Эпос революционного обновления мира

Эпос – это дыхание величия истории в искусстве. Он всегда возникал как художественное осмысление самых великих, переломных событий в жизни народа.

Победа нашей революции явилась таким событием в жизни, в истории многих народов, всего человечества. Она, как говорил товарищ Л. И. Брежнев в 60-летний юбилей Октября, всколыхнула всю планету, ею началась новая историческая эпоха – эпоха революционного обновления мира, эпоха перехода к социализму и коммунизму. По пути, который она открыла, сегодня идут сотни миллионов людей, а суждено пойти всему человечеству.

Это путь к созданию на земле нового типа цивилизации. Ее предтеча и прообраз запечатлены в новом Основном Законе нашей страны, осуществившей «построение развитого социалистического общества, создание первого в мире общенародного государства» (Л. И. Брежнев).

Все это определило подлинно эпическое состояние нашей эпохи, жизни советского общества, вдохновило советских писателей на создание нового эпоса – эпоса революционного обновления мира.

Предметом художественного эпоса, говорил Белинский, имея в виду роман как «эпопею нашего времени», является жизнь народа в ее «мировом содержании». Революция и дала жизни всех народов России такое содержание, она вывела их «на дорогу самостоятельного творчества новой жизни» ¹, которое и стало содержанием нового художественного эпоса.

Новая Конституция, закрепившая важнейшие принципы и формы человеческого общежития в условиях развитого социализма, тем самым придает всемирно-историческое значение и нынешней повседневной, казалось бы будничной работе народных масс.

Во всем этом видится главный источник эпического пафоса советской литературы и в исторической и в современной тематике. А история советской литературы может быть осмыслена и как процесс поисков художественных форм и средств эпоса, способного передать движение народов к нынешнему уровню их новой исторической общности.

Начиналось это с обращения писателей (прежде всего поэтов) к образам, гиперболизированным в духе романтизма и даже мифологической условности. В таком художественном осмыслении предстали в «Мистерий-буфф» и поэме «150 000 000» – первых произведениях советского поэтического эпоса – масштабы Октябрьского переворота и перспективы будущего человечества, разбуженного революцией к грандиозной активности. Пафос и художественное воображение нередко вели поэтов к образности космических масштабов.

Специфика художественной прозы сдерживала творческое воображение в более строгих, земных границах. Но и она искала гигантские формы воплощения величайших событий истории. К таким формам обратились А. Малышкин и А. Веселый, авторы «Радения Дайра» и «России, кровью умытой», воссоздавая пафос движения «великих множеств», «красной лавы», единство революционной воли миллионов. И даже когда для художественней прозы были найдены более точно прочерченные берега и более спокойное течение, отголоски романтизма грохотали и в «Железном потоке» А. Серафимовича, и в «Партизанских повестях» В. Иванова, заметно перекликаясь с романтическими образами поэм А. Блока, В, Маяковского…

Долгое время в трудах по истории советской литературы принято было считать обращение А. Малышкина к романтической поэтике «множеств» свидетельством незрелости художника и зыбкости эстетических основ советской литературы, еще будто бы не определившей своего отношения к реализму. Ныне эта «концепция» справедливо считается несостоятельной. Правда, были писатели, на первых порах даже третировавшие реализм. Иные из них заявляли, например: «Наиболее выдающимися художественными формами современности считаем импрессионизм и футуризм: первый – для передачи психологически-субъективного, второй – объективного в искусстве» ². Но все это были не более чем «детские болезни» левачества, вскоре решительно преодоленные; художественные поиски не только А. Серафимовича, но и А, Малышкина не имели с ними ничего общего. В поэтике «множеств», да и во всех других видах гигантизма и даже космизма художественного мышления тех лет, не было, в сущности, ничего модернистского и ничего самодельного. Эта поэтика возникла в стремлении передать всемирность революционного переворота, его переломное значение в жизни пролетариата, трудящихся всей планеты: гигантизм и космизм были синонимами планетарности, а планетарность, всемирность нередко синонимами интернационализма. С первых дней своего возникновения советская литература утверждала идею единства интересов трудящихся всех наций и народностей, идею их единения в борьбе за новую жизнь в социалистическом братстве всех народов – «человечества, объединенного в одну семью» (М. Горький).

По всему фронту советской поэзии и прозы шли поиски форм нового художественного эпоса. «Я считаю, что эпос внушен временем…» – писал тогда Б. Пастернак. Сознательно ориентировался на поэтику «Слова о полку Игореве» и поэтику русских былин автор «Падения Дайра». А. Серафимович осмысливал «Железный поток» в традициях реалистической эпопеи Льва Толстого. В том же направлении о масштабах нового эпоса размышлял Д. фурманов: «Необходимы эпические произведения вровень эпохе» ³, – писал он.

В прозе все поиски на эпическом направлении были устремлены к жанру романа. Уже в 1926 году А. Белецкий отметил «возможность синтеза» в украинской литературе и непосредственно связывал ее с романом: «И очередной задачей наших писателей будет попытка создать новый революционный роман» ⁴.

Каждая из литератур народов СССР подтверждала прогнозы своим опытом. Для украинской литературы 1925 год стал годом рождения первых советских романов. В 1927 году их появилось три (среди них «Бурьян» А. Головко), в 1928 году – десять… В русской литературе процесс восхождения к романному эпосу начался еще раньше. В разные сроки он начинался в других литературах, но тенденции количественного и качественного роста были общими.

Время работало на реализм. Все строже и глубже становилась аналитическая мысль литературы. Постепенно преодолевалась тенденция натуралистического описательства, как и близкая ей концепция, «закреплявшая за фактом монопольное положение в литературе, отрицавшая роман на том основании, что эпос революции – это газета» ⁵, «Разгром» А. Фадеева был этапным и решающим завоеванием психологического анализа в новом эпосе.

Рождался эпический жанр, сознательно устремленный к художественно-историческому отображению революции и гражданской войны, как героической истории, жанр, в котором история и современность художественно синтезировались в преемственной связи.

В прозе одним из первых пошел по этому пути А. Фадеев, начав еще в 1924 году разрабатывать замысел романа «Последний из удэге». И хотя в печати первая его часть появилась в 1929 году, позже двух романов трилогии А. Толстого и двух первых книг «Тихого Дона», в самом замысле Фадеева уже определились важнейшие черты художественной летописи истории нового общества и нового человека.

Главная идея романа – утверждение социалистического пути развития как единственно верного для всех освобожденных революцией народов – должна была реализоваться в художественном изображении маленького народа удэге. «Мне хотелось, – писал А. Фадеев уже после выхода двух книг романа⁶, – показать, каким образом в процессе революции передовые представители общества, борющиеся за коммунизм, вступают в союз с отсталыми народами, помогают им в борьбе и ведут их за собой, показать, каким образом происходит в процессе революционной борьбы ниспровержение всех эксплуататорских идей буржуазии, как происходит переделка миллионов рабочего класса и крестьянства и как революция смыкается с теми представителями первобытных народностей, которые находились и находятся на стадии родового строя» ⁷. Словом, «Последний из удэге» всем строем своих художественных образов перекликался с ленинской концепцией, согласно которой «с помощью пролетариата передовых стран отсталые страны могут перейти к советскому строю и через определенные ступени развития – к коммунизму, минуя капиталистическую стадию развития» ⁸.

Роман А. Фадеева положил начало тому тематическому направлению русской советской прозы, которое посвящено жизни малых народов, путям, которыми они шли к новой действительности, вливаясь в единую многонациональную семью. Вспомним «Великое кочевье» А. Коптелова, «Воскресшее племя» В. Тана-Богораза, «Алитет уходит в горы» Т. Семушкина, «Ивана Ивановича» А. Коптяевой, «Быстроногого оленя» Н. Шундика и многие другие романы на темы, почерпнутые из жизни народов Крайнего Севера и Дальнего Востока.

Более того, роман Фадеева оказал существенное влияние на рождение крупных жанров прозы во многих литературах младописьменных народов. В романах Г. Ходжера, Ю. Рытхэу, В. Санги, автобиографических повестях С. Токи, Д. Кимонко и других концепция исторической судьбы малых народов, концепция образа положительного героя и эстетического идеала, воплощенного в нем, идея братской дружбы и взаимопомощи народов преемственно связаны с замыслом и художественными первооткрытиями Фадеева.

Изображая революцию, гражданскую войну и дальнейшие этапы пути советского народа, запечатлевая процесс формирования новой исторической общности, литература выполняла не только «летописную» функцию: она активно участвовала в этом процессе, воспитывая людей, составляющих эту общность. «Как закалялась сталь» и «Педагогическая поэма», «Поднятая целина», «Бруски» и «Бурьян», такие книги, как «Ацаван» Наири Зарьяна, «Гвади Бигва» Лео Киачели, «Заря Колхиды» Константина Лордкипанидзе, «Азамат Азаматыч» Беимбета Майлина, «Третье поколение» Кузьмы Чорного, «Ненависть» Ивана Шухова, сыграли огромную роль в воспитании поколений советских читателей; эти книги – убедительное свидетельство соответствия идеалов и средств утверждения этих идеалов в эпосе социалистического реализма. Эпический историзм сказался в романистике 30-х годов не только в изображении самих событий революции, гражданской войны, коллективизации как поворотных моментов истории народа, но и в подходе к изображению личности: герой здесь соотнесен с историческим развитием действительности.

В советской литературе 20-х годов немало мотивов и образов, несущих «отсвет» свойственного тем временам аскетического самоограничения. Порой оно поэтизировалось. Однако ведущая тенденция действительности была другой, она подтверждала ленинское предвидение, согласно которому после победы пролетарской революции главной заботой станет обеспечение «полного благосостояния и свободного всестороннего развития всехчленов общества» ⁹.

С этим идеалом и соотносится эволюция взглядов героя в романе Николая Островского – эволюция, которую, однако, Островский как правдивый художник, учитывая суровые требования времени, когда жил его герой, не пытался искусственно ускорять. Ближе к концу романа, оглядываясь назад» Павка скажет: «Отброшен только ненужный трагизм мучительной операции с испытанием своей воли. Но я за основное в Оводе – за его мужество, за безграничную выносливость, за этот тип человека, умеющего переносить страдания, не показывая их всем и каждому. Я за этот образ революционера, для которого личное ничто в сравнении с общим».

В советской литературе возобладали тенденции, плодотворно сказавшиеся уже в творчестве Николая Островского, в образах коммунистов в романах Ф. Гладкова «Цемент», А» Головко «Бурьян», в «Разгроме» и особенно в образах Петра Суркова и Алексея Чуркина в «Последнем из удэге» А. Фадеева. В книгах советских писателей совершался процесс того «восстановления единства личности», о котором Горький говорил еще устами Павла Власова, гневно сказавшего своим судьям: «Вы оторвали человека от жизни и разрушили его; социализм соединяет разрушенный вами мир в единое великое целое, и это – будет!»

Конечно, было бы упрощением думать, будто глубокое представление о гармонически развитой личности утвердилось в советской литературе уже в 30-х годах. Суровые 20-е и 30-е годы зачастую «поставляли» прототипы, отмеченные сознательным отказом от многого, что необходимо для полного и всестороннего развития личности. Однако в наиболее зрелых произведениях, особенно в первой книге «Поднятой целины», в «Последнем из удэге», это выступало именно как временная дань обстоятельствам.

Проблемы нравственного обновления человека, формирования новой человеческой личности, ее духовного обогащения определяют нравственную атмосферу романа А. Фадеева, они в центре внимания автора и его героев-коммунистов. «Надо добиться такой жизни, – говорит Алеша Чуркин, – чтобы каждый человек мог расправить свои силы и возможности не за счет другого, а к общей радости и пользе…» А его внешне суровому другу Петру Суркову, как сказал однажды автор романа, «самая мысль о возможности разделения себя на две половины, из которых одна, хотя бы и большая, отдана так называемой жизни общественной, а другая, хотя бы и меньшая, отдана так называемой жизни личной, показалась бы ему ложной. Не потому, что он отвергал для себя всю огромную область переживаний любви, дружбы, семейных обязанностей, физических и интеллектуальных удовольствий, – нет, он был жаден к этим проявлениям жизни, – а потому, что все области его жизни были сращены в целое и нераздельное одной господствующей думой-страстью, которая давала им свое моральное содержание, обогащала или урезывала их, если того требовали условия борьбы и жизни людей…».

В образах Алеши Чуркина и Петра Суркова открыта перспектива развития и обогащения эстетического идеала литературы социалистического реализма. Фадееву удалось создать характеры, с одной стороны, исторически обусловленные периодом гражданской войны, с другой – указывающие путь к преодолению «частичности» человека.

Романы А. Толстого, М. Шолохова, А Серафимовича, Д. Фурманова, А. Фадеева, Ф. Гладкова, Н. Островского, осознание и теоретическая разработка принципа историзма и других сторон творческого метода и эстетического идеала советской литературы – все это, вместе с великими уроками горьковского пооктябрьского эпоса (автобиографическая трилогия, «Дело Артамоновых», «Жизнь Клима Самгина»), сформировало эстетическую основу художественной летописи социалистической эпохи – летописи, которая продолжала развертываться на новом уровне после Великой Отечественной войны.

События довоенной истории советского общества стали осознаваться в послевоенных произведениях художественного эпоса в свете Победы и ее последствий для советского народа и человечества, а наша современность – в преемственной связи с Победой.

Таким историзмом проникнуты романы второй половины 40 – 50-х годов о Великой Отечественной войне, из которых назовем здесь «Бурю» и «Девятый вал» Ильи Эренбурга, трилогию «Знаменосцы» Олеся Гончара, «Весну на Одере» Эммануила Казакевича, «Реки горят» Ванды Василевской, «Минское направление» Ивана Мележа, «Истоки» Григория Коновалова… И хотя преимущественное внимание авторов было отдано собственно эпической задаче – изображению событий, определявших облик войны и нашей Победы, – в них явственно просматривалась в летопись нового этапа формирования личности, в особенности интернационалистского самосознания советского человека, обогащения его советского патриотизма, укрепления его исторического оптимизма.

Богатейший материал давала писателям действительность недавно вошедших в состав СССР республик Прибалтики и Молдавии, земель Западной Белоруссии и Западной Украины, где на коротком историческом отрезке 1939 – 1945 годов произошли коренные, полные глубочайшего драматизма и потребовавшие от народов мужества и жертв перемены, завершившиеся нашей Победой, окончательным утверждением этих народов на социалистическом пути. На остроконфликтном материале этих событий построены, например, романы Вилиса Лациса «Буря» и «К новому берегу», Филиппа Пестрака «Встретимся на баррикадах», Иона Чобану «Кодры», Петра Козланюка «Юрко Крук»…

В этих книгах и многих романах писателей Северного Кавказа и Поволжья, Средней Азии и Казахстана, например в романах Габита Мусрепова «Солдат из Казахстана», Айбека «Солнце не померкнет», был создан целый ряд образов, в которых художественно типизированы социалистические черты характера советского человека (Айвар Лидум и Карл Жубур в романах В. Лациса, Юрко Крук в романе П. Козланюка, Илие Жямэнэ и его сын Ефим в романе И. Чобану, Кайрош Сарталиев в романе Г. Мусрепова и целый ряд других…).

Осмысляя истоки Победы, а одновременно и истоки формирования многонационального единства советского народа, разгромившего фашистское нашествие и освободившего Европу и человечество от чумы фашизма, советская романистика заново обратилась к теме Октября и гражданской войны. Эта тема, захватившая все жанры советской прозы, в романе представлена такими значительными произведениями, как «Первые радости» и «Необыкновенное лето» Константина Федина, «Весенние ветры» Кави Наджми, «Решающий шаг» Берды Кербабаева, «Даурия» Константина Седых, «Правда кузнеца Игнотаса» и «Братья» Александраса Гудайтиса-Гузявичюса, «На утренней заре» Хоца Намсараева, «Строговы» Георгия Маркова, «Артем Гармаш» Андрея Головко, «Утро Советов» Юрия Либединского, «Перекоп» Олеся Гончара, «Заре навстречу» Вадима Кожевникова, «Год рождения 1917» Юрия Смолича. Примечательной особенностью этой «новой волны» было появление романов, впервые столь широко представивших разворот октябрьских событий – от Москвы до берегов Тихого океана на востоке и Балтийского моря на западе, до южных границ Средней Азии и Закавказья.

Стремление к широкому эпическому изображению великих событий, к правдивому познанию движущих сил истории и закономерностей грандиозных побед в революции и двух войнах сочеталось со стремлением показать глубину и величие внутреннего мира человека – участника этих свершений. На пересечении этих тенденций развивались два главных и ведущих межнациональных стилевых течения советского романного эпоса: собственно эпическое и романтическое, или лирико-романтическое. Первая из названных тенденций была и остается преобладающей. В ее русле возникло большинство «широкоформатных» романов, отобразивших картины и процессы народной жизни, развороченной революцией до самых глубин, а потом снова пришедшей в могучее движение в: ответ на фашистское нашествие.

Самым многообещающим в развитии эпического стилевого течения монументальной прозы было углубление социального и психологического анализа, аналитического подхода к явлениям общественной жизни, скрупулезного исследования внутреннего мира личности, ее движение к коллективистской психологии, к идеалу всесторонности и гармоничности.

стр. 12

Лучшим выражением этой тенденции ярились романы, Константина Федина «Первые радости» и «Необыкновенное лето».

Победа в Великой Отечественной войне находила и иное стилевое выражение – романтическое, или, точнее, лирико-романтическое, Роман А. Фадеева «Молодая гвардия» сыграл очень важную роль в развитии именно этого стилевого течения. На последующих этапах историческими вехами развития этого течения явились романы, знаменитой трилогии О. Гончара. «Знаменосцы», повести Э. Казакевича «Звезда», Ольги Берггольц «Дневные звезды» и – уже в другой период – Чингиза Айтматов»»Материнские поле». «Вместе с Айтматовым, – писал К. Симонов, – в нашу, литературу влилась новая струя какого-то совершенно особенного, сурового ив то же время нежного, очень высокого и в то же время прочно стоящего на земле романтизма» ¹⁰. В сущности, это характеристика, не только романтизма Айтматова, но и всего стилевого течения, художественный фонд которого он столь заметно, обогатил своими «Повестями гор и степей», а на рубеже 70-х годов – повестью «Белый пароход». В нынешнем десятилетии лирико-романтический стиль большого эпоса наиболее значительно представлен романом О. Гончара «Циклон».

После победоносного завершения дойны советский народ, залечивая раны военных лет, возвратился, к задачам мирного развития социалистического общества. Наступивший вместе с этим следующий этап формирования новой исторической общности людей – советского народа (40 – 50-е годы) запечатлен художественной летописью главным образом двух тематических линий; в романах о развитии социалистических отношений в деревне и в романах Он рабочем классе и строительстве индустриальной базы социализма в городе.

Выход второй книги «Поднятой целины» (завершена в конце 50-х годов) – наиболее знаменательная дата истории советского романа в первой из названных тематических линий. В, этот же период появились романы «Большая родня» Михаила Стельмаха, «Черные скалы» Мехти Гусейна, «Земля и народ» Рудольфа Сирге, «Сотворение мира» Виталия Закруткина, «Слияние вод» Мирзы Ибрагимова и ряд других произведений в жанре романа и повести. Печать шолоховской художественной концепции заметна почти на каждом из них. Можно говорить об определяющем влиянии первой книги шолоховского романа на всю художественную летопись послевоенной деревни, и тем более тех ее ретроспективных глав и страниц, в которых авторы вернулись к событиям первых лет коллективизации. Писатели шолоховской традиции подошли к эпическому постижению формирования новой исторической общности не столько со стороны событий, сколько со стороны процессов формирования социалистического сознания трудового коллектива и личности. Именно поэтому сюжет и конфликт «Поднятой целины», казалось бы, замкнутые в околицах хутора Гремячий Лог, приобретают эпичность и общенародную значимость. В этом же отношении примечательны два ряда сквозных и центральных образов почти во всех романах деревенской проблематики: образ крестьянина-середняка, преодолевающего собственнические инстинкты, утверждающегося в новом, социалистическом отношении к собственности и теперь по-новому определяющего свое место в жизни, и образ коммуниста, возглавляющего трудовой колхозный коллектив и помогающего социалистической перестройке крестьянского сознания, в сущности – руководящего этой, скажем словами А. Фадеева, «огромнейшей переделкой людей» ## Александр Фадеев, За тридцать лет, «Советский писатель», М.

1. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 35, стр. 199.[↩]
2. Сб. «Гроно», Харьков, 1920, стр. 3.[↩]
3. Д. А. Фурманов, Сочинения в 3-х томах, т. 3, Гослитиздат, М. 1952, стр. 216.[↩]
4. »Червоний шлях», Харків, 1926, N 3, стр. 143. [↩]
5. В. Пискунов, Советский роман-эпопея, «Советский писатель». М. 1976, стр. 106.[↩]
6. Все четыре части незавершенного романа вышли двухтомным изданием в 1941 году.[↩]
7. А. Фадеев, Собр. соч. в 5-ти томах, т. 4, Гослитиздат, М. 1960, стр. 107 – 108.[↩]
8. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 41, стр. 246.[↩]
9. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 6, стр. 232.[↩]
10. Константин Симонов, Разговор с товарищами, «Советский писатель», М. 1970, стр. 173.[↩]