А. Б е л о у с о в. Культура. Литература. Фольклор: Избранные статьи / Ред.-сост. Е. А. Белоусова. М.: Новое литературное обозрение, 2023. 784 с., ил.

Сборник статей Александра Федоровича Белоусова (1946–2023) составлен его дочерью Е. Белоусовой, автор принимал участие в отборе статей, но был (как обычно) излишне критичен к себе. Книга вышла посмертно. Она открывается статьей С. Неклюдова «Первопроходец». В основе статьи лежит текст, которым Неклюдов поздравлял своего коллегу с 75-летием [Неклюдов 2021], хотя там слово «первопроходец» отсутствует (в библиографическом описании статья числится за Неклюдовым, но подписана так: «Фольклористы Центра типологии и семиотики фольклора РГГУ и Лаборатории теоретической фольклористики Школы актуальных гуманитарных исследований РАНХиГС»).

В том же году статья была перепечатана на Ruthenia вновь от лица Фольклористов [Первопроходец… 2021], но зато с названием «Первопроходец»: в обеих версиях эпиграф из В. Шаламова объяснял образ. И уже как название некролога его использовала С. Лойтер [Лойтер 2023]. Вскоре это именование стало общим местом: «Во всех темах, которые затрагивал А. Ф. Белоусов в своих трудах (русский школьный фольклор, анекдот как фольклорный жанр, творчество Л. Добычина, литературная имагология, культурная география России), он выступал как первопроходец и новатор, открывавший целые направления исследований» [In memoriam…]. Повторять это смысла нет.

Смысл есть в том, чтобы понять, почему Белоусов топтал именно эти тропы и почему он топтал их именно так.

В интервью 2002 года он говорил: «Вся моя жизнь связана с провинцией. Я родился и вырос в рабочем поселке на окраине Риги» (с. 728). В самом Белоусове не было, конечно, ничего провинциального. Филологическую школу он прошел в самом что ни на есть научном центре (аспирант Ю. Лотмана). И свою связь с провинцией Белоусов не выставлял напоказ, но жил и питался ею. Научная тема «пространство как текст» была усвоена им не из книжек, а из самой жизни.

В процессе работы над кандидатской диссертацией Белоусов сталкивается со старообрядцами Латгалии, которые кажутся самыми кондовыми традиционалистами, хранителями седой старины, прошлого, не современного. Но, описывая свойственное старообрядцам «великое понятие нужды», Белоусов пишет:

Это представление в той или иной степени свойственно любому обществу: примером тому — совокупность мер исключительного характера, применяемых государством в целях самосохранения, когда вследствие войны или народных волнений возникает угроза самому его существованию <…> Можно, наверное, найти и более специфические феномены человеческой культуры, которые, подобно старообрядчеству, пытались или пытаются разрешить проблему сохранения своих ценностей в крайне неблагоприятных условиях, исходя при этом из принципиальной возможности жизнедеятельности общества как в рабочем, так и в аварийном режимах. Во всяком случае, это направление типологического изучения старообрядческой культуры представляется нам гораздо более существенным и корректным, чем традиционные сопоставления беспоповщинских «догматов» с протестантскими доктринами (с. 61–62).

Поэтому переход Белоусова от старообрядчества к современному городскому и детскому быту и фольклору был не переменой материала, а как раз одним из вариантов «типологического изучения старообрядческой культуры» (с. 62), культуры замкнутой в самой себе и противостоящей окружающему большинству. Именно так Белоусов изучал субкультуры учебных заведений прошлого (институтки, семинаристы) и фольклорный язык субкультуры современного детства (русский школьный фольклор, «садистские стишки», анекдоты). Точно так же культура провинции была интересна ему как замкнутая в самой себе и противостоящая первенствующей культуре столицы, и здесь его привлекали два противонаправленных движения: уничижительные оценки провинции со стороны столицы (Урюпинск и так далее) и самодостаточная жизнь провинции: стихотворения Е. Шешолина, А. Шадринова, А. Ярцевой. Жаль, что статья о ее стихотворении [Белоусов 2000] не включена в сборник.

Все это смыкается в работах Белоусова, посвященных творчеству Л. Добычина. Герои брянских (провинциальных) рассказов — это либо дети, либо люди из «бывших», оказавшиеся на периферии социалистического строительства (в культурной провинции). «Город Эн» — провинция, увиденная глазами ребенка. Впрочем, отношения Белоусова с «Городом Эн» были сложнее и интимнее. Те, кто слушал его многочисленные доклады на Добычинских чтениях в Даугавпилсе, те, кто читал его комментарии в отдельном издании «Города Эн» [Белоусов 2007], понимают, что Белоусов строил рядом с романом Добычина свою собственную книгу, не менее интересную, чем сам этот роман. Для адекватного понимания «Города Эн» вовсе не нужно знать реальные биографии всех прототипов этого романа.

Белоусов знал это, но тщательнейшим образом воссоздавал эти биографии. В одном из интервью он так говорил о своих исканиях: «Был еще промежуток, занятый чистым литературоведением. Но я почувствовал, что мне одного текста мало, мне интересно то, что за текстом, — действительность, люди. Я и когда старообрядчеством занимался, интересовался не только общими проблемами. У меня был замысел написать о совершенно реальном человеке, старообрядце Якове Порозове, я собирал его сочинения, воспоминания о нем. То есть у меня был опыт движения от текстов к людям» (с. 713). И ту же самую тенденцию мы видим в изучении Белоусовым жестокого романса. Чтобы понять и прочувствовать романс, знать его реальную основу не надо. Но Белоусова интересовал человек, стоящий за текстом.

Тут напомню, что Белоусов — аспирант Лотмана, причем в ту пору, когда структуралистские труды Лотмана потрясали основы, а уличение в структурализме и чтении его трудов могло привести в провинциальных вузах страны к далеко идущим последствиям. Белоусов печатается в сборниках по вторичным моделирующим системам, но, как можно судить, без всякого восторга неофита: «старообрядец Яков Порозов» был ему едва ли не более интересен, чем вербальный текст как таковой. И в этом отношении напрасно раздел о «Зимнем вечере», сирени и кладбище назван «Проблемы русской литературы XIX–XX веков», поскольку речь в нем идет о проблемах сирени, «зимнего вечера» и кладбища, а не русской литературы.

В этой связи процитирую ответ Белоусова на вопрос о судьбах русской литературы в конце XX — начале XXI века:

Почему-то мы в изменениях видим всегда крушение, катастрофу; видим, чтó рухнуло, и не хотим замечать и анализировать — что́ растет, что́ возникает. Конечно, обидно, что, вероятно, уже не будет писателей такого калибра и влияния, как Толстой. Но, может, будет преодолено, наконец, такое свойство русской литературы, как ее невнимание к материальной, практической стороне жизни. Она всегда третировала людей дела, организаторов, как темное царство; а воспевала только «жизнь духа», волнения бездельников. Люди отвращались от жизни. Конечно, литература тревожила, давала нравственные ориентиры, учила сострадать. Но этого мало.

Человека надо любить, обнадеживать, заставлять верить в себя (с. 714).

Книга, в которой собраны работы Белоусова, большая, толстая. Впрочем, написал он количественно не так и много. Но тут и стоит приглядеться к его манере письма. Статьи его: о «последних временах», об институтках (в жизни и в литературе), о сирени выглядят не как собственно статьи, а как конспекты больших монографий. В них огромное количество сносок, куда помещается всякая внешне дополнительная, но крайне необходимая для понимания темы информация. И часто жалеешь, почему она не поднята в самый текст, но Белоусов понимал, что делал. Он сознательно писал так конспективно — он обозначал тему и ее границы. Разрабатывать темы, писать вариации на них он предоставлял другим и всегда радовался, если кто-то брался за это, всегда призывал и понуждал делать это. Такова была специфика его дарования. И все же очень жаль, что некоторые из этих статей, написанные как предисловия к сборникам текстов, в отдельной публикации неизбежно теряют полноту своего смысла [Белоусов 2001]. Но такими же предисловиями (к несозданным, правда, сборникам текстов) являются и статьи об «акклиматизации сирени», и статьи о «кладбищенских» стихотворениях.

Книга нужная и полезная. Библиография Белоусова, приложенная к ней, составлена с толком и любовью. Фотографический ряд кого-то познакомит с Александром Федоровичем Белоусовым, кому-то напомнит о нем.