Черное солнце, освещающее нижний мир. О книге И. Ермаковой «Медное зеркало»

Бронзовые и латунные зеркала — символ Солнца, универсальные зеркала.

Серебряные зеркала — символ Луны. Их можно носить как под одеждой, так и напоказ в качестве личного амулета.

Медные зеркала — символ Черного Солнца, освещающего Нижний Мир…

Из истории кузунгу — шаманского зеркала

1

Интересно, знает ли об этой шаманской символике сама Ермакова? Или ей ближе трактовка Древнего Востока, подразумевающая, что медное зеркало означает красоту и гармонию в отношениях — не только с возлюбленным, но и с миром вообще?

Скорее всего, знает и то, и другое.

Об этом свидетельствует первое же, программным жестом открывающее книгу [Ермакова 2023], стихотворение, настолько показательное, что каждую строфу в нем можно использовать как ключ и к ермаковскому сборнику, и к современности как таковой:

Я развел костер, накормил пламя,
Влил в него тысячу капель крови,
Золотой, замедленной своей крови,
Настоявшейся — горючей, зрячей.
Взликовал огонь, закричал, забился,
Заревел огненными языками,
Расстрелял искрами тьмущую темень,
И они взвились, прорываясь в звезды.
Дымовой столп уперся в небо,
И, качаясь, как змей в чешуе искрящей,
Просочился в ухо верхнего мира.
…………………………………………………..
Я развесил вокруг огня амулеты
На стволах красных еловых-кедровых,
На стволах крепких корявых-стройных,
На дремучих сучьях оледенелых,
На бессонных ветках кустов снежных.
Зазвенели угли в очерченном круге,
Заходили под ними теплые корни,
Завозился сугроб, как медведь в берлоге,
Кровь земли оттаяла, отворилась,
Соль земли очнулась и с талым снегом
Просочилась в ухо нижнего мира…

С культурой Востока Ермакову роднит давняя история с созданием своеобразной «маски» — автора японских танка, поэтессы Ёко Иринати (под ее именем выпущена книга-мистификация «Алой тушью по черному шелку», состоящая будто бы из переводов с японского). С культурой языческого шаманизма — стремление к соединению трех потерявших целостность, утративших прежнюю нераздельность миров:

Тысячу лет я хранил эту землю,
Землю и всех, кто здесь обитает,
Бегает, пашет, думает, дышит,
Плавает, любит, поет, летает.
Всех, кто растет из земли хранимой.
Тысячу лет я держал все это.
…………………………………..
А сегодня сила моя на исходе.

Воспалилось, перекосилось время.
Искривилось тело земли милой.
Средний мир накрыла алчная злоба —
Не дает дышать, и хрипит мой бубен.
Ничего не помнят. Едят друг друга.
И никто не чувствует боль чужую.

Поэзия Ермаковой давно, еще с 1990-х годов, вошла в сознание читателя как радостная («Ермакова поет радость бытия…» [Чкония 2008: 125]), праздничная (в ее стихах «и в самом пропащем персонаже, и в самом затертом языковом клише всегда просвечивает начальная праздничная изнанка» [Куллэ 2009: 43]), наконец, гармоничная («важная особенность художественного мира Ермаковой — горацианская гармоничность и уход от крайностей» [Саломатин, Скворцов 2023: 18]) — редкая выборка для современной русской литературы. Однако ермаковское избранное, вышедшее в прошлом году и сопровожденное блистательным предисловием А. Саломатина и А. Скворцова, сразу предупреждает читателя о нарушении этой исконной гармонии: «Воспалилось, перекосилось вре­мя…»

Воспалившееся время — это даже не знаменитое время Гамлета, которое, как мы помним, «is out of joint», то есть «вывихнулось», «расшаталось», «вышло из пазов». Вывих времени можно вправить, как верил Гамлет, даже усилием отдельного человека; с этой уверенностью была согласна целая «толпа гамлетов» (по Е. Евтушенко) XX века, каждый из которых примерял на себя роль восстановителя разрушенной связи времен. «Воспаление» так просто не вылечишь. Это признак затяжной и еще непонятной болезни, которая произошла оттого, что «средний мир накрыла алчная злоба»: то есть проблема не в яростной воле духов, не в языческом роке, а в том, что люди «ничего не помнят», «едят друг друга» и несут угрозу всему живому и дышащему на земле.

Отдельный человек против этой зловещей заразы (заставляющей вспомнить едва ли не о трихинах из «Преступления и наказания») бессилен. Одолеть коллективную болезнь можно лишь столь же «роевым», коллективным усилием — вот шаман, старый Яро, и призывает на помощь («Тысячи духов святых стекайтесь, / Тысячи духов святых сбегайтесь, / Тысячи духов святых слетайтесь…»), ибо чувствует, что не выдержит вскоре тяжести своего одинокого бремени:

Эта боль изгрызла меня, спалила.
Вместо глаз — хруст, замерзлые слезы.
Под сырой землей, в мерзлоте вечной
Подымается, закипает горе.
Ходуном ходят, ухая, горы.
Прикрываются пеной моря больные.

Выручайте, товарищи боевые.
Я устал, а уйти не могу, коллеги.
На кого оставишь? Тут все живое —
Затаилось. Полярная смотрит зверем.
Я уже почти прозрачен, ребята.
Поспешайте, сестры мои и братья…

Ироническое «коллеги», органично вплетаясь в стилизованное шаманское бормотание, мгновенно перебрасывает нас в современность. Это не «старому Яро», а нам сегодня нужна роевая работа, чтобы началось то самое «мира преображенье, / Света перелицовка», о которых говорит Ермакова в финале стихотворения. Открывающий книгу текст завершается на обнадеживающей ноте, и дальше мы имеем дело именно с хрониками (грядущего) преображения.

С восстановлением событий, предшествовавших необходимости обратиться за помощью к духам — и к человеку.

2

Восстановление начинается с «Провинции» — раздела, в котором собраны стихи из первой одноименной книги Ермаковой 1991 года.

Хронотоп провинциальных 1990-х настраивает на балабановский лад, однако ничего подобного в стихах нет. Ермаковские эмоциональные доминанты — не тлен, а расцвет, не упадок, а барочная избыточность, выступающая «в роли универсальной основы миропорядка» [Куллэ 2009: 44], не мрачная печаль, а радость и ликование.