Звенья общего процесса

Рыгор Бярозкiн, Кнiга пра паэзiю. Выбранае, «Мастацкая лiтаратура», Мiнск, 1974, 448 стар.; Рыгор Бярозкiн, Звеннi. Творчая iндывiдуальнасць i узаемадзеянне лiтаратур. Нарысы, «Мастацкая лiтаратура», Мiнск, 1976, 384 стар.

Одна за другой вышли из печати книги известного белорусского критика и литературоведа Григория Березкина. Сборник избранных статей о поэзии – итог двадцатилетней литературной работы – включает исследования и статьи, написанные и десять, и двадцать лет назад, но не утратившие своего значения и сегодня. Некоторые из них (в Сборнике они занимают центральное место) известны всесоюзному читателю: «Человек на заре. Рассказ о Максиме Богдановиче – белорусском поэте» («Художественная литература», М. 1970) и «Мир Купалы» («Советский писатель», М. 1973).

В книге «Звенья. Творческая индивидуальность и взаимодействие литератур» особенно отчетливо обозначилось новое направление в поисках исследователя: творчество писателя, его неповторимый художественный «мир» он видит как необходимое звено в сложной системе литературных взаимодействий, в общем процессе культурного развития. И отнюдь не ограничивается при этом пределами белорусской литературы. Значение этого факта выходит за рамки индивидуального поиска Г. Березкина. Можно с уверенностью говорить не только о его эволюции во взглядах на родную литературу, но и о процессах, происходящих в самом нашем литературоведении, которое ныне особенно остро ощущает необходимость целостного взгляда на национальную литературу и осмысления ее как части- литературы мировой.

Действительно, пока речь шла о выявлении общих идейно-эстетических принципов творчества Я. Купалы или М. Богдановича, основных слагаемых индивидуального художественного стиля каждого из них, исследователь не испытывал большой нужды в аналогиях с литературами соседних народов. Всякое новое явление, чтобы утвердиться, на первом этапе своего роста обычно резко отграничивается от явлений близких, родственных. Это обстоятельство следует иметь в виду при разговоре о том или ином периоде литературы вообще и науки о ней в частности. Иначе историк литературы, как остроумно подметил Г. Березкин, будет напоминать того человека, который бы задумал строить дом сразу со второго этажа, минуя первый этаж и фундамент («Кнiга пра паэзiю», стр. 9).

Однако неизбежно наступает момент, когда только живого и непосредственного восприятия литературного явления, тем более такого, которое лежит в основе целого художественного направления, недостаточно» Белорусские ученые, в этом немалая заслуга и Г. Березкина, уберегли исследование наследия классиков «от тоскливой односторонности и отвлеченной социологизации, от окаменевших псевдоакадемических штампов и от той напыщенной комплиментарности, которая притворяется взволнованной, а на самом деле прикрывает безразличие и глухоту» (там же, стр. 6). Пришла пора серьезного изучения творчества белорусских писателей в отдельности и национальной литературы в целом, учитывающего все, что делает ее близкой литературам других народов мира и одновременно непохожей на них.

И вот исследователь, чуткий ко всему новому в области современного знания, приходит к пониманию недостаточности своего прежнего взгляда на «мир» Я. Купалы и М. Богдановича, необходимости рассматривать творчество этих писателей в качестве «звена» общей историко-литературной цепи. В идеях, темах, образной структуре, в самом строе писательской мысли – во всем ощущает он близкое присутствие многих и многих литературных явлений прошлого и настоящего. «Звено», «звенья», «связь», «отношение», «контакт» – эти слова чаще всего встречаются на страницах книги, начиная с ее названия. Они выражают внутреннюю тему исследования: всеобщий процесс культурного взаимодействия и взаимообогащения, творчество лучших представителей национальной литературы в «силовом поле» литературы всемирной.

Начало этого процесса – собственно начало белорусской литературы, период ее возникновения, тот общий фон, на котором выступает все ее последующее движение. Г. Березкин даже вводит специальное понятие: «психология начала». Ощущение начала, острое сознание того, что, выбирая собственный творческий путь, те или иные принципы художественного осмысления действительности, выбираешь путь всей белорусской литературе, было в высшей степени свойственно ее родоначальникам Я. Купале, Я. Коласу, М. Богдановичу. Думается, именно поэтому в центр исследования попадает их творчество (очерк «Купала, Богданович и русская поэзия»).

Внимательный анализ творческих принципов каждого из этих поэтов, их сопряжение, взаимодополнение и одновременно – их противостояние, особенно остро ощущаемое в те годы, годы выбора пути, его «начала», помогают ученому убедительно раскрыть основную свою идею. Исследовательский интерес Г. Березкина сосредоточивается преимущественно на белорусской поэзии, Видимо, этим объясняется тот факт, что творчество Я. Коласа, талант которого обнаружился прежде всего в эпических поэмах и художественной прозе, оказался вне его внимания. Впрочем, отсутствие Я. Коласа в книге очень ощутимо. Дело в том, что период «классического стиля» белорусской литературы, в отличие от аналогичного периода русской литературы, давшего Пушкина, нашел свое индивидуализированное выражение в творчестве трех писателей, каждый из которых воплотил в себе какую-то одну очень важную, (взаимодополняющую сторону гармонического целого. Конечно же, присутствие Я. Коласа придало бы исследованию большую всесторонность, ощущение завершенности.

Рецензируемые книги, как и все работы Г. Березкина, исполнены страсти, полемики. Он активно выступает против и ныне проявляющейся тенденции упрощенного толкования литературного процесса в Белоруссии в начале XX века, стремится раскрыть его сложность и противоречивость. Литература, справедливо утверждает он, – живой и многогранный процесс взаимодействия различных творческих индивидуальностей. Гармонического совпадения художественных позиций и взглядов не было. Было творческое соревнование, полемика, даже неприятие некоторых особенностей и черт другой художественной системы. Это естественное состояние всякого развивающегося явления. Попытки подогнать творческий опыт и устремления одного писателя под опыт и устремления другого, «подверстать» Богдановича под Купалу, «перекрасить в розовый цвет» их творческие взаимоотношения ведут к обеднению реального литературного процесса.

То, что представлялось отдельным исследователям недостатком творчества Богдановича в сопоставлении с творчеством Купалы, на самом деле было своеобразной метой его индивидуального поиска в области образного воссоздания национальной действительности, несомненным проявлением оригинальности его художественного таланта. Сходясь в главном – в стремлении выразить боль и гнев возрождающегося к исторической деятельности белорусского народа, рост его национального самосознания, его собственную «философию жизни», – Купала и Богданович различаются в способах осуществления своей миссии. У каждого – своя поэтическая система, собственные творческие принципы и пристрастия. Отсюда несовпадение взглядов на пути развития белорусской литературы и ее эстетические возможности.

Купала до края переполнен действенно-социальными эмоциями, противоречиями и диссонансами объективной действительности, идеями национального освобождения. Поэзия, в его понимании, – непосредственное и страстно-волевое выражение голоса жизни, чувств человека социальных низов. Купале присущи радостное сознание власти над словом, пламенная импровизация, «приподнятость языка и звучность слов» (М. Богданович).

Богданович на фоне Купалы выглядит менее эмоциональным. В его творчестве заметнее роль абстрактного мышления. Ему свойственно стремление развивать белорусскую просодию, целенаправленное «культивирование» на белорусской почве идеи поэзии как искусства слова. Исключительная чуткость к эстетической стороне действительности, к порядку и мере, к законам внутреннего сцепления слова и стиха, ритма и синтаксиса – приметная особенность таланта Богдановича.

Историко-сравнительный метод служит в руках исследователя не возвеличению одного писателя за счет другого, а выявлению неповторимого своеобразия творческой индивидуальности, природы поэтического таланта каждого из них, их роли и места в истории литературы.

Творческая индивидуальность обнаруживается на фоне развития и обновления традиции, художественных поисков писателей-предшественников и писателей-современников – и не только на родной ниве. Особенности поэтического облика Купалы и Богдановича, показывает Г. Березкин, гораздо отчетливее проявляются на широком экране русской поэзии. Еще М. Богданович, имея в виду культуру русского народа, отмечал: «Ее печать лежит на духовном творчестве любого народа России, она является для них общей почвой, сближая содержание их культур, их идейных и литературных течений» ¹.

Молодая национальная литература обращается к опыту развитой литературы соседнего народа, и это становится объективным фактором ее движения. Интерес к литературным достижениям других народов выходит за грань чисто художественного поиска, образца для подражания и в основе своей обнаруживает веру писателя в духовно-нравственный потенциал своего народа, в его способность не только приобщаться к достижениям мировой культуры, но и пополнять всеобщую сокровищницу знаний о жизни. Молодая белорусская литература обращается к русской не за готовыми образцами, а внимательно изучает саму логику ее идейно-эстетического созревания, заряжается энергией ее движения.

Г. Березкин внимательно учитывает разницу исторического возраста литератур, социально-общественных условий их существования и счастливо избегает подмены сложной проблемы литературных взаимодействий суммой механических заимствований и подражаний. Он показывает, что «восхождение» национальной литературы к общеславянским, общеевропейским достижениям происходит посредством преодоления множества ступеней и этапов, отдаленных десятилетиями художественного развития. Автор выявляет эти «звенья» литературного движения, и мы видим, что процесс этот не всегда происходит «на равных»: разными были условия, неодинаковыми сами темпы его и интенсивность. Контакты с мировыми национальными и общечеловеческими ценностями усложнялись из-за трудных условий, в которых находился угнетенный белорусский народ, его культура, литература, язык.

Говоря о русской поэзии и об отношении к ней Купалы и Богдановича, Г. Березкин понимает, что это лишь одно, хотя и чрезвычайно важное, звено, связующее белорусскую литературу с литературой мировой. Заботясь о «чистоте» исследования, его внутреннем единстве и логической последовательности, он сосредоточивается на пушкинском, лермонтовском, некрасовском «элементе» в творчестве белорусских поэтов и достигает многого. Автор предельно убедителен, утверждая, что влияние Пушкина на Купалу было опосредовано воздействием русских поэтов, которые развивали какую-то одну, преимущественно гражданственную, сторону пушкинского отношения к миру, и, прежде всего Некрасова, Кольцова, крестьянских поэтов, так или иначе связанных с суриковским кружком (С. Дрожжин, И. Белоусов, Е. Нечаев, А. Коринфский). На фоне общего с названными поэтами ярко выступает национально-особенное в творчестве Купалы: глубоко и сильно чувствуя прямой диктат и власть национальной действительности, выступая от имени трудового народа как социальной и национальной целостности, поэт творит с особенно непосредственным сознанием своей принадлежности к нему, к самым его обездоленным низам, с большим правом на горький упрек и беспощадный смех. Г. Березкин, однако, не останавливается на этом и движется к выводу об относительном преимуществе в те времена малоизвестной белорусской литературы, которое заключается в том, что, «возникнув на почве универсальной недоли и кривды, она, при всей молодой неопытности и…»безыскусственности» (слова Богдановича), наиболее непосредственно выразила и невиданное угнетение, и неизбывное стремление трудового народа одолеть кривду» («Звеннi», стр. 17).

Это вообще путь, по которому обычно движется авторская мысль: от рассуждений об индивидуальных особенностях творчества Купалы и Богдановича, от сопоставления их произведений с произведениями русских классиков – к выводам о национальной специфике белорусской литературы, о ее потенциальных возможностях.

С точки зрения внутренней структуры книга Г. Березкина хорошо организована и высокоупорядочена. Мысль автора движется импульсивно, не придерживаясь строго магистрали «сюжета», однако аналитический аппарат исследователя «работает» почти безукоризненно, распутывая друг за другом отдаленные литературные ассоциации, вызываемые тем или иным произведением, и в то же время, не упуская из виду суть дела, неизменно устремляясь к «корню» проблемы. Отдельные «срывы» достаточно поучительны, и следует обратить на них внимание.

Творчество Я. Купалы совершалось на идейно-эстетическом перекрестке русской и польской поэзии. Г. Березкин говорит об этом, но его слова имеют приметный оттенок декларативности. По крайней мере, не чувствуется, что они являются «руководством к действию». А между тем «польский элемент» занимает особое место в поэзии Купалы, особенно в начальный период творчества. Об этом свидетельствует сам писатель. «Если Вы спросите, – писал он Л. Клейнбарту в 1928 году, – какая литература, польская или русская, больше мне по душе, то я сказал бы, что – первая. А это потому. В польской литературе, после упадка Польши больше выражалось стремления к политическому, а иногда и социальному вызволению, нежели, как мне казалось, в русской» ².

Сказать, что Купала был полностью прав здесь в отношении к великой русской поэзии, нельзя: его оговорка «как мне казалось» говорит сама за себя. Но его творческая ориентация в начальный период на польскую поэзию, в частности его особенный интерес к польским романтикам (Мицкевичу, Конопницкой, Сырокомле, Ожешко), была очевидна. Этому способствовали обстоятельства его воспитания и образования. Не случайно и то, что в это время параллельно со стихами на белорусском языке он писал стихи и на польском. Так что вряд ли некоторые явления творчества поэта («воскрешенный» им романтизм, интерес к заимствованным из фольклора и мифологии фантастическим элементам, к формам народной демонологии, стремление узаконить «неправильность» стилистики страсти, склонность к символике) можно объяснить только и только влиянием Лермонтова, Бестужева, Рылеева…

Ориентация на творчество того или иного писателя сама по себе еще ничего не означает. Поэтому вряд ли можно согласиться с таким сопоставлением автора: «Купала водил знакомство… с вершинными явлениями: Лермонтовым, Мицкевичем, Шевченко, Некрасовым. У Максима Богдановича же связи с Фетом и иными «второстепенными» русскими поэтами – более или менее устойчивая примета его творчества, даже традиция» («Звеннi», стр. 60). И продолжение этого взгляда: будто бы Богданович «начинал не с Пушкина», а с пушкинской «поросли»: Фета, Майкова… (стр. 65).

Фигура Купалы, поэзия которого наиболее полно и глубоко, с наибольшей творческой отдачей и душевным подъемом выразила передовые идеи национально-освободительного движения белорусов, самые перспективные тенденции белорусской литературы, была, несомненно, центральной. Но ведь это случилось не потому, что он общался преимущественно с «вершинными» явлениями, о чем, кстати, говорит и сам исследователь.

Что касается творческих отношений Пушкина и Богдановича, то уже из проведенного Г. Березкиным анализа явствует, что белорусский поэт с особым вниманием относился к поэтам «пушкинской плеяды» и что его творчество проходило при ярком сиянии пушкинской поэзии, под воздействием пушкинской идеи уравновешенности веселья и мудрости, легкости и мужества, пушкинского протеизма и всемирной отзывчивости.

Автор пишет: «односторонний» Богданович, – и этим словом, на мой взгляд, вносит диссонанс в центральную мысль своего исследования – мысль о том, что разные духовные характеры отражают разные стороны объективной действительности. С этой точки зрения «односторонен» и Купала, и Колас. «Односторонен» в хорошем значении этого слова и сам Г. Березкин, который сумел ярко и интенсивно осветить новые глубины творчества белорусских классиков.

Белорусская литература «несет свой дар» не только своему народу, но и народам других стран. Это и неповторимое «национальное чувство», о котором пишет Г. Березкин, и профессионально-«нехитрое», безыскусственное, непретенциозно-искреннее, грустно-ласковое отношение к «низовому» человеку, выражающее ненаигранное сочувствие его недоле. Разговор белорусской литературы с миром сегодня обретает двусторонний характер и находит живой отклик в литературах соседних народов. Именно об этом ведет речь автор книги в небольшом заключительном очерке «Кулешов и Твардовский», логично завершающем исследование о сложности и богатстве творческих индивидуальностей, их взаимоотношений, о взаимодействии и взаимообогащении литератур.

Несомненное достоинство новых работ белорусского ученого – стремление найти в литературном процессе то глубинное и непреходящее, что связывает в единое целое различные литературные эпохи. Главный же интерес исследования состоит в том, что мысль о единстве и многообразии мирового литературного процесса, о сложности идейного и формотворческого поиска получает в нем дальнейшее развитие и уточнение.

г. Минск

1. Максiм Багдановiч, Збор творау у двух тамах, т. 2, «Навука i тэхнiка», Мiнск, 1968, стар. 439.[↩]
2. Янка Купала, Збор творау у семi тамах, т. 7, «Навука i тэхнiка», Мiнск, 1976, стар. 422 – 423.[↩]