№8, 1958/История литературы

Заметки психолога о заметках писателя Л. Гумилевского

1

«Заметки писателя» Льва Гумилевского о павловском учении о слове, опубликованные в шестом номере журнала «Вопросы литературы» за 1958 год, вызывают острую потребность вступить с ними в спор по ряду вопросов.

Заметки эти содержат ряд интересных наблюдений и соображений Л. Гумилевского, человека, много лет пишущего, работающего над художественным словом, раздумывающего над ним. В статье приведен ряд ценных высказываний таких мастеров слова, как Л. Толстой и Горький, Чехов и Маяковский. Л. Гумилевский прав, когда говорит о том, что «перед каждым писателем, в какой бы области он ни работал и к какой бы теме ни обращался, стоит вопрос о том, как найти нужное, правдивое слово, которое с предельной точностью и действенностью доводило бы мысль автора до читателя в совершенной полноте и ясности» (стр. 97). И действительно, всякий писатель – достаточно обратиться к материалам по психологии творческого процесса Толстого и Достоевского, Чехова и Короленко, Гончарова и Куприна, Горького и А. Н. Толстого, к их записным книжкам, к их дневникам, письмам, заметкам, материалам к будущим произведениям, – всякий писатель занят поисками такого убедительного и выразительного слова. Занимаясь «заготовками» к своему будущему произведению, работая над ним, писатель по разным направлениям ищет тех данных, которые помогли бы усовершенствовать его художественное мастерство и усилить убедительность раскрытия темы. Он обращается в поисках нужных ему материалов самым различным областям знаний о людях: к гражданской истории, истории культуры, быта и нравов. В фольклоре, в живой эволюции литературы и языка, культуры и быта своей родной страны ищет он источники, которые обогатили бы его понимание силы и назначения слова, расширили бы его словарный запас, уточнили бы его представления о том, какие слова, какое построение фразы, какой способ изложения мог бы сделать для читателя-современника наиболее доступным и выразительным изображение им действительности, раскрытие им мира идей, взглядов, убеждений, видения жизни, которые ему дороги как писателю и человеку. И осуществить все это он стремится так, чтобы взволновать читателя, убедить его правдой воплощенного в слове содержания.

Об этом, безусловно, думает каждый писатель. И, раздумывая об этом, он, несомненно, хочет обрести критерии, которые помогли бы ему достаточно верно оценить использованные им художественные приемы, избранные им средства словесного выражения.

В наш век, когда так стремительно развивается наука, когда научное мышление все глубже проникает в самые разные области нашей жизни, делается понятным стремление писателя обрести дополнительные критерии для проверки качества своей работы также и в какой-то из областей наук. Этим, очевидно, объясняется и стремление Л. Гумилевского «опереть» работу писателя над художественным словом на учение И. П. Павлова о физиологии высшей нервной деятельности.

Но развитие всякой науки, охват ею новых и новых областей практики имеет свою логику. Есть вопросы, на которые та или иная наука, будь то биология или физиология, физика или химия, не дает своих обоснованных ответов. Если же попробуют вольно применять положения науки там, где она не может сказать своего определяющего слова, то это значит, что ее положения толкуются произвольно и тем самым лишаются научности и доказательности. Такой характер, по нашему мнению, и носит толкование Л. Гумилевским учения И. П. Павлова.

Ни для кого нет сомнения в том вкладе, который внес в физиологию, и особенно в физиологию высшей нервной деятельности, наш выдающийся соотечественник И. П. Павлов. Его замечательное учение об условных рефлексах, о закономерностях высшей нервной деятельности не только открыло новую страницу в физиологии, не только обогатило человечество новыми методами исследования, но и создало прочную основу для материалистического понимания человеческой психики в ее самых сложных формах. У Павлова, в последние годы жизни обратившегося к исследованию человека в его нормальных и болезненных состояниях, писатель может найти много тонких, толкающих на творческое раздумье наблюдений. Достаточно напомнить его наблюдения, рассыпанные в «Клинических средах». Такой же ценный материал можно найти и у других выдающихся клиницистов.

Но следует ли отсюда вывод, что именно в физиологии высшей нервной деятельности писатель получит критерии, которые позволят ему решить, правильны или неправильны его методы художественного мышления, верны или неверны избранные им средства художественного воздействия, убедительны, выразительны или нет отобранные им слова?

Мы думаем, что такого вывода сделать нельзя. Почему-то, когда речь возникает о работе историка и археолога, политэконома и юриста, когда дело идет о том, как повысить качество их работы, убедительность их доказательств, улучшить изложение ими материала, никому не приходит в голову посоветовать им обратиться к физиологии высшей нервной деятельности и там искать нужные критерии, могущие конкретно определить качество их работы. Случайно это или не случайно? Мы думаем, что не случайно.

На это возражение сторонник взглядов Л. Гумилевского может сказать, что область работы писателя особая, что писатель работает специально над словом. А Павлов как раз говорит в известном смысле о роли и значении слова! Л. Гумилевский и приводит длинную выдержку из трудов ученого, в которой идет речь о том, что в животном мире на фазе человека произошла чрезвычайная прибавка к механизму высшей нервной деятельности, появилась вторая сигнальная система, «…слово составило вторую, специально нашу, сигнальную систему действительности, будучи сигналом первых сигналов» (то есть всех воздействий окружающей действительности, кроме слова. – П. Я.). Но со словом ведь имеет дело любой человек, который говорит или пишет – будь то лектор, политический деятель, ученый-физик или историк, – и он также совершенствует свое слово или речь, не обращаясь, однако, к физиологии высшей нервной деятельности! Значит, нужны какие-то дополнительные соображения и аргументы, которые показали бы, что в этом высказывании И. П. Павлова о слове заключены особые данные, которые окажутся нужными, необходимыми писателю.

Однако вместо таких новых аргументов Л. Гумилевский специально выделяет курсивом идущие дальше слова Павлова о том, что «основные законы, установленные в первой сигнальной системе, должны управлять и второй, потому что это работа все той же нервной ткани». Из этих слов Павлова Л. Гумилевский и делает вывод, который из них логически никак не вытекает. Он говорит:»Из подчеркнутых нами заключительных слов явствует, что ни один работник слова не может игнорировать физиологию высшей нервной деятельности, если он не хочет впасть в грубую ошибку» (стр. 99).

Возникает вопрос, о каком же игнорировании идет речь? В каком же случае будет допущена грубая ошибка?

Если какой-нибудь писатель паче чаяния подумает, что его процесс творческой работы, его «муки слова», его волнение и вдохновение происходят не по законам физиологии высшей нервной деятельности, происходят вне работы материального субстрата его психики – мозга, то, конечно, он будет глубоко ошибаться. Удачно ли он работает, или неудачно, оригинально он пишет или шаблонно, гениально или посредственно, здоров ли он, ли у него есть патологические отклонения – все равно, все его акты думания, исканий, переживаний происходят в его мозгу, предполагают определенные процессы в нервной ткани и осуществляются по законам высшей нервной деятельности. Верно, что из-за отсутствия интереса или по незнанию любой человек, в том числе и писатель, может игнорировать эти закономерности. Но от этого ничего не изменится в реальном ходе процессов в мозгу, в тех физиологических сдвигах, которые в нем происходят при умственной деятельности человека, в тех физико-химических процессах, которые лежат в основе работы нервных клеток мозга.

Вероятно, Л. Гумилевский, говоря об игнорировании, подразумевает другое, хочет сказать, что в своей сознательной работе, в своих поисках и отборе слов для желаемого художественного воздействия писатель не должен игнорировать физиологию высшей нервной деятельности, так как она может ему в чем-то помочь. В этой связи становится непонятным, почему Л. Гумилевского как раз привлекла мысль Павлова, что основные законы, установленные в работе первой сигнальной системы (у животных), должны управлять и второй сигнальной системой (у человека). Нет сомнения, что такие закономерности высшей нервной деятельности, как возбуждение и торможение нервных процессов, явления индукции, иррадиации и концентрации нервных процессов, имеют место и во второй сигнальной системе, так же как при любой деятельности возникают, например, биотоки в мозгу животного и в мозгу человека.

Но ведь задача науки (поскольку речь идет о физиологии высшей нервной деятельности человека) заключается в том, чтобы вскрыть те специфические формы, которые присущи именно человеку как существу, обладающему наиболее совершенной нервной организацией, существу, имеющему в отличие от животных социальную природу.

Нельзя же забывать о сложности строения материального субстрата человеческой психики – коры головного мозга. Число нервных клеток в ней составляет от 10 до 15 миллиардов, эти клетки резко отличаются в разных слоях коры по своему строению, и это показывает, сколь разнообразны при деятельности мозга их функции, которые обеспечивают многостороннюю связь как между различными участками коры, так и между корой и подкоркой в соответствии с воздействиями действительности.

Вся кора мозга в ее различных областях (височная, теменная, лобная и т. д.), разделяемых на поля с их различным микроскопическим строением, является мощным аппаратом анализа и синтеза раздражений, воспринимаемых органами чувств от окружающей среды; аппаратом для ответных реакций, который восстанавливает необходимое равновесие организма с окружающей средой. Сложность и совершенство материального субстрата психики человека как раз объясняет появление специфических видов нервных связей, присущих только человеку.

Современная наука и направляет свои усилия на поиски специальных методов исследования, которые окажутся адекватными, соответствующими именно человеку, которые позволят вскрыть особые виды нервных связей, присущие человеку, существу, живущему в обществе, обладающему сознанием и речью, «…высшая нервная деятельность животных, строго говоря, – пишет Е. Бойко, – не является высшей для человека, и… между ними имеются не только количественные, но и качественные различия. Динамические взаимоотношения двух сигнальных систем… вот что больше всего отличает психическую деятельность человека от высшей нервной деятельности животных (несмотря на несомненное наличие общих процессов и общих законов)» 1. В этой связи Е, Бойко говорит о том, что необходимо подойти к анализу нейродинамических основ таких форм психической деятельности человека, которые не могут быть поняты из известных уже законов и требуют поисков новых путей исследования## Там же, стр.

  1. Сб. «Вопросы изучения высшей нейродинамики в связи с проблемами психологии», изд. АПН, М. 1957, стр. 6.[]

Цитировать

Якобсон, П. Заметки психолога о заметках писателя Л. Гумилевского / П. Якобсон // Вопросы литературы. - 1958 - №8. - C. 172-180
Копировать