Записки Бориса Ефимова
Бор. Ефимов, Сорок лет. Записки художника-сатирика, «Советский художник», М. 1961, 207 стр.; Работа, воспоминания, встречи, «Советский художник», М. 1963, 195 стр.
Всем, кто имел дело с писательскими рукописями, известно, что некоторые из них бывают буквально испещрены рисунками самого разнообразного свойства. Раздумывая об очередной фразе, сюжетном ходе, реплике действующего лица, многие авторы романов, повестей и стихов имеют обыкновение исчерчивать поля своих сочинений портретами героев, очертаниями фантастических зданий или набросками пейзажей, представляющими собой своеобразный графический комментарий к основному литературному тексту.
Заметки Бориса Ефимова, наоборот, являются как бы литературным комментарием на полях сатирических рисунков, работе над которыми художник отдал сорок с лишним лет своей жизни.
Эти заметки составили две книги, изданные в 1961 и 1963 годах. В книгах рассказано о путешествиях, о встречах с людьми, об истории того или иного цикла, рисунков, о событиях, свидетелем которых был автор, о мыслях, какие рождало у него виденное и пережитое, о профессии художника-карикатуриста.
Б. Ефимов многое успел повидать за сорок лет своей творческой биографии. В первой книге, носящей подзаголовок «Записки художника-сатирика», он пишет:
«… Несколько слов о том, почему я взялся писать эту книгу.
Я всегда был очень внимательным и благодарным читателем мемуарной литературы. Мне кажется, что нет ничего интереснее рассказа человека о его собственной жизни и работе, о виденном, испытанном, пережитом.
Десятки автобиографических книг, записок и воспоминаний обогащают нас неповторимыми и характерными фактами, наблюдениями, чертами и приметами эпохи, а кроме того, – и это часто самое интересное, – рассказывают о своеобразии и творческой «кухне» определенной профессии, конкретной области человеческого труда, знания или искусства… Рассказ «о себе», как мне кажется, может быть оправдан и представляет определенную ценность только тогда, когда это одновременно и рассказ о жизни человека в конкретной области общественного деяния – в революции или в дипломатии, в науке или спорте…
И, создавая в той или иной степени увлекательные и волнующие, но почти всегда ценные фактическим материалом и наблюдениями книги, пишут политики и ученые, генералы и режиссеры, артисты и писатели, шахматисты и художники, певцы и клоуны, адвокаты и мастера эстрады.
Среди этого разнообразия нет только, насколько я знаю, ни одной книги, написанной о своей профессии художником-карикатуристом.
Я и взял на себя попытку восполнить в какой-то мере этот пробел».
Опыт удался. Тот аспект, в котором предстают перед читателем наблюдения автора, сделал книги Б. Ефимова явлением особого рода и сообщил им вполне специфический интерес.
В самом деле. Каждый человек, занимающийся искусством, выражает свои мысли и отношение к миру своим собственным способом – красками, звуками, словом, карандашом. Но бывают случаи, когда профессиональный язык оказывается бессильным выразить обуревающие художника мысли и чувства. Исключение, пожалуй, составляет только литература. Как известно, словом можно выразить все. И художник, композитор, актер или архитектор берутся за перо, чтобы в дополнение к тому, что уже было выражено ими в их созданиях, рассказать о жизни больше, чем это удалось им сделать языком своего искусства. Причем рассказывают они вполне профессионально в узком смысле этого слова, и мир предстает перед читателями их книг в своеобразном Преломлении, позволяющем безошибочно отличить записки композитора или режиссера от записок актера или художника.
Художник-карикатурист – в этом нет никакого сомнения – видит мир в совершенно особом ракурсе.
Не говоря уже о путешествиях в дальние и ближние страны, не говоря о рассказах про художников, поэтов, журналистов и политиков, рассказах о близких людях, противниках и врагах, в книге Б. Ефимова даже Отечественная война (особенно в тех случаях, когда он не стремится к несвойственным ему обобщениям) выглядит весьма своеобразно. Повествуя, например, о первых месяцах воины, Б, Ефимов не может не отметить, какое это было трудное время для советских сатириков. И, приводя мнение некоторых не в меру аскетически настроенных пропагандистов, полагавших, что изображать врага в смешном виде вредно и легкомысленно, он тут же цитирует письма бойцов, где высказывается прямо противоположная точка зрения. «Художники-сатирики, – пишет один из таких корреспондентов. – Ваши карикатуры не только смешат, но усиливают ненависть и презрение к врагу. Бейте еще крепче фашистскую мразь оружием сатиры. Рисуйте их, чертей, еще «смешливее»! А мы будем веселее нажимать на спусковой крючок…»
Переходя же к тем дням, когда «пришел на советскую улицу первый настоящий праздник: разгром немецко-фашистских войск под Москвой», Б. Ефимов не может удержаться от признания в том, «как радостно было изображать в карикатурах разбитый вдребезги миф о непобедимости гитлеровской армии, издеваться над подмоченным престижем «непогрешимого» фюрера».
Повествуя о процессе главных гитлеровских преступников в Нюрнберге, художник не может не упомянуть, что в этом городе родился Альбрехт Дюрер, а после обстоятельного рассказа о путешествии в самолете, едва не закончившемся весьма печально (о чем, кстати, рассказано не без юмора), он описывает зал суда и внешность подсудимых так, как этого бы не сделал никто другой. По преимуществу это касается, конечно, внешности подсудимых, не раз перед этим фигурировавших в карикатурах Б. Ефимова и описанных им теперь с радостным сознанием безошибочности своих заочных диагнозов. Но, вероятно, та же проницательность художника-карикатуриста помогла ему ощутить смешную несообразность и в поведении подсудимых, с трудом привыкающих к роли, какую им довелось сыграть на закате их политической деятельности.
«Я думаю, – пишет Б. Ефимов, – что Геринг втайне гордится и тем, что к нему приставлен специальный, «персональный» полисмен. В то время как вся остальная охрана находится позади скамьи подсудимых, за спинами преступников, этот «прикрепленный» к Герингу полицейский стоит вплотную и лицом к нему, а спиной к публике, заложив руки назад и поигрывая резиновой дубинкой. Я видел, как однажды, в самом начале процесса, эта дубинка была пущена в ход. Еще, видимо, не совсем освоившись с новой обстановкой и продолжая чувствовать себя персоной высшего ранга, Геринг очень непринужденно и свободно перевесился через барьер, чтобы поговорить со своим адвокатом Штамером. И тогда бесцеремонный янки, не говоря ни слова, энергичным движением дубинки вернул толстяка в исходное положение. Надо было видеть глупое и злобное выражение на лице оторопевшего Геринга, чтобы понять, какое искреннее удовольствие доставила нам эта колоритная сценка».
Чувство юмора покидает Б. Ефимова тогда, когда он повествует о злодеяниях гитлеровцев, с которыми пришлось столкнуться нашим военным писателям и художникам во время посещения ими лагерей смерти. Но и здесь немые свидетели преступлений – вещи – показаны в его книге глазами художника. В польском городе Люблине, на улице Шопена 9, в недостроенном здании городского театра гитлеровцы устроили склад вещей, отобранных у людей, замученных и убитых в Майданеке. И рассказывая об этом, или, вернее, показывая, как выглядел зрительный зал люблинского театра, Б. Ефимов, оставаясь самим собой, находит новый путь к сердцу читателя, путь, которым он не шел, когда изображал гитлеровцев уродливыми, жалкими и смешными.
Особое место в записках Б. Ефимова занимают страницы, посвященные его собственной работе и работе «го товарищей по «оружию». Он беспрестанно возвращается к этой теме и, о чем бы ни шла речь, находит повод, чтобы рассказать о профессии художника-карикатуриста все новые и новые подробности, неизменно подчеркивая ее значение и опровергая нападки на нее людей, не желающих с этим значением считаться.
У нас немало говорилось о важности, доходчивости и разительной силе юмора и сатиры. Существует целая литература, посвященная защите этого жанра от нападок тупиц и ханжей. Странное дело, никогда и ни в какой другой области эти последние не отнимали у защитников правого дела столько времени и энергии. Но еще и сейчас, когда огромными тиражами издаются книги советских сатириков, когда политическая карикатура заняла прочное место во всех газетах, а «окна сатиры» можно встретить в самых дальних и самых крохотных городках нашей страны, «некий строгий гражданин из числа тех, что признали советскую власть несколько позже Англии и чуть раньше Греции», тот самый гражданин, который некогда отравлял жизнь Ильфу и Петрову и был за это жестоко наказан в предисловии к «Золотому теленку», нет-нет да появится из скучного своего небытия, чтобы во всеуслышание заявить о своих сомнениях.
И снова раздаются протесты против разрушительных действий «строгого гражданина», снова терпеливо доказывают ему, что оружие смеха имеет право на существование наряду со всеми другими видами пропагандистского «вооружения».
Довелось однажды повстречать «строгого гражданина» и автору этих строк. Было это довольно давно, но подробности нашего разговора никак не желают изгладиться из моей памяти. Не буду утомлять ими читателя и расскажу лишь о заключительной его части.
Когда все необходимые доводы в защиту камора и сатиры уже были мною исчерпаны, а на розовом и непоколебимо самодовольном лице моего собеседника не отразилось даже и тени сомнения в своей правоте, я решил сформулировать как можно более коротко и наглядно его точку зрения, чтобы дать ему почувствовать – как она бессмысленна я нелепа.
– Хорошо, – сказал я. – Значит, ежели бы вам, например, понадобилось сочинить сценку о вреде табака, вы бы и не подумали противопоставить курильщика, гибнущего в результате приверженности к своей пагубной страсти, «некурильщику», пользующемуся завидным здоровьем и уважением сограждан? Вы бы показали одного «некурильщика», ни в каком случае не «давая трибуны» его порочному антиподу, чтобы не искушать малых сих (я хочу сказать – зрителей вашего водевиля) изображением развращенности и нравственного падения? И таким образом весь сюжет вашего сочинения свелся бы к тому, что по сцене разгуливал бы толстощекий человечек, олицетворяющий благостные результата воздержанности и самым своим видом доказывал справедливость ваших гигиенических установок?
– Совершенно верно! – радостно подтвердил мой собеседник. – Именно это я и хотел сказать.
Книги Б. Ефимова, помимо всего другого, о чем было сказано выше, – отличный ответ «строгому гражданину». Да и вся жизнь, и вся, поистине огромная, работа, какую уже проделал и какую ведет изо дня в день автор «Записок», самым решительным образом опровергают любые сомнения в высоком назначении и насущной необходимости оружия смеха.
Но до сих пор разговор наш шел только о том, как профессия художника-карикатуриста сказалась на литературной работе Б. Ефимова. Между тем следует помнить, что в этом случае мы имеем дело не с односторонним воздействием художнического начала на писательское, а с взаимодействием этих начал. И конечно же, писательские раздумья и пристрастия не могли не оказать влияния на работу карикатуриста.
Разумеется, в первую очередь они отразились на характере тем, избираемых и сочиняемых художником для своих рисунков. Но дело не только в этом. Самый художнический почерк Б. Ефимова выдает в нем профессионального литератора. И если в живописи такая «литературность» могла бы считаться недостатком художника, то в жанре политической карикатуры особенность эта стала достоинством.
Об этом с достаточной убежденностью могли бы сказать «читатели» смешных рисунков Б. Ефимова, вот уже много лет ведущего в наших газетах работу ежедневного международного обозревателя.