Живое наследие Византии

А. П. Каждан, Византийская культура (X-XII вв.), «Наука», М. 1968, 233 стр.

Подчеркнутая нетрафаретность книга А. Каждана «Византийская культура» дает право и нам, отступив от традиций, начать рецензию указанием на недостатки работы.

Книга, популярная только по форме и рассчитанная явно на искушенного читателя, фактически лишена научного аппарата.

Понятие «культура» автор трактует очень широко и не бесспорно, как «всю совокупность творческой деятельности конкретного общества – от производства материальных благ до мифологии и художественных идеалов». В книге рассказывается и о том, как византийцы возделывали землю и путешествовали, и о том, каким представляли себе сына божьего и что считали прекрасным. Это создает впечатление эклектизма (о многом упомянуто вскользь), усиливающееся еще и оттого, что подчас у А. Каждана ощутимо влияние методов других исследователей¹.

Наконец, ряд положений книги представляется недоказанным, более того, допускающим трактовку, противоположную авторской. Так, например, большую, по сравнению с человеком западного средневековья, эмоциональную устойчивость византийца А. Каждан объясняет индивидуализмом грека, акорпоративизмом византийского общества. «Переживания и эмоции, как бы повторяемые социальной группой, закономерно становятся более мощными, более настойчивыми». Вполне «закономерно», однако, и другое: эмоции индивидуума затухают и растворяются в «корпорации», в то время как социальное и духовное одиночество приводит к психической неустойчивости. Не станем доказывать ни того, ни другого. Видимо, вероятны обе возможности, все зависит от исторической ситуации.

Другой пример приводим уже из области литературной. Иллюстрируя свою мысль о сдвигах в художественном вкусе византийцев, А. Каждан ссылается на анонимную драму XII века «Христос страждущий», составленную на две трети из стихов Еврипида. Ход рассуждений весьма эффектен: произведение, состоящее почти целиком из античных фрагментов, по сути своей отвергает принципы древней трагедии, ибо «в центре ее находится не драма Христа, а восприятие этой драмы Марией, внезапно и мгновенно переходящей от скорби о распятом сыне к радости, вызванной вестью о его воскресении». Это действительно так, если сопоставлять византийское сочинение с трагедией Еврипида. А если мы сравним его с драмой Эсхила, с «Персами» например, где нет самого действия, а только его восприятие, где нет развития сюжета, но есть внезапные переходы от скорби к радости и наоборот? В этом случае, быть может, придется говорить не столько об утверждении новых эстетических принципов, сколько о возвращении к стадии архаической греческой драмы.

Высказанные упреки могли бы породить скептическое отношение к самому замыслу этой книги. Тем не менее она читается с увлечением от начала до конца, воспринимается очень активно, будит мысль.

Задача книги, которая, говоря словами автора, заключается в том, чтобы «построить модель византийского общества в его функционировании», и концепция А. Каждана заранее предполагают отказ от положений, подкрепляемых главным образом широкой популярностью и авторитетом цитат. В интересующей нас области идеологии и литературы такого рода положения, в сущности, сводятся к двум аксиомам. Аксиома первая: христианство как мировоззрение средневекового общества есть «средство сознательного обмана, умственного оглупления, духовной эксплуатации человеческих масс». В таком обнаженном виде мысль эта найдет сейчас сочувствие разве что у самого неподготовленного популяризатора-атеиста, но в своих более утонченных вариантах составляет молчаливую презумпцию у авторов вполне серьезных исследований². Для А. Каждана христианская мифология – «знаковая система эпохи», а особенности христианского мировоззрения – ключ к разгадке многих тайн мировосприятия византийцев.

Специфику христианского мировоззрения автор называет «снятым дуализмом». Средневековый человек воспринимал мир раздвоенным. Христианин, в отличие, например, от философа-неоплатоника, преодолевал противоречие света и мрака, земного и небесного, материального и духовного не диалектически, а с помощью не поддающегося логической интерпретации «чуда». «Чудом» был главный эпизод христианской мифологии – воплощение божьего сына, «чудо» миллионы раз повторялось в культе, когда верующий благодаря символическим актам освобождался от земных связей и сливался с божественной природой. Мир, окружающий верующего, оказывался населенным символами, где почти каждый реальный предмет был «знаком» высшего и нетленного. Восточное христианство отличалось от западного и большим традиционализмом, и большим индивидуализмом. Византиец сам искал для себя спасения (на Западе его даровала корпорация – церковь), но его индивидуализм парадоксальным образом сливался с подчинением высшей силе (богу на небе, императору на земле), рабством, которое он почитал выше свободы. Этические идеалы находились вне сферы человеческого, и поэтому обычные гуманные ценности – дружба, любовь, труд, знание и сама жизнь – теряли значение. «Снятый дуализм» в конечном счете определял и художественное восприятие действительности.

Отсюда отказ А. Каждана от другой аксиомы, гласящей, что античные эстетические принципы являются высшим достижением, человеческого искусства, а средневековые – их вырождением и упадком, результатом потери мастерства. Античный иллюзионизм и обобщенно-спиритуалистическая система средневековья сами по себе, как утверждает А. Каждан, не могут быть оценены как нечто положительное или отрицательное. Они два равноправных метода эстетического познания мира. Как для богослова каждая строчка Священного писания была исполнена иного, высшего смысла, как верующий, вкушая в церкви хлеб и вино, считал, что приобщается к божественной природе, так и художник видел свою высшую эстетическую задачу в преодолении видимой плотской оболочки и устремлении к Идее и Бесконечности. Впрочем, это принцип скорее доминирующий, чем безусловный: «коррелят низа» постоянно присутствует в искусстве византийцев, парадоксально соединяя высшую духовность с самым низменным натурализмом. Особенности византийской литературы по большей части выступают закономерным следствием этих принципов. В построении образов ведущими средствами становятся дисгармоничность и диспропорция, пришедшие на смену античному идеалу гармоний. «Христианство отважилось (курсив мой. – Я.Л.) увидеть в мире дисгармонию и диспропорциональность», – пишет автор, выбранным им глаголом подчеркивая полемичность своих суждений. Для византийского художника объект изображения – не конкретный человек в конкретной ситуации, а персонифицированные добродетели или пороки с обязательным дидактическим смыслом. Отсюда освобождение от всего частного, случайного, максимальная деконкретизация и типизация³. Место исчезающих деталей в литературе занимают каноны и традиционные формулы – «клише», под которые «подтягиваются» реальные события и люди, оказывающиеся, таким образом, в ряду вечного и нетленного. «Возведению к вечному» служили и «итеративность» (постоянное повторение каких-то элементов изображения), Стилистическая симметрия и т. д. Прервем пересказ: материал главы о художественном идеале достаточно сжат, сокращая его дальше, можно довести авторскую мысль до абсурда. Скажем только, что концепция А. Каждана позволяет с неожиданной стороны взглянуть на примелькавшиеся факты.

В первых четырех главах автор последовательно выявлял, описывал и объяснял элементы, из которых строилась культура классического византинизма. В последней, пятой, он анализирует явления, которые в XI-XII веках эту культуру подрывали. Рационализм, противоречащая аскетическим идеалам мораль, отказ от дидактизма, личный элемент, ирония, интерес к деталям, отказ от обобщенно-спиритуалистического восприятия и изображения действительности – вот тенденции, составляющие содержание раздела, названного «Новое против старого».

Трагедия византийской передовой общественной мысли была в том, что ее адепты пользовались (и сами, и по принуждению) «знаковой системой» эпохи. Высказывая абсолютную преданность господствующим идеям, они выражали свое неприятие лишь в нюансах, в своем индивидуальном способе почитания общеобязательных кумиров (иное почитание хуже отрицания!). Возможно, поэтому византийская культура с отдаления – и только с отдаления – кажется серой и безрадостной.

Содержание последней главы наводит на мысль о противоречии. Автор ранее избегал оценочных характеристик художественных методов, но все лучшее в литературе XI-XII веков в конце концов оказывается результатом проникновения «иллюзионизма». Иными словами, получается, что наиболее выдающиеся литературные произведения были созданы вопреки основному эстетическому принципу византийцев. Не заставляет ли такой подход вернуться к традиционному предпочтению античного иллюзионизма перед средневековым спиритуализмом? В известной мере заставляет, но с двумя очень существенными оговорками. Во-первых, поскольку речь идет о художественных оценках, мы можем судить только с позиций современного вкуса, который, как известно, меняется в последние десятилетия прямо на глазах. Во-вторых, византийский «иллюзионизм» XI-XII веков похож на античный только внешне. Нужны были века развития «дисгармонического» и спиритуалистического искусства, чтобы, например, страстный поклонник античности Михаил Пселл (XI век) создал образы своих сложных и противоречивых героев. У последнего раздела, хотя написан он не менее интересно, на наш взгляд, нет теоретической основы, четко выступавшей в предыдущих главах. Об источниках предренессансных тенденций XI-XII веков автор вскользь говорит в заключении, ссылаясь на новую феодальную знать и горожан, от которых, по всей видимости, исходил пересмотр традиционной духовной культуры. Вывод этот неожиданно традиционен. Только новые факты и новые исследования смогут помочь решению вопроса.

Книга А. Каждана – «системосозидающая» в лучшем смысле слова, потому что ее автор не исходит из априорных концепций, а стремится понять культуру на основе ее внутренних закономерностей. Такое «системосозидание» особенно плодотворно, пока сама система не успела окостенеть и обладает способностью изменяться по мере накопления материала и развития научной мысли.

г. Ленинград

1. Например, М. Бахтина, с его конструкциями «верха» и «низа» в мировосприятии средневекового человека, или В. Лазарева и С. Поляковой с их подчеркнутым вниманием к «символизму» средневекового искусства и литературы и т. д.[↩]
2. Равным образом А. Каждан отказывается от конфессионального подхода к христианству как воплощению высшей истины. Мы не останавливаемся на этом, поскольку опасность такого подхода вряд ли грозит советским ученым.[↩]
3. Термин «типизация» употребляется в книге в ином, более близкой ы этимологии слова значении, чем то, которое особенно широко распространилось в нашем литературоведении в последние два десятилетия, «типизация» для А. Каждана – синоним максимального обобщения, а не изображения общего закономерного в частном и случайном.[↩]