В предисловии к сборнику новой женской прозы1 авторы (именно так, без модных ныне феминитивов. — А. П.) пишут:
«Лавр, наверное, одно из самых семиотически нагруженных растений. Диапазон смыслов велик, разброс широк — от лаврового венка, символа славы, победы, триумфа, до приземленной лаврушки, синонима советского общепита».
Тут напрашивается ехидный комментарий в образе дореволюционной загадки: «Что сырым не едят, а вареным — выбрасывают»? Правильно: лавровый лист.
Но это, конечно, будет неправдой. С первой фразы открывающего сборник рассказа Татьяны Бонч-Осмоловской: «Стоя на балюстраде городского музея, я смотрела в пустые глаза динозавра«, — книга, выражаясь старинным образом, затягивает. Даже очень прищуренный и недоброжелательный взгляд не сможет найти сколько-нибудь заметных провалов или серьезных выбоин. При поверхностном, неоконченном чтении можно было б придраться к некоторой излишней тягучести в середине большого рассказа Елены Соловьевой «Наташа», но, во-первых, дело происходит в Турции, хоть и новогодней, а во-вторых, необходимость именно такого описания реалий делается ясной по прочтении финального стихотворения. Композиция решает.
Приятным открытием стала повесть Ирины Саморуковой «Восемь колидоров». Мы знали Ирину Владимировну как литературоведа и критика, а тут она опубликовала повествование о начале славного научного пути. Проще говоря — о практике филологических девушек в регионах Куйбышевской области. Дело происходит на сломе семидесятых и восьмидесятых годов, но книга заставляет вспомнить роман «Природа и вещи» Анны Голубковой, время которого течет пятнадцатью годами позже. Порой до ментальных цитат: в обеих повестях научрук категорически запрещает практиканткам появляться на виду у местных в нескромной одежде и купаться дозволяет в строго закрытых купальниках. Во избежание.
А паче «Восемь колидоров» перекликаются с прозой вологжанки Натальи Мелехиной: она тоже много и разнообразно говорит о взаимодействии городских и деревенских людей. Вроде деревенские рукастей, опытней, обаятельней даже, но их мало, становится еще меньше, и губят себя они какими-то удивительными методами.
Повесть Саморуковой недекларативна, безоценочна, спокойна, как самарская речка Сок. Подобные книги чудесным образом иногда становятся любимы читательским населением и знамениты. Пусть сейчас будет так же, но тут предсказывать нельзя. В любом случае, вещь достойна отдельного разговора.
Легко возразить: у Саморуковой — повесть, а у остальных участниц — рассказы. Однако Алена Чурбанова представила лучшую подборку своих небольших повествований из читанных мной. Для человека, внимательно и давно следящего за ее творчеством, это, опять-таки, радость.
Вот так бы и говорить, говорить о литературе в ее чистом виде, но не забудем: «Лавровый лист» позиционирован как именно женская проза. Волей-неволей придется искать такую специфику. Применим известнейший «Тест Бекдель на гендерную предвзятость», названный так по статье карикатуристки Элисон Бекдель, написанной в 1985 году. Изначально методика была предназначена для оценки кинофильмов, да и составляла ее автор с большой долей иронии, но универсальность подхода превзошла ожидания. Итак, произведение договорились считать гендерно нейтральным, если там:
- есть хотя бы две женщины,
- которые говорят друг с другом,
- о чем-либо, кроме мужчин.
Присутствуют ли такие нарративы в книге? Еще как. И, как того и следовало ожидать, выворачивают сами себя наизнанку. К примеру, в рассказе Татьяны Риздвенко «При чем здесь Пушкин» фигурируют сугубо дамы, и разговаривают они не о мужчинах. В итоге, правда, сгорает баня2, как в известной похабной частушке, а мужчины и другие женщины приходят на помощь.
Есть ли негативное отношение к мужчинам, каковое считают одним из родовых признаков феминистической прозы? Сложно сказать однозначно. Мужчин в книге бьют, изгоняют, убивают. Порой — дивно изощренными и метафизическими методами, как в другом рассказе Риздвенко, названном «Рихард». Это вообще интересная вещь, где многократно изложенная тема взаимоуничтожения творца и творения получила новый извод. В первую очередь непонятно, кто кого сотворил.
Но мужчинам же и в самом деле физически достается от окружающего мира часто и больно.
В книге присутствуют разные неприятные герои мужеска полу вроде плюгаво-страшного мелкого беса из рассказа Марины Хоббель. Там и мужчина-выручалочка вызывает подозрения: так уж выстроена атмосфера повествования.
Оба рассказа Анны Голубковой будто транслируют мораль: «Все девушки — дуры, все парни — козлы». Над девушками автор смеется сильнее, но они в итоге побеждают. Это одна из базовых линий творчества Анны. Я вообще считаю прозу Голубковой незаслуженно малооцененной, о чем говорил не раз, но вчитаемся: героиня Маша не хочет замуж, ибо ее подружкам сильно не повезло. Так бывает, однако подружки прописаны довольно подробно, наделены безднами индивидуальности, а их мужья стереотипны, будто герои фельетонов: лентяй, бабник, тиран. Не хватает для комплекта только алкаша.
Впрочем, авторы сборника осознают место мужчин в сложившейся веками структуре изящной словесности. Место это невысокое: «Мужская плоть в литературе — производная от художественной задачи», — рассуждают юные филологинюшки в повести Саморуковой.
Но на серьезную мизандрию проза сборника не похожа.
Если отказаться от сильно умных слов, книга написана и составлена круто, угарно, с бездной юмора. Порой, разумеется, горького. И человек, не сильно озабоченный вопросами гендера, найдет там важные для себя моменты. Вот, к примеру, героиня Бонч-Осмоловской, обитающая, как и все мы, в мире бесконечного апокалипсиса, где ты — вечно отставший, «вылетела в город до рассвета, первым утренним самолетом, ринувшись на это собеседование, когда уже отчаялась найти работу в Сиднее и была готова мчаться в деревню, в пустыню, в джунгли, лишь бы позвали…» Вот та же героиня попадает в мир инфернальных фриков, где в ненормальности обвиняют ее, самую адекватную: «Твоя подруга — расистка, — возмущенно заявила миссис Фрезер, поднимаясь из-за стола. — Я с такими субъектами вообще не разговариваю».
Словом, книга очень понравилась, но при чем тут гендер, я не понял. Нам всем сейчас не сахаром намазано. Однако намного лучше, чем могло бы быть.