означает ли разгул буржуазной политической реакции конец всех перспектив социального прогресса? Глубину своего скепсиса писатель отразил в судьбе двух персонажей «Воспитания чувств» – Делорье и Фредерика Моро. Обоим жизнь не удалась: ни тому, кто мечтал о власти, ни тому, кто мечтал о любви. При всех заблуждениях писателя в отношении революционной демократии того времени сама мысль о кризисе действия, кризисе свершения была проблемой гигантского исторического значения, связанной с судьбами последующего критического реализма. Флобер, конечно, не был здесь первооткрывателем, ибо и до него и после него, уже в наше время, критический реализм сосредоточен по преимуществу на изображении разнообразных форм кризиса действия, кризиса активности.

Тот же Флобер, скептически развенчивая различные формы жизненной активности индивида, пытался искать выход в единственно, по его мнению, свободной от оков буржуазности сфере – сфере мечты, духовной жизни, интеллектуализма. Стремясь возвыситься над кризисом буржуазной общественной мысли, он отстаивал особый вид свободомыслия – «интеллектуальный либерализм» (термин писателя), враждебный конкретным формам политического либерализма, дискредитировавшего себя практически. Для Флобера художник или мыслитель – представители «партии философов» – в силу принципиальной враждебности их миру житейской практики оказывались носителями разума, они как бы воплощали собой существование некоей объективной истины.

От Флобера шла линия к Франсу. Образ одинокого мыслителя у Франса имел принципиальный смысл: именно в качестве мыслителя, созерцателя герой приобретал свойства гуманиста. Франсовский герой наделен свободой, широтой и проницательностью суждений, недоступных буржуазному обывателю в массе своей. Уход в интеллект, в духовные интересы означал для героев Франса погружение в единственно для них нормальную и естественную сферу жизнедеятельности. То было дальнейшим развитием концепции интеллектуального либерализма, намеченной уже «отшельником из Круассе».

Объективно носителями широкого разумного взгляда на жизнь у Франса выступают люди из «партии философов». Но он начал вносить в образ мыслящего героя черты внутренней противоречивости, момент самокритики, идущей или прямо от автора, или объективированной в сознании героя. Когда Бержере называет себя «мыслящим шимпанзе», он иронизирует над собственным идеалом истинной жизни – жизни в сфере духовного наслаждения, созерцания, в сфере не меняющего ничего в мире скептицизма, скептицизма одиночки. Героев с развитым философским интеллектом как бы дополняли у Франса люди плоти: например, в «Харчевне королевы Педок» рядом с Куаньяром – Турнеброш… Непосредственно-чувственное сознание, представленное в конкретном персонаже, тесно сопряженное с носителем философской мысли, должно было компенсировать известную односторонность последнего.

В каком же смысле можно говорить о развитии идей интеллектуального либерализма после Флобера? Франс создавал «Современную историю» в обстановке интенсивной общественной борьбы. Перед лицом нарастающей реакции его Бержере в начале эпопеи полон пессимизма, неверия в социальный прогресс. Его пессимизм в основе своей обусловлен зрелищем беспощадной эгоистической войны человека с человеком, тем, что люди «пожирают друг друга». Он даже убежден, что вообще жить – значит уничтожать, действовать – значит вредить. То было выражением кризиса действия, перенесенного в сферу духовных исканий.

Флобер не пошел дальше отображения кризиса духовных исканий («Бувар и Пекюше»). Иное мы видим у Франса. Позиция «мыслящего шимпанзе», на которой Бержере охотно остается в начале эпопеи, затем отброшена. Бержере – наблюдатель, комментатор неприемлемой для него действительности – приходит, наконец, к высокому общественному идеалу; он испытывает потребность вмешиваться в жизнь, у него вырастают «крылья энтузиазма».

В «Утраченных иллюзиях» Бальзак с поразительной силой изобразил совокупность общественных условий, толкающих художественный талант к проституированию и гибели. Писатели послебальзаковского периода в истории европейской литературы пошли дальше, перемещая внимание на внутренний процесс духовных исканий. Трагедия духовного бытия получила различное идейное освещение у Золя («Творчество»), Бурже («Ученик»), в романах Барреса. Но именно этот принцип детального анализа самого содержания духовной активности становился характерным для литераторов второй половины прошлого – начала нынешнего века.

У Франса в «Современной истории» и у Роллана в эпопее «Жан-Кристоф» ведущим сюжетным началом выступают моменты своеобразной биографии человеческого духа. Этот факт обусловил появление у Роллана жанра романа-потока, в котором широкая панорама действительности переплетается с историей богатой и сложной жизни человеческого сознания.

И сильные и слабые стороны послебальзаковского критического реализма ясно сказались в Жан-Кристофе. Его сила в необычайно ярком раскрытии духовной творческой сущности человеческого бытия, то есть той самой сущности, которая оставалась за порогом натурализма. Его слабость в том, что творческая мощь человека, ощущаемая писателем как нечто враждебное силам капитализма, лишена четкой исторической направленности. Духовные способности человека возводятся в степень стихийных сил природы.

«…божественная радость созидания! Одно только и есть счастье:

1. К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные произведения, т. I, Госполитиздат, М. 1948, стр. 327 – 328.[↩]
2. О. Бальзак, Собрание сочинений в 15-ти томах, т. 15, М. 1955, стр. 273.[↩]
3. Стендаль, Красное и черное, ГИХЛ, М. 1949, стр. 507.[↩]