Проект «Полет разборов» представляет собой одну из ведущих институций в современной поэтической критике. Он объединяет вокруг себя практически всех крупнейших критиков поэзии. И мне совершенно не хотелось бы, чтобы все сказанное ниже было воспринято как нападки на «Полет разборов».
Потому что, собирая все лучшее, что есть на сегодня в современной поэтической критике, «Полет разборов» естественным образом вобрал в себя и все ее типичные недостатки. Недостатки, которые столь же легко могут быть обнаружены и в критических рубриках толстых журналов, и в поэтическо-критическом телеграм-канале «Метажурнал», и даже — страшно сказать — во многих эссе родной «Легкой кавалерии».
Конкретным поводом, подвигнувшим меня поговорить об одном из таких недостатков, стала 62-я серия «Полета разборов», вышедшая в 46-м номере журнала «Формаслов» и посвященная подборке стихов уральского поэта Сергея Ивкина.
О подборке высказались сразу пять — и каких! — рецензентов. Тут и главный в современной критике специалист по уральской поэзии Юлия Подлубнова, и великолепный поэт Герман Власов, и тонкий поэт, литературовед и критик Ирина Кадочникова, и «Неистовый Виссарион» Ольга Балла, и даже «великий и ужасный» Валерий Шубинский.
Юлия Подлубнова, определяя место Сергея Ивкина в «периодической таблице» современной поэзии, пишет «о типическом Ивкине, как бы собираемом из конвенций постакмеистической поэзии послебродской волны <…> и узнаваемых приемов уральской поэзии», к которым, как выясняется чуть ниже, относятся «следы метареализма» (не сам метареализм — только его следы!) и «алеаторика смещений и алогизмов».
В рецензии все выглядит так, будто эти особенности свойственны одному Ивкину. Но проблема в том, что «из конвенций постакмеистической поэзии послебродской волны» состоит добрая половина современной поэзии. Да и метареалисты крайне популярны — на Урале так и вовсе мейнстрим, им наследует вся уральская поэтическая школа. И тогда уж надо говорить, что поэтика Ивкина традиционна для уральской поэзии.
Но это не страшно — тем более что дальше критик предъявляет поэту обвинение посерьезнее. Подлубнова пишет, что «субъект поэзии Ивкина также во многом игровой», что в его поэзии существует «зазор между тем, что сказано, и тем, кто играет роль говорящего», и что этот зазор не преодолеть без выхода за пределы представленной в подборке поэтики «конвенциальной» к другой, «ультранеконвенциональной», которую от нас кто-то скрывает. Другими словами, речь идет о том, что вся эта поэзия — немного не настоящая, своего рода словесная игра.
Самое интересное, что «зазор», о котором пишет Юлия Подлубнова, чувствуют и все остальные критики, хотя говорят о нем разными словами. Вот задается вопросом Ирина Кадочникова: «В итоге так и остается непонятным, переживание героя — это подлинное или неподлинное переживание, трагедия произошла или не произошла?» Но далее она не совсем последовательно пишет о стремлении лирического героя к искреннему высказыванию.
Если Ирина Кадочникова сомневается в трагизме этих стихов, то Ольга Балла и вовсе никакой трагедии в них не видит. Описанный в стихах «апокалипсис» она характеризует как «обыденный», что, конечно, в первую очередь показывает отношение к нему со стороны лирического героя. Великолепно разобрав образную систему стихотворений, Ольга Балла показывает, что лирический герой не делает из апокалипсиса «ни драмы, ни тем более трагедии, умудряясь соединять в пределах одной и той же интонации печаль и иронию». И вообще, мировоззрение героя определятся как «зло-веселый, ернически-ироничный стоицизм», с чем невозможно не согласиться.
Но нельзя согласиться с тем, что, по мнению Ольги Балла, поэт отказывается от отсылок «к высокой культуре, к архетипическим ее основаниям», а употребляемая поэтом лексика всего лишь «сниженная, грубоватая, разговорная». При том что и отсылок к «высоким» образам для пяти стихотворений более чем достаточно, и слова в них употребляются довольно экспрессивные.
На самом деле поэтика Ивкина характеризуется контрастом «высокого» и «низкого»: лексики, цитат, образов. Столь же контрастными — от отторжения до сочувствия — по-видимому, должны были стать и вызываемые ими чувства.
Но в этом критик не поверил поэту. Ни «звенящая медь», ни атакующие кластеры Ольгу Балла вполне справедливо не впечатлили. Кстати, в рецензии есть забавная оговорка: «более подходящей» употребляемая в стихах лексика видится именно «ему» — поэту, а вовсе не критику. О своем личном отношении к избранной лексике Ольга Балла красноречиво умалчивает.
Трагизм может выражаться по-разному. И Валерий Шубинский ищет его в другом. Вспомнив тех же метареалистов, он говорит об «ощущении сюрреальности», о «поэтическом безумии» Ивкина, которым, по мысли критика, преодолевается свойственное уральской школе ощущение конструктивности стиха.
Преодолевается ли? Валерия Шубинского выдают оговорки. «Крепко сделано», «интересно», «сочетаются три уровня» — любуется он именно конструкцией. В которой даже безумие является «правильным», то есть хорошо рассчитанным. Да и сам Шубинский признается: «меньше понравились чисто лирические стихи». В общем, лиризм Ивкина его явно не убедил.
То есть что получается? Четыре не последних в нашей стране критика в «искренность», «исповедальность», «трагизм» — не поверили. Но причину трое из них нашли не в стихах, а во внешних обстоятельствах.
Валерий Шубинский считает, что ему просто не нравятся лирические стихи. Ирина Кадочникова верит в авторский замысел, в то, что это поэт решил быть одновременно и трагичным, и ироничным. Юлия Подлубнова пишет, что стихи просто как-то неправильно расположили.
Но может быть, им не вполне понравилась именно эта лирика, именно такие искренность и исповедальность? Может, внутри себя они поняли, что поэт просто играется в «трагического героя», но настоящей трагичности в нем нет? И рост числа жестких выражений, на что обратила внимание Юлия Подлубнова, это лишь не очень удачная попытка ее, этой трагичности, добавить?
Наверное, острее прочих, не как критик, а как поэт это почувствовал Герман Власов, который в своей рецензии справедливо написал и про «пелевинскую технократичность» мира Сергея Ивкина, и про ускользание подлинной души героя, и про «счастливую ноту надежды».
Но сейчас речь не о поэтах, а о критиках. Которые зачем-то повелись на подсунутую обманку и стали искать в совершенно рациональных стихах Ивкина двойственность, алогизмы, отчаяние и безумие. Как, к слову, их напрасно ищут и во всей уральской поэтической школе, которая, вопреки имиджу, тоже больше не об отчаянии, а о веселье и надежде.
А причина такой недоверчивости к самим себе проста. Хорошо умея анализировать образные системы стихов и помещать их в рамки тех или иных поэтических традиций, наша критика разучилась видеть поэта. Не как производителя текстов, а как своего современника, человека начала ХХI века.
Юлия Подлубнова приводит в своей рецензии слова Андрея Санникова: «Мы все привыкли к милому компанейскому Сереже, а у него в стихах такие бездны открываются». Но, может быть, на самом деле мы привыкли вычитывать в стихах эти «бездны»? Которые давно уже стали романтическим штампом, немного лестным для поэтов? И, если это так, именно искусственность этой романтической «бездны» и почувствовали, не поверив себе, наши критики.
Потому что в противном случае они бы задумались, откуда бы взяться в нашем современнике, пережившем и восьмидесятые, и девяностые, и нулевые с десятыми, — романтическому безумию образца позапрошлого столетия? Конечно же, настоящий лирический герой этих стихов совсем другой. Он спокойный, ироничный, уверенный в себе. Он не лишен драматизма, но умело держит свои эмоции под контролем. Он умеет не просто выживать в хаосе, хаос — привычная для него среда обитания и не вызывает особых эмоций. Да, он слегка инфантилен, ожидает, что когда-нибудь прилетит «великий целитель» и все исправит (эту-то инфантильность отметили и в нее поверили практически все), но даже в отсутствии «целителя» он не впадает в отчаяние и продолжает спокойно жить.
И эти его собранность, самоирония, спокойствие и надежда на помощь свыше больше говорят о нашем времени, чем образы «битых кластеров» или полетевших «дров». Будем надеяться, что в дальнейшем этот лирический герой раскроется более полно и будет воспринят более объективно. Он этого заслуживает.