Бестиарий ненависти: Коллективная монография / Сост. Алиса Львова. Тула: Аквариус, 2021. 270 с.

Коллективная монография «Бестиарий ненависти» составлена по материалам научной конференции, состоявшейся в январе 2020 года в РГГУ. «Бестиарная» встреча проходила уже в девятый раз в рамках проекта «RES et VERBA» благодаря усилиям О. Довгий и А. Махова.

Монография включает в себя главы сотрудников МГУ, РГГУ, ИМЛИ, Института истории естествознания и техники РАН, РАНХиГС, МПГУ, МГЛУ, Литературного института имени А. М. Горького, Московского государственного объединенного музея-заповедника, Белградского университета, а также работы независимых исследователей. В издании приняли участие литературоведы, лингвисты, культурологи, искусствоведы, историки. Все главы объединяет единая тематика — выражение ненависти на языке бестиарных образов.

Как отмечается в предисловии, самое трудное при составлении бестиарных выпусков — необходимость объединить представленные материалы в несколько частей или разделов. Безусловно, классификация облегчает читателям восприятие разнообразного материала, и составители справляются с этой задачей: выбранный композиционный принцип учитывает специфику источников (литературные и визуальные), географическую принадлежность (Западная и Восточная Европа), соответствие определенной сфере (литература, живопись, эзотерика). В то же время условность деления на части не мешает чтению монографии как целостного исследования, каковым, на наш взгляд, ее можно и нужно воспринимать. Главы дополняют друг друга, и внутренняя полемика, которую можно заметить при знакомстве с их содержанием, раскрывает многосторонний подход к изучению выбранной проблематики.

О двух главах, открывающих издание, — исследованиях И. Миролюбова и А. Махова — хотелось бы сказать отдельно. Они вынесены в первую часть в соответствии с принципом, сформулированным составителем: в них говорится о реальной бестиарной ненависти, проявляющейся на уровне RES, тогда как в остальных частях монографии бестиарная ненависть рассматривается на уровне VERBA (то есть речь идет не о реальных животных, а об их метафорических преломлениях). С подобной классификацией можно не согласиться, поскольку в этих главах речь идет в том числе о бестиарной образности и метафорике. Более того, именно в них задан основной круг проблем, так или иначе затрагиваемых и другими авторами.

Дискуссия, развернувшаяся на страницах монографии, начинается с главы И. Миролюбова о домашних животных римских императоров. Специфика материала требует обращения к вопросу достоверности источников, в которых соединяются исторический факт и литературные топосы. Не менее важными представляются наблюдения, касающиеся соотношения традиции и авторских смыслов. Особое значение в этом исследовании имеет обращение к зрительным образам — изображениям императоров как визуальным, так и литературным.

Визуальная тема находит продолжение в следующей главе, содержащей исследование Махова, который, обращаясь к античной бестиарной традиции, не только ссылается на тексты Плутарха и Гесиода, но и приводит сцену подводного сражения, изображенную на римской фреске. Однако визуализация не ограничивается художественными образами, — перед читателем неожиданно предстают физиогномические предложения Эразма Роттердамского и Лафатера оценить «лица» орла и крокодила как очевидные отражения их сущностей. Кроме того, Махов высказывает и другое наблюдение, находящее подтверждение буквально в каждой главе: амбивалентность животных образов, изменчивость смыслов, которыми наделяют их традиция и различные контексты.

Таким образом, в первых главах монографии открывается едва ли не главная проблема, с которой постоянно сталкивается исследователь бестиарных образов: определенная устойчивость смыслов и ассоциаций, традиционно закрепленных за конкретным животным, и вместе с тем их субъективность, зависимость от осмысления в том или ином авторском или культурно-историческом контексте.

Взаимодействие повествовательных и визуальных источников становится главным аспектом второй части, посвященной бестиарной ненависти в изобразительных искусствах. При знакомстве с главами становится понятно, насколько важно при анализе изображений учитывать связанные с ними тексты, благодаря которым можно получить представление об интерпретации визуальных образов в разные эпохи. В главе Е. Пчелова движение звезд, представляющихся в виде силуэтов борющихся друг с другом животных, прослеживается как на основании карт и глобусов, так и с опорой на словесные описания. Б. Соколов исследует, как литературные образы эпохи Возрождения входят в систему архитектурных и садовых впечатлений, находя отражение в скульптурах (сад Пьера Франческо Орсини, герцога Бомарцо, который увлекает в литературное путешествие по разным уголкам мира и эпохам), а скульптуры и изображения оживают в письменных источниках (например, описание виллы Медичи в Пратолино). Т. Бондарева-Кутаренкова и И. Антанасиевич показывают, что литература и публицистика времен Гражданской войны дополняют понимание галлиполийского текста как способа создания собственной мифологии и формирования новой идентичности.

В то же время слово способно не только оживить зрительные образы и сохранить их семантику. Трансформация смыслов нередко происходит именно в процессе письменной передачи. В этом отношении интересна глава А. Нестерова об эволюции образов совы и филина, происходившей в процессе их рецепции разными культурными контекстами, в том числе в результате переводов. Пользуясь искусствоведческой и литературоведческой методологией, автор привлекает античные тексты о сове как атрибуте Афины, средневековые источники о мудром филине, дополняя и иллюстрируя исследование детальным анализом изображений на античных монетах и картинах художников эпохи Возрождения.

Выводы об открытости животных образов, нашедших отражение в письменных источниках, о наделении их новыми смыслами подтверждают «литературные» части монографии, посвященные литературе и книжности Западной и Восточной Европы. Глава Е. Халтрин-Халтуриной о «Моби-Дике» Г. Мелвилла возвращает нас к уже затронутой ранее проблеме амбивалентности бестиарных образов, в которых христианская символика может соединяться с мифологическими смыслами. Т. Гуревич в главе об образах диких кошек у Томаса де Квинси затрагивает проблему авторской интерпретации, в соответствии с которой одни и те же животные могут вызывать разные, а иногда и противоположные ассоциации.

В четвертой части монографии, авторы которой обращаются к книжности и литературе Восточной Европы и России, продолжается поиск животных, наделенных исключительно негативной коннотацией. Несмотря на то, что составители монографии в качестве принципа деления на части выбирают специфику материала, а не один бестиарный образ, эту часть можно назвать почти полностью посвященной символике змеи. В главах Ю. Шустовой, О. Кузнецовой и В. Коровина можно почерпнуть информацию о том, как в XVII–XVIII веках смыслы, в процессе переводов и переложений заимствованные из западноевропейской традиции, соединяются с исконно русскими представлениями и ассоциациями, происходит обогащение животной метафорики, осознание новых символичес­ких связей между животными и негативными категориями.

В главах Д. Ивинского, О. Довгий и А. Львовой об интерпретациях басен Крылова и Хвостова и пушкинского «Домика в Коломне» затрагивается новая тема, причем тоже в контексте змеиной образности, — тема поэта и творчества. Авторы глав доказывают, что, казалось бы, традиционно отрицательный образ змеи тоже сложен и амбивалентен. Так, в баснях графа Хвостова, где соловей может выступать поэтом, а змея и ворона — критиками, образ змеи включает в себя множество коннотаций, в числе которых не только зависть и злость, но и мудрость. А в пушкинской поэме литературные противники автора представляются как жабы, лягушки, рак, змейка. Но и сам автор змейкой вьется, а александрийский стих извилистый, как змея. Таким образом, амбивалентность змеи может появляться не только как игра с традицией, но и как отсылка к ее природным качествам — быстроте и проворству.

Еще один аспект животной тематики открывается в исследованиях О. Кулагиной о бестиарной ненависти в поэзии Жака Превера, а также А. Муратовой о сатирической новелле Иэна Макьюэна «Таракан»: противопоставление, а иногда даже противостояние животных и человека, причем в качестве агрессора выступает человеческое общество, а не животный мир. С этой точки зрения интересно посмотреть и на наблюдения О. Федуниной о криминальной литературе советского периода, в которой одомашненная собака и волк (сыщик и преступник) оказываются двойниками.

Наконец, последняя часть монографии, посвященная животным в эзотерике, приобщает нас к искусству чтения и толкования бестиарных образов. Исследования О. Клещевич и О. Лемберг очень удачно дополняют предшествующие главы, показывая, как животные образы в алхимических трактатах и изображения животных на колодах карт Таро выстраиваются в своеобразный текст, подлежащий интерпретации. Например, средневековые алхимики, представляя свои опыты как схватку Серы и Ртути, использовали животных в качестве своеобразного шифра, а бестиарии становились ключом к толкованию алхимических трактатов.

В целом выводы авторов монографии подтверждают мысль, высказанную Маховым в одной из первых глав: невозможно найти животное, которое бы однозначно выражало ненависть. Отрицательные коннотации могут закрепляться и становиться традиционными, но при их передаче всегда происходит трансформация смыслов. Злая змея становится муд­рой, хищники-тираны могут ассоциироваться с бесстрашием, «бесчеловечные» рыбы начинают восприниматься как символ Христа, «отчужденный» орел воплощает свободу, а «хищник с кривыми зубами» превращается в доброго крокодила Гену. К тому же агрессия по отношению к животным нередко исходит от самих людей, а в литературе находит отражение тема превосходства животных и насекомых над человеком, коллективного духа над разумным индивидуализированным началом, приведшим человеческое общество к кризису.

Исследование бестиарной символики, предпринятое в данной монографии, помогает увидеть общность мировоззрения представителей разных культур и эпох и в то же время лучше понять особенности развития национальных традиций. В животных образах, используемых в литературе, скульптуре, живописи и связанных с ненавистью и агрессией, воплощаются человеческие страхи и предубеждения, животрепещущие проблемы, актуальные для разных исторических периодов. Бестиарные метафоры, ассоциативные связи человека с животным миром отражаются во фразеологии каждого языка. Ценность этого издания заключается еще и в многоязычии представленного материала. В монографии наглядно показаны не только животная символика, но и сложность и многогранность восприятия мира.