№7, 1981/Обзоры и рецензии

Век минувший и век нынешний

В. Оскоцкий, Роман и история. Традиция и новаторство советского исторического романа, «Художественная литература». М. 1980. 383 стр.

В последние годы обозначилась явная диспропорция между бурным развитием исторического романа и теоретическим осмыслением закономерностей его развития, особенностей поэтики. Рецензий на художественные произведения появлялось немало, публиковались полезные тематические обзоры. Можно даже вспомнить некоторые работы с попытками обобщений… И все-таки даже в них обильный материал подчинял себе исследовательскую мысль. Я уже не говорю о том, что появлялись и сочинения, изобилующие фактическими ошибками1, легковесные, явно упрощающие эстетическую специфику жанра, а то и попросту вульгаризирующие ее.

Довольно комично звучит суждение рецензента одной из работ об интересующем нас жанре: «Свои наблюдения и выводы о содержании и особенностях различных этапов развития исторического романа имярек сопровождает анализом художественных произведений» 2. Читатель может спросить не без недоумения: а откуда же все-таки берутся эти «выводы»? Обычно принято считать, что они есть не что иное, как следствие конкретного анализа, его итог…

Можно было счесть цитату просто за неудачное выражение, если бы не отражала она вполне реальной беды: отрыва теоретизирования от конкретной практики художественного развития в ее реальном богатстве и сложности.

В 1980 году опубликованы две обстоятельные монографии: С. Петрова «Русский советский исторический роман» и В. Оскоцкого «Роман и история».

Нимало не ставя под сомнение достоинства книги С. Петрова, замечу следующее. Сейчас, в пору интенсивного развития исторического жанра едва ли не во всех национальных литературах нашей страны, брать русскую историческую романистику изолированно, без какого-либо (хотя бы частичного, эпизодического, со ссылками на других исследователей и т. д.) соотнесения с опытом братских литератур вряд ли целесообразно.

Охотно допускаю, что со мною легко вступить в спор при помощи неопровержимого аргумента о невозможности объять необъятное. Но, повторяю, речь идет вовсе не об исчерпывающе полном соотнесении, произведенном ценою только собственных усилий. Еще в 50 – 60-е годы в Киеве вышли, например, книги М. Сиротюка об украинской исторической прозе, а в 1974 году появилась работа В. Оскоцкого «Связь времен»с подзаголовком вполне определенным: «Историческая тема в многонациональной советской прозе наших дней».

И вот теперь мы держим в руках обширную монографию того же автора. И впервые в историографической литературе исследователь встал на путь сопоставительно-аналитического изучения опыта исторического романа в многонациональной советской прозе. Вызывает уважение прежде всего тот огромный труд, который проделал один человек. В книге анализируются романы писателей Украины и Белоруссии, Грузии и Армении, Прибалтики и Казахстана, Туркмении и Узбекистана, Каракалпакии и Чувашии…

При подобном подходе легко было заменить доказательства «суммой примеров». В Оскоцкий счастливо избежал подобной опасности, и произошло это потому, что он давно и систематически изучает опыт литератур народов СССР (вспомним его книгу «В содружестве талантов» и ту же работу 1974 года «Связь времен»). Поэтому и берет он чаще всего тот или иной роман в контексте всей нашей многонациональной литературы.

Однако новая книга В. Оскоцкого дает основания говорить не только о территориально-географическом расширении исследовательского плацдарма, хотя и это весьма существенно, ибо позволяет наглядно показать многообразие привлекаемых произведений. Ведь П. Загребельный пишет совсем не так, как Я. Кросс, а К. Гамсахурдиа не так, как Ю. Трифонов, – и здесь не только различия творческих индивидуальностей, но и различия национально-художественных традиций. Отлично осознавая благотворность подобного многообразия, В. Оскоцкий в то же время совершенно закономерно проявляет заботу о жанровой первооснове исторического романа. Конечно же, он печется не о некой стерильной чистоте жанра, существующей лишь в воображении кабинетных теоретиков. Его принцип: исторический роман должен быть прежде всего романом. Прав он и в том, что жанром в собственном смысле исторический роман назвать нельзя: это лишь разновидность романа, обусловленная прежде всего спецификой жизненного материала.

Отстаивая реальную чистоту жанра, В. Оскоцкий дает своего рода критический отвод тем весьма легковесным беллетризированным повествованиям, которые претендуют на титул романа, имея на то слишком мало реальных оснований.

И вправду, каких только не происходит в последнее время трансформаций с термином «роман» (и дальше я приведу модификации, выдвинутые порою людьми, весьма мною уважаемыми): роман-эссе, роман-исследование, конспект романа, романическое повествование… В монографии цитируется и такое лихое высказывание: зачем-де писать роман о Пушкине, ежели он «сам написал роман своей жизни – и этим романом стали его книги». Сказав «а», критик бестрепетно произносит «б»: «То же сделали и Гоголь, Достоевский, Толстой. Прочтите их от корки до корки, и вы получите роман» (стр. 350).

Трудно сказать, чего тут больше: критического кокетства или методологической беспомощности. По крайней мере среднему студенту-первокурснику ясно, что роман как художественный жанр, отличающийся особой сложностью и обилием внутренних сцеплений, ничего общего не имеет с тем, что образует последовательная совокупность произведений, созданных писателем.

Как не вспомнить тут саркастическую реплику одного критика, который в свое время не вытерпел очередного нововведения – «роман-очерк» и предложил по аналогии новое образование: «строевая колыбельная песня»…

Итак, роман – роман в собственном смысле, единый в своих основах и бесконечно многообразный в формах жанрово-стилевого выражения. Существенную помощь в освоении его специфики оказывают автору его предшественники (Г. Лукач, М. Серебрянский, С. Петров, Ю. Андреев, Г. Ленобль), и он обстоятельно анализирует выдвинутые ими положения. Вполне уместны и целеустремленные экскурсы в труды эстетиков и философов, сопоставляющих особенности исторического и художественного познания, от Аристотеля и Гегеля вплоть до автора книги «Искусство истории» А. Гулыги.

Рассматривая сквозь призму теоретического опыта накопленные ранее художественные традиции, автор пересматривает некоторые некогда утвердившиеся представления, основанные на том, что если не единственной, то по крайней мере явно доминирующей должна быть форма реально-бытовой правдивости.

Не обращаясь прямо к теоретическим проблемам условности в современном литературоведении (а сделать это отнюдь не мешало бы), В. Оскоцкий отстаивает за писателем право и на иронический момент в освещении событий, и на фантастический прием и гротеск, и на использование фольклорных форм (например, в романе М. Джавахишвили «Арсен из Марабды»).

При одном условии! Любой прием возможен лишь в том случае, если он отвечает принципу историзма и работает на него. В этом отношении равные нрава в литературе имеют и «Кюхля», и «Подпоручик Киже». Так же как в современной литературе наряду с «Жестоким веком» И. Калашникова – «Путешествие дилетантов» Б. Окуджавы (что применительно к автору «Путешествия» не снимает вопроса о тех или иных фактических неточностях).

Отличаясь солидной научной основательностью, монография В. Оскоцкого отнюдь не лишена боевой полемичности. Автор аргументированно и темпераментно спорит с теми, кто, к примеру, пытался представить декабристов утопическими носителями западных идей, чуждых неким внеисторически понимаемым национальным потребностям, кто игнорировал подлинную сложность таких неоднозначных фигур, как Ермолов и тем более Скобелев.

И напротив, особенно важен опыт таких романистов, как А. Якубов, который избежал почти «гарантированного» соблазна создать идеализированную фигуру Улугбека. Да, Улугбек был действительно выдающимся просветителем и ученым, и в Самарканде и сейчас с гордостью показывают астрономические приборы, при помощи которых он делал замечательные открытия. Но, пишет романист, «он был правителем, властелином. И жестоким, и несправедливым бывал…»

Большое не только научное, но – не побоюсь высокого слова – воспитательно-патриотическое значение имеют те страницы монографии, на которых развенчиваются поползновения представить средневековых тиранов, обуреваемых идеей подчинения других народов, этакими возбудителями – «катализаторами» процессов духовной жизни.

Полемизируя с другими авторами, В. Оскоцкий стремится к полноте и точности аргументации, не упуская возможности указать на явные издержки оппонентов. Только один пример. Историк И. Муминов сделал попытку переоценить роль Тимура в истории Средней Азии. Подыскивая себе союзников, он не удосужился разобраться в источниках и приписал К. Марксу суждения, которые в действительности представляют собой цитату из «Всемирной истории» Ф. -К. Шлоссера, истолкованную в свою очередь весьма неточно (стр. 240). Пример этот показательный, и подтверждает он, казалось бы, самоочевидную истину, которая, увы, не так уж редко подвергается сомнению: для того чтобы писать об историческом романе, мало знать литературу, надо знать еще и… историю.

Сам жанр исследования, который избрал В. Оскоцкий, – трудный. Трудный прежде всего потому, что литературовед, изучающий процессы, тенденции и закономерности, не так уж редко вступает в противоречие с критиком, которому хочется поподробнее поговорить о книге, передать ее аромат, очарование… Но только-только критик настроится на соответствующий лад, строгий литературовед говорит ему: стоп, ничего не поделаешь, нас ждут другие фолианты. Разумеется, в монографии много интересных и оригинальных наблюдений над текстом, но не лишена она временами и фрагментарности, беглой обзорности, обусловленной в первую очередь неумолимыми требованиями, я бы даже, сказал, деспотизмом жанра. Но не только этим. Есть в ней и просто страницы с преобладанием аннотационно-информационного момента вне подчинения общей концепции.

Существуют в работе и явно дискуссионные положения. Одним из них является вопрос о границе между собственно историческим и историко-революционным романами. В. Оскоцкий соглашается с автором этой рецензии в том, что нельзя непомерно раздвигать рамки историко-революционного повествования, но считает, что и границы трех этапов освободительного движения слишком широки. Не остается ли историческому роману седая древность, а историко-революционному – «весь XIX век»? – спрашивает он. Но ведь никто не утверждал, что любой роман, хронологически совпадающий с одним из трех этапов освободительного движения, должен быть автоматически зачислен по ведомству историко-революционного. К этой разновидности могут быть отнесены лишь те из них, в которых нарастание революционного протеста, становление форм революционной идеологии является основным объектом художественного изображения. Более того, вероятно, и роман об одних и тех же событиях может стать или просто историческим (ничего не теряя в своей художнической сути), или историко-революционным – в зависимости от угла зрения автора, принципов типизации событий. Роман о Пестеле… Наверное, ясно, куда отнести его. А вот «Глоток свободы» (в журнальной публикации «Бедный Авросимов») – это уже нечто иное… Но над всем этим еще надлежит немало подумать.

Впрочем, властным призывом «подумать» пронизаны отнюдь не только те места, которые требуют явного уточнения. К размышлению над сложными и неоднозначными процессами художественного постижения закономерностей исторического развития призывает вся эта серьезная работа.

г. Горький

  1. См., например, книгу И. П. Варфоломеева «Типологические основы жанров исторической романистики» (Ташкент, 1979) и полемические заметки В. Оскоцкого о ней («Литературная газета». 24 октября 1979 года).[]
  2. В. Каргалов. Советский исторический роман, «Литературная Россия», 22 октября 1971 года.[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №7, 1981

Цитировать

Баранов, В. Век минувший и век нынешний / В. Баранов // Вопросы литературы. - 1981 - №7. - C. 255-259
Копировать