Законы жанра

Теперь уже трудно представить, что лет десять назад литературная пародия была редким жанром.

Сегодня почти каждое издание, имеющее хотя бы отдаленное отношение к литературе, спешит радовать своего читателя новыми пародиями. Не только толстые журналы или «Литературная газета», но и «Смена» и «Сельская молодежь».

Пародии в моде.

Откуда взялся этот неожиданный и стойкий интерес?

Чтобы обстоятельно ответить на этот вопрос, пришлось бы, наверное, написать особую статью. Пришлось бы обратиться к прецедентам – к полемике Ломоносова и Сумарокова, шишковистов и карамзинистов, к Пруткову и Минаеву, наконец, к пародистам «Сатирикона», обстреливавшим новую поэзию начала нашего века, – и так вплоть до классика советской пародии Архангельского, до 20 – 30-х годов, до поры окончательного формирования нашей многостильной литературы.

Впрочем, если даже и не писать целую статью о причинах сегодняшней популярности пародии, а всего лишь вспомнить даты ее особого оживления (как мы и сделали), то станет заметно, что расцвет этого трезвого и насмешливого жанра бывал в периоды обновления литературы, ее стилистического освежения, притока новых сил. Это закономерно. Вот и в нашу литературу за последние десять лет вошло множество новых имен, иные из которых сегодня определяют ее лицо, и возникла необходимость выяснить прочность традиций и оправданность новаторства.

С другой стороны, нынешнему успеху пародии способствовала нормализация положения художественной критики, развитие ее разнообразных форм.

Я сказал: пародии в моде. Казалось бы, можно ли говорить о моде, если воскрешение пародии имеет такие реальные причины? Можно, потому что мода сопровождает именно реальные тенденции, стараясь быть неотличимой от них. И она всегда несет в самой себе уже осуществляющуюся опасность инфляции.

Очевидные признаки инфляции есть и в творчестве сегодняшних пародистов.

Более того: мне кажется, что волна инфляции все подымается, и немногочисленные настоящие пародии (настоящее в искусстве всегда немногочисленно, счет тут идет на единицы, а не на сотни) начинают тонуть в океане поделок.

Быть может, одна из причин в том, что о пародии не пишут?

Возможно. Тем более, что действительно не пишут. Я подсчитал, кажется, все исследования или хоть попытки исследования жанра пародии за последние восемь лет – не за два года, не за три, а за восемь! – и могу перечислить, не рискуя переутомить читателя. В расчет я не беру только краткие оценочные рецензии, которых, кстати, тоже очень немного.

Наиболее серьезны (боюсь, что единственно серьезны) две статьи А. Морозова («Русская литература», 1960, N 1 и предисловие к сборнику «Русская стихотворная пародия», вышедшему в том же году). Но эти статьи опираются только на исторический материал – в основном на пародии XIX века.

Далее.., но далее идет только одна статья А. Макарян «Пародия, перепев, стилизация» («Литературная Армения», 1963, N 9), да и то сбившаяся на изложение элементарных или сомнительных сведений о пародии.

Можно было бы, правда, помянуть статью А. Безыменского «О литературной пародии» («Вопросы литературы», 1961, N 8), если бы она была теоретическим исследованием; но автор ее и сам оговорился, что его статья – лишь ряд критических замечаний на рукопись ныне известной книги А. Раскина «Очерки и почерки».

И все.

Быть может, критики преувеличивают свое влияние на литературный процесс. И все же, если бы у нас шел профессиональный разговор о теории и практике пародии, о критериях ее художественности, иные пародисты, надо надеяться, перестали бы тратить силы на изготовление безделок, а редакции отчетливее представили бы себе, что такое истинная пародия.

Тогда, возможно, «Сельская молодежь» не напечатала бы под рубрикой «Пародии» эпиграмму А. Иванова на Булата Окуджаву (к тому же бессмысленную):

Читатель наш рожден был хватом,

Да жаль его – сражен Булатом…

Тогда, может быть, издательство «Советская Россия» не поощряло бы пародиста Г. Соловьева, «остроумие» которого основано то на однообразно-неразборчивой грубости, то на том, что у переводчиков К. Кулиева, Н. Гребнева и Н. Коржавина, одно и то же имя – Наум, то на том, что, по сведениям автора, поэт Н. Глазков отрастил бороду.

Тогда, вероятно, реже получались бы такие ляпсусы, какой допустила «Литературная газета», сперва опубликовавшая пародию М. Глазкова (не путать с Н. Глазковым!) с дружелюбными комментариями, а некоторое время спустя вновь целиком процитировавшая ее в злом и справедливом фельетоне З. Паперного – уже как образец безделки.

Тогда, наконец, сократились бы попытки создавать литературную пародию без цели и смысла, путем вылавливания случайных строк, плохих или хороших, характерных или нехарактерных.

Последнее является, кстати, излюбленным методом работы многих современных пародистов. Так работает плодовитый сатирик Бронислав Кежун.

Почти в каждой его пародии строка из какого-либо поэта (повторяю, часто даже нехарактерная) нескончаемо варьируется, обыгрывается и вышучивается.

Например, если Кежун встречает у Павла Антокольского строфу, где есть повтор: «Только так, только ты, только рядом, только около, только вдвоем», – он пишет пародию, в которой это «только» повторено – ни много ни мало – сорок два раза:

Только здесь, только есть, только тигель,

Только сталь, только вдаль, только вход,

Только пыль, только Тиль Уленшпигель,

Только Гамлет и сам Дон Кихот!

Если замечено, что у Евгения Винокурова в стихах иногда встречается междометие «о», количество этих «о» доводится до двадцати девяти, причем опять в ход идет любой набор слов:

О, ямбы! О, хореи! О, октавы!

О, книга! О, газета! О, журнал!

О, воинские строгие уставы!

О, сколько я познал и не познал!..

Строчка Ильи Эренбурга «Расина декламируют дрозды» вырастает в длинное перечисление разных птиц и разных французских авторов; две строки Константина Ваншенкина, где дважды упомянуто молоко, порождают пародию, где названы уже все молочные продукты; строки Маргариты Алигер «Виноградники Ай-Даниля – саперави, токай, мускат», конечно, вызывают на свет прейскурант вин; по тому же шаблону – точь-в-точь – составлены пародии на Виктора Бокова, Сергея Васильева, Андрея Вознесенского, Николая Доризо, Александра Жарова, Михаила Луконина, Михаила Львова, Сергея Маркова – и так далее до последних букв азбуки.

Разумеется, то, что Кежун пренебрегает сколько-нибудь серьезной задачей, избирая роль развлекателя, само по себе нельзя ставить ему в упрек. В конце концов, существует и пародия-шутка, она настолько же правомерна, насколько правомерна рядом с сатирой юмористика. Но и шутливая пародия должна выдавать позицию пародиста, его литературные симпатии. И в ней должно быть комически сконцентрировано нечто характерное для пародируемого.

А у Кежуна поэты выглядят одинаково антипатичными ему маньяками, монотонно бубнящими что-то и различающимися разве что «пунктиками» – у одного молоко, у другого вина, у третьего геометрические термины; к тому же им нередко приписывается та болезнь, о которой они и слыхом не слыхали. У Всеволода Рождественского пародист радостно подметил шутливые строки: «Слова на букву «ч»: черешня, чекмень, чинара и чубук». Разумеется, на свет рождается такая пародия:

Чечетка, чечевица, чача,

Чабан, чеченка, Четырдаг!..

Чанахи, чучела, чируха,

Чин, чичероне, чилибуха,

И отчубучивал чубук!

Поэт строго классического стиля представлен маниакальным экспериментатором, эпигоном Крученых.

Иначе и быть не может, если высмеивать отдельные строки, взятые независимо от смысла всего творчества пародируемого поэта, от всей системы его художественных средств.

Иногда это бывает смешно, но гораздо чаще – скучно. Самоцельность приводит к бесцельности. Прием утомительно заигрывается.

Говорить о том, что литератору нужна цель, задача, позиция, – банальность. Как будто это не очевидно! Но, кажется, большинство пародистов считает, что к ним это не относится.

…Пушкин сказал однажды, что «хороший пародист обладает всеми слогами».

Да, конечно, дар имитатора необходим пародисту, но владение «всеми слогами» немногого стоило бы без представления об одном-единственном «слоге», о стиле эстетически совершенном. Как сатирик не мог бы создать настоящего сатирического характера, не будь у него сознания, с чем и за что он борется, не будь у него мечты о гармонической личности, так и пародист не в силах написать ничего хорошего без ясной и прогрессивной позиции¹.

Андрей Платонов писал об Александре Архангельском:

«Очевидно, что Александр Григорьевич думал о такой литературе, в которой условность формы, традиционность изложения, давление серого материала слов, блуждание в подробностях были бы наименьшими… Художество без темы и темы обязательно значительной, художество без человеческой глубины, которую истинный писатель имеет, во-первых, в своей собственной натуре, и, во-вторых, придает изображаемым характерам, – такое художество есть род наивности или мошенничества. Это хорошо знал Архангельский. Его литературная работа была поисками нового, более совершенно действующего прозаического и стихотворного искусства, – искусства, которое не разрушалось бы и не превращалось в свою противоположность от прикосновения к нему пародирующего пера сатирика, искусства, защищенного значительностью своей темы и собственной жесткой, прекрасной формой.

Архангельский страстно искал признаков этого большого будущего искусства в современной советской литературе…»

Эти поиски не прекращены. И с ними связаны все успехи сегодняшней пародии.

В одной из лучших пародий А. Раскина – «Зеленая шляпа» – спародирован «доморощенный детектив». Начинается она так:

«Человек, сошедший на станции Завидово вслед за инженером Королевым, на первый взгляд ничем не отличался от обыкновенного советского гражданина».

Это превосходное начало, высмеивающее загадочность детектива, сопровождающуюся подсказкой. Вторая фраза – хуже, она паразитирует за счет первой, ничего, по сути, не прибавляя к ней: «Только очень опытный глаз мог бы рассмотреть в нем хорошо скрытые черты морфиниста, кокаиниста, потомственного алкоголика, незаурядного шулера, развратника и бандита». Лучше, если бы первая фраза сразу продолжалась третьей: «На нем была зеленая шляпа. Короче говоря, это был шпион международного класса».

Действие пародии развивается стремительно. Следует комическое столкновение Королева со шпионом, который все не хочет разоблачаться, и тогда появляется близнец андерсеновского мальчика, пионер Вадик:

«-Не видите, что ли, ведь это шпион!- сказал Вадик…

1. Я не хочу противопоставить сатиру юмору; их границы часто неощутимы, да и юмористу необходима моральная позиция, хоть его счет к миру и не так велик, как счет сатирика. Просто в сатире это очевиднее. Поэтому в дальнейшем мы будем говорить преимущественно о сатирической пародии.[↩]