Замысел, работа, произведение

– Этой беседой я, быть может, нарушаю ваши «правила»: вы как будто бы предпочитаете сами у себя брать интервью – так, во всяком случае, назван один из ваших сборников статей. Одно из этих «интервью у самого себя» начинается следующим образом: «Довольно часто меня спрашивают: как вы, будучи научным работником в области технической, пришли в литературу? Я думаю, – отвечаете вы, – что это уж и не столь существенно, как и почему. Почувствовал такую необходимость, вот и все».

Преимущество «интервью у самого себя» заключается в том, что от ответа на иные вопросы можно уклониться. Но в данном случае вы лишаетесь этого преимущества. Разговор наш посвящен творческому опыту писателя Залыгина, и мне кажется существенным тот вопрос, от ответа на который вы уклонились, и именно с него я хотел бы начать нашу беседу. Итак, когда у вас возникло желание писать и почему? Что вами двигало, когда вы взялись за перо, а затем, отказавшись от своей профессии, от завоеванного уже положения, посвятили себя литературе? Не возникало ли у вас затем сомнений в правильности выбора или вы решили этот вопрос раз и навсегда?

– По-моему, уклониться можно не только от вопроса, который поставлен заочно, на бумаге, но и от того вопроса, который задают устно, очно. Но не стану уклоняться.

Нередко приходится читать воспоминания писателей, у которых уже есть известность, популярность, о том, как они обнаружили свое призвание: у одного это прозрение произошло в юности на футбольном поле, другого осенило, когда он ребенком сидел с удочкой над речкой, и так далее. Это очень интересно с точки зрения психологии, – особенно если иметь в виду литературу о детях. Правда, из произведений о детях мне кажется по-настоящему и до конца достоверным лишь чеховский рассказ «Детвора», все остальное, на мой взгляд, написано с позиций взрослого человека, это его представление о детях, детской психологии, это взрослый человек придумывает свою детскую биографию, свои детские переживания или ощущения. А на самом деле у детей иная логика, иная психология, иные представления.

Я это все говорю к тому, что писателем решил стать в детстве, в тот момент, когда узнал, что книги сначала пишутся от руки, а лишь потом печатаются. Я уже немножко умел писать и подумал: раз так, почему бы и мне не написать книгу. Очень хорошо помню это детское ощущение. И тогда я выбрал день 7 апреля и каждый год, когда покупался отрывной календарь, именно на этой страничке писал две буквы – БП, что значило: будущий писатель. И мечта эта меня не оставляла лет до десяти – одиннадцати. (Немного повзрослев, я сообразил, что печатать книги легче, чем их писать, и отказался от своего намерения.) Я решил стать агрономом или инженером, пройти обычную жизненную школу и, в общем, осуществил это намерение. Но в свободное время, по воскресеньям, я все-таки писал. Почти всегда.

– Значит, в институте и после него, уже работая, вы не оставляли мысли о писательстве?

– Не оставлял. Я начал печататься в 1936 году или немножко раньше – в зависимости от того, что считать началом, – заметки в газетах или что-то более серьезное. Мысль о писательстве никогда меня не оставляла, но и не увлекала настолько, чтобы я увидел в этом призвание и профессию. Мне писать нравилось. И, работая не один год в очень экзотических местах, например в Хакассии, я время от времени думал о разных увиденных мною вещах: «Вот об этом можно было бы написать!» Но никаких записей я не делал, не готовился к этому специально. Я хотел – так в конце концов определилась моя цель – совместить работу по специальности и писательство. Кстати, специальности я менял: работал то агрономом, то инженером, занимался потом наукой. И какое-то время мне это удавалось. Я уже начал писать и печататься, но специальности своей последней – научного работника – не оставлял.

– А как произошел тот скачок, когда вы оставили свою работу и целиком посвятили себя литературе?

– Я переводился с одного места работы на другое – из вуза в научно-исследовательский институт. И, воспользовавшись этим, взял на год отпуск, чтобы закончить роман, потом продлил этот год еще на полгода. А когда возвратился в институт, считал уже литературу основной работой, а институт, так сказать, совместительством, но бросать этот институт совсем тоже не хотел. Считал, что рано.

– Вас удерживали какие-то житейские обстоятельства или вам казалось важным для творчества продолжать работу в институте?

– Нет, меня ничего не удерживало – ни житейские, ни семейные обстоятельства, ни соображения творческие. Это был свободный выбор. Просто я не был уверен, что смогу посвятить все свое время литературе и что-то более или менее заметное в ней сделать. Я считал тогда и считаю сейчас, что есть писатели, которые хватают литературу, а есть другие, которых хватает литература, рано или поздно она их настигает. И я с некоторым сопротивлением относился к тому, что литература начинала занимать все больше и больше места в моей жизни. Я очень долго не хотел профессионализироваться как писатель. Мне было жалко бросать свою специальность, в ней было многое, с чем, мне казалось, трудно расставаться. Всегда были какие-то дела, которые хотелось закончить, проблемы, которые интересно было решить. Ну еще год-два, думал я, завершу эти свои дела, а там будет видно. Тогда засяду года на два – на три за роман… Конечно, такая позиция – я себе ясно отдаю в этом отчет – оборачивалась и приобретениями и потерями. Но что там говорить, свою биографию не переделаешь… И трудно гадать, что было бы, если бы…

А в общем-то, приход в литературу, да не только в литературу, не поддается точному истолкованию. Ну скажите, пожалуйста, почему человек, выросший на юге, вдруг устремляется в Арктику? И ничего другого, кроме Арктики, ему не нужно? Он, положим, прочитал десятки, сотни книг, которые на него не подействовали, а вот одна, где рассказывалось об исследовании Арктики, произвела на него такое впечатление, что он жизнь этому посвятил. Как это объяснить, как определить здесь какую-то закономерность?

– Да, наверное, если бы, можно было определить эту закономерность, мы бы, пожалуй, с детства разгадывали индивидуальности – не только писательские. Боюсь, что не скоро мы до этого доживем…

– Как знать, посмотрим…

– Что дал вам как писателю опыт вашей предшествующей работы? В какой мере вы непосредственно используете в своем творчестве этот, так сказать, дописательский опыт? Ваш роман «Тропы Алтая» посвящен не гидрологам, а ботаникам, почему вы уходили от своего профессионального опыта? Не в том ли здесь дело, что вы были в ту пору еще очень близки к своей профессии и она была для вас мало вдохновляющим бытом? Как известно, Казакевич, воевавший в разведке, на фронте задумал пьесу о партизанах, жизнь которых он знал мало. Многие наши прозаики, выступившие во второй половине 50-х годов с произведениями о том, что они видели на фронте в качестве солдат или офицеров переднего края, прежде написали книги на основе материала, специально изучаемого. Может быть, и вы со временем обратитесь к людям своей профессии или на этом твердо поставлен крест?

– Мой опыт дал мне то, что я имею. Что было бы, если бы у меня была другая биография и соответственно другой опыт, угадать невозможно. Одно могу сказать: труд агронома, инженера и особенно научного работника научил меня работать. В прямом смысле слова: сидетьза столом в определенные часы, выключив телефон, и не заставлять себя заниматься тем или иным делом, а отдаваться ему и чувствовать себя выбитым из колеи, когда работать не удается. Это дисциплина, привычка, которые стали необходимостью, потребностью, – вот чему научила меня моя прежняя работа. Потому что писательский труд – это труд неорганизованный, нерегламентированный (можно чего-то не сделать сегодня, отложить на завтра, можно куда-то вдруг поехать) – иногда расхолаживает, лишает собранности и целеустремленности. И есть немало людей, которые считают незазорным оторвать писателя от его главной работы…

Конечно, общение для писателя необходимо. Но во-первых, не каждая поездка и не каждое выступление – это и есть уже необходимое общение. Я не думаю, например, что большие писательские группы, которые выезжают и туда и сюда, всегда глубоко погружаются в жизнь (хотя эти поездки нужны и важны). Хочешь «погрузиться» – живи где-нибудь в деревне один и на общих основаниях, – вот тогда и будет общение. Моя прежняя работа дала мне многие полезные навыки. Когда, скажем, сидишь за проектом или готовишься к лекции – и занимаешься этим не один год, – приучаешься работать планомерно и сосредоточенно.

Кроме того, мои прежние специальности, должно быть, привили мне интерес к разным, если так можно сказать, средам: к деревенской среде, к среде научных работников, к среде природоведов.

Да, я действительно не использую в литературной работе свои специальные знания. Я не сразу это заметил, но это так: нет среди героев написанных мною книг специалистов моего профиля. Задним числом я пытался это как-то себе объяснить. Одна из причин, видимо, в том, что если я сегодня стану писать роман о гидрологах или гидротехниках, то очень быстро окажусь в роли не писателя, а инженера. Есть у нас в гидротехнике, как и во всяком деле, спорные проблемы, разные технические позиции, и я, наверное, не смогу удержаться и в ущерб главным, литературным, задачам буду спорить со своими техническими противниками – отстаивать свою научную позицию…

Я нахожу и еще одно объяснение тому, что не пишу о людях своей специальности.

Дело в том, что для меня написание почти что любого произведения есть еще и процесс узнавания всего того материала, о котором я пишу. Мне в процессе работы обязательно должно быть интересно узнавать; этот интерес – самый начальный и, пожалуй, самый важный стимул работы: должно быть интересно мне, мне самому, и тогда у меня есть шанс передать этот свой собственный интерес и читателю. Если же неинтересно было работать и узнавать мне – вряд ли я смогу внушить какой-либо интерес и своему читателю.

Ну, а для того, чтобы возник этот стимул, этот мой интерес к материалу, между мною и этим материалом с самого начала должны быть уже какие-то отношения, и тут возможны три варианта. Первый: я этот материал уже хорошо знаю. Интерес к нему у меня не возникнет, так как мне в нем узнавать нечего, разве только как узкому специалисту, но не как литератору, и работа моя сведется не к узнаванию, а к изложению своих знаний. Второй: я какую-то область, например какую-нибудь промышленность, не знаю. Так я ее уже и не узнаю, поздно, да у нас и не возникает обычно интереса к тому, что мы не знаем совершенно. Третий вариант: я знаю материал, но не очень, я хочу узнать его больше и глубже! Вот это и есть тот самый случай. Я берусь в литературе за тот материал, который я знаю с некоторой дистанции, и приближаюсь к нему.

Вообще мне кажутся наиболее интересными те области знания, те проблемы, которые находятся на стыке нескольких наук и поэтому требуют многостороннего подхода. Это для исследования – и научного и художественного – самые интересные области. В свое время в институте я работал на стыке гидротехники, гидрологии и мелиорации. Поэтому для своей диссертации я и не мог найти консультанта, тем более руководителя, не было людей, у которых так же, как у меня, складывалась их производственная биография. Я думаю, что это свойство моей прежней работы сказалось и в том, что я делал затем в литературе. Конечно, не впрямую, но все же, когда я оглядываюсь сейчас на зад, вижу, что многое возникло у меня на стыке науки и литературы. В «Тропах Алтая» это, по-моему, очевидно. В «Соленой Пади» читатель может и не обратить на это внимание. Но я-то знаю, что роман возник на перекрестке истории и литературы, что многое в нем, в композиции, в мотивировках, продиктовано занятиями историей.

– Наверное, это бывает все-таки по-разному. Есть книги, в которых автор стремится не познать неведомое, а в какой-то форме воскресить то, что он пережил когда-то… Есть вещи и прямо автобиографические, и они от этого не перестают быть художественной литературой…

– Конечно. Но у меня никогда не было желания писать биографическую вещь. Я искренне удивляюсь, читая воспоминания, в которых события собственной жизни автор воспринимает как очень значительные. Мне кажется, что я прожил такую же жизнь, как тысячи других людей, и ничего в ней не было такого, что могло бы представлять интерес для других. Я это говорю не в упрек другим писателям. Просто для меня такого рода самоизлияния невозможны, я не нахожу в них интереса для себя, следовательно, и для читателя.

– Но ведь есть книги, в которых воссоздается пережитое, и воссоздается очень близко к своему жизненному опыту, и авторам интересно разобраться в том, что было с ними, – и литература это серьезная. Я имею в виду, например, многие книги о войне, о фронтовой юности авторов. Можно, наверное, привести и другие примеры…

– Это другое дело… Остановиться на каком-нибудь значительном событии твоей жизни, сыгравшем большую роль в твоем формировании, – это одно, я представляю себе, что такая задача может вдохновить писателя. А вот описывать – художественно! – свою жизнь последовательно, факт за фактом, событие за событием, – это другое. Я бы, во всяком случае, этого не смог. Но я ведь вовсе не отрицаю, что это могут другие.

– Продолжаете ли вы интересоваться положением дел в тех областях науки и техники, которыми вы прежде профессионально занимались? Встречаетесь, беседуете ли со своими бывшими коллегами? Следите ли за специальной литературой?

– Да, я по-прежнему интересуюсь тем, что делается в моей специальности. Особенно пристально, должен откровенно признаться, я слежу за тем, что делается в тех направлениях, которые я отстаивал, и когда делается то, что я когда-то утверждал, я не без чувства некоторой гордости и удовлетворения отмечаю про себя, что не зря в свое время ел хлеб… А второе чувство – грустное. Я не могу не замечать, что постепенно отстаю, что кое-что уже не понимаю в своей специальности, какие-то новые методы мне недоступны, потому что я уже не владею соответствующим техническим аппаратом, потому что не успеваю прочесть все, что нужно прочитать, и так далее… Стараешься замедлить этот процесс, цепляешься за каждый бугорок, чтобы не скользить. Но удержаться, остановиться – нельзя. Сейчас в науке и технике дела обстоят так, что человеку, которому на пять-шесть лет пришлось отвлечься от своей узкой профессии, затем приходится начинать если не совсем сначала, то, во всяком случае, с середины…

Но должен, однако, сказать, что занятия литературой не только мешают, но иногда и помогают понять то, что происходит в какой-то специальности. Литература дает возможность отвлечься от технических деталей и подробностей и взглянуть на дело более широко, перспективно и эмоционально.

– Видеть его глубинную общественную и человеческую суть?

– Именно. Это дает литература.

– А никогда у вас не возникало подобия тоски по своей прежней работе: вот это я бы сделал лучше, вот здорово было бы засесть на полгода, – такое интересное решение проблемы мерещится? Или все это отрезано окончательно и бесповоротно и нет здесь места для грусти?..

– Нет, не отрезано. Иногда у меня бывает то настроение, о котором вы говорите. И под такое настроение я написал несколько публицистических статей, связанных с положением дел в той области, которой я занимался. Но я брал уже не столько специально-технический аспект проблемы, занимался не деталями, а общими вопросами, и здесь уже немалую роль играл накопленный мной литературный опыт… Кстати, была еще одна причина, которая меня толкала в литературу. Были случаи, когда я несколько раз выступал, отстаивая свою точку зрения как специалист, и не добивался успеха – меня не понимали. А выступив по этим же вопросам как журналист или писатель, я добивался понимания у тех специалистов, которые прежде отвергали мои предложения. И широкий резонанс такого выступления, а может быть, его эмоциональность делали свое дело: глядишь, и тебя поняли.

– Это тоже, вероятно, одно из следствий вашего стремления заниматься тем, что находится на пересечении разных сфер.

– Быть может. Если у человека стремления не умозрительные, а диктуемые его характером, то они всюду проявляются…

– Из чего складывается круг вашего чтения? Кого из классиков вы любите больше всего? Что перечитываете?

– Очень люблю читать книги по истории, особенно по русской истории. Самые разные книги. Сейчас, например, я читаю всякого рода статистические справочники времен нэпа – по сибирским городам, по Барнаулу, Бийску и т. д. Статистика меня интересует – и сколько было жителей, и чем они занимались, сколько овчинных шуб было выпущено в таком-то году и т. д. Это я готовлюсь к работе над романом, действие которого будет происходить в годы нэпа в небольшом сибирском городке. К такой работе я обычно готовлюсь задолго, года за три. Подбираю материалы, хожу по букинистическим магазинам, у меня уже там обширные знакомства, там уже знают, что мне нужно, что я ищу. Читаю все это исподволь, с дальним прицелим. Но конечно, читаю не только то, что непосредственно нужно для работы. Недавно перечитал курс истории Ключевского. Я его читал лет двадцать – двадцать пять назад, теперь многое воспринимается иначе.

Что касается классиков, то мне трудно сказать, кого я больше люблю.