Яков Гордин. Рыцарь и смерть, или Жизнь как замысел. О судьбе Иосифа Бродского; Людмила Штерн. Поэт без пьедестала: Воспоминания об Иосифе Бродском

Яков Гордин. Рыцарь и смерть, или Жизнь как замысел. О судьбе Иосифа Бродского. М.: Время, 2010. 253 с.; Людмила Штерн. Поэт без пьедестала. Воспоминания об Иосифе Бродском. М.: Время, 2010. 345 с.

Мемуарные свидетельства Я. Гордина и Л. Штерн сближает пафосность названий, несколько претенциозная и призванная, вероятно, компенсировать очень личный и порой бытовой характер самих воспоминаний. Бродский в кругу друзей и лишь потом — в контексте эпохи, такова общая посылка двух книг, но реализована она по-разному.

В книге Штерн очередная попытка объяснить читателю, каким был «наш рыжий Ося в потертых джинсах» (Штерн, с. 71), предпринята через собственную судьбу автора. Недаром одна из начальных глав называется — «Жизнь до Бродского». Бродский для Штерн — «один из нас» или «a person next door» (Штерн, с. 10). Тон рассказа и приведенных бытовых диалогов с Бродским не позволяет усомниться в том, что Штерн действительно была для поэта просто «Людкой», близким надежным другом.

Отдельные воспоминания пикантны и раскрывают разные стороны характера Бродского. Например, его беспечность и непрактичность. Такова история о том, как не от мира сего Бродский пришел снимать студию в Бруклине — «полюбовался мокрыми крышами Гринвич-Виллиджа <…> пробормотал <…> что чувствует себя как в парижской мансарде. Сказал, что въедет через неделю с письменным столом, креслом и пишущей машинкой» (Штерн, с. 256). Или история с Верой Набоковой (широко известно отношение Бродского к Вл. Набокову) и альманахом «Часть речи», готовившимся к сорокалетию Бродского…

Забавны байки Штерн об их с Иосифом юности, например, история о том, как Штерн устраивала Иосифа в геологическую экспедицию или как Эйхенбаум получил тройку за школьное сочинение об «Анне Карениной». Однако подчас «острому глазу» Штерн (оценка Бродского) не хватает лунгиновской (я имею в виду «Подстрочник») интеллектуальности и мастерства. Если поздравительные «стишата» не много добавят к нашему знанию о поэте (но все-таки — Бродский!), то стихи мамы Л. Штерн, посвященные Бродскому, или самой мемуаристки лишь добавляют бытового «сора» к его биографии.

«Поэт без пьедестала…» — очень откровенное название. Особенно это касается эмигрантского периода жизни Бродского, который наиболее хорош в изложении Штерн, решившейся развенчать миф Бродского о «величии замысла», но не поэтического, а — в первую очередь — жизненного. Автор мемуаров не побоялась раскрыть свои сокровенные реакции — о том, например, как обидело ее высокомерное замечание Бродского, брошенное им при первом общении Штернов с Дерриком Уолкоттом: «…познакомься (Бродский — Уолкотту. — Е. Л.) с типичными представителями третьей волны» (Штерн, с. 164).

В духе «берегов Сены» Штерн поведала историю о жизни в Нью-Йорке семьи Либерманов, Романа Каплана (тогдашнего владельца «Русского самовара» в Нью-Йорке, куда хаживал Бродский), Г. Шмакова и др. Штерн описала и литературный быт Бродского, историю «боевого крещения» некоторых его «стишат». Так, по ее свидетельству, Бродский впервые прочитал стихотворение «Я входил вместо дикого зверя в клетку» после окончания празднования своего юбилея, практически, когда Штерны надевали пальто. С этим текстом, ставшим объектом пристального изучения не только российских, но и зарубежных¹ филологов, связана курьезная история — редакторская ошибка, когда в строке «И не пил только сухую воду» появилась самовольная правка «И не пил только сырую воду» (Штерн, с. 236. Курсив мой. — Е. Л.).

Большая часть мемуаров Я. Гордина — доэмиграционный период жизни Бродского, где исследователь досконально излагает события травли поэта.

Лосевскую биографию Я. Гордин называет «лишь первым подступом к настоящему фундаментальному исследованию Бродского как поэта-мыслителя»². Между тем, Л. Лосев и Я. Гордин обнаруживают удивительную разность подхода к изложению событий. Если период 1964 — 1965 годов Лосев трактует как «озарение в Норенской», как «расширение жанрового репертуара в поэзии Бродского»³, то Гордин практически не касается творчества Бродского в этот период, освещая иной, жизненно важный вопрос — «хлопоты» за освобождение. Там, где Лосев только кратко цитирует выдержки документов по делу Бродского, Гордин приводит их целиком, начиная с опубликованной 29 марта 1963 года статьи Голубенского в газете «Смена» «Что такое настоящий поэт», где упомянуты молодые стихотворцы, которые «на каждом шагу цитируя Пастернака <…> разглагольствуют <…> о сложности как необходимом качестве современной поэзии» (Гордин, с. 51). Эта статья — убежден Гордин — послужила одним из стартовых моментов «страшного жупела» травли (Гордин, с. 66).

Лосев, хотя и считает, что 1963-й год — annus mirabilis в жизни Бродского, статью эту не упоминает по одной простой причине… фамилия Бродского среди «малоталантливых» поэтов (среди которых Гордин и др.) в ней не значится. Лосев тоже цитирует «Смену», но вышедшую двумя месяцами раньше, за январь 1963-го, в которой был опубликован доклад Кима Иванова, секретаря промышленной организации ВЛКСМ, где говорилось, что по городу бродят «непризнанные гении» «…типа Бродского» и выступают с «упадническими произведениями»⁴.

Гордин приводит полный текст статьи «Окололитературный трутень», где Бродскому приписаны стихи, на самом деле принадлежащие Бобышеву, а также два сохранившихся опровержения: Бобышева, напечатанного на машинке Гордина, и самого Бродского, где поэт по пунктам объясняет свою непричастность ни к литобъединению при дворце Культуры им. Первой пятилетки, ни к цитатам из якобы его стихов, а также пытается восстановить справедливость в отношении своих строчек «И люблю я родину чужую» из цикла «Июльское интермеццо». Историческим свидетельством служит и полная запись первого судебного заседания, сделанная Ф. Вигдоровой. Травля Бродского, наряду с делом Синявского и Даниэля, становится, по Гордину, одним из звеньев в цепи громких дел шестидесятых. Эта часть повествования, полнокровное биографическое свидетельство одного года из жизни Бродского, наиболее хороша.

«Рыцарь и смерть» — так называется в протитивовес первой («Жизнь как замысел») вторая часть книги Гордина, объединяющая эссе разных лет о поэзии Бродского и интервью Гордина В. Полухиной. Название намекает на известную гравюру Дюрера. Так возникает аналогия, подсказанная самими текстами Бродского — образ пилигрима, движущегося к неведомой цели. Я. Гордин видит истоки этого образа в стихотворении Пушкина «Странник». «От душевной муки и растерянности страдальца спасает ангел, представший ему в виде юноши с книгой», — замечает Я. Гордин, призывая увидеть в поэзии Бродского «черты той фундаментальной духовной основы, на которой и существует русская культура» (Гордин, с. 230). Только ли русская? Поскольку (как известно) этот образ и идея видения заимствованы Пушкиным из аллегорического повествования Дж. Беньяна «Путь паломника», который, Пушкин читал и задумал переложить стихами⁵.

Вопрос вызывает и истолкование стихотворения «Большая элегия Джону Донну» (март 1963-го), которое «вылупилось <…> из раннего стихотворения о птице-душе» (Гордин, c. 233) и стихотворения 1962 года «Диалог», где среди косвенных учителей Бродского названы Лермонтов и Толстой, но нет ни слова о Баратынском, которого сам Бродский называл основным учителем в русской поэзии. Ни слова и о самом Джоне Донне, непосредственно вдохновившем Бродского. Однако, как свидетельствует Лосев, именно в Норенской Бродский начал изучать поэтов-метафизиков, а уже два года спустя обещал Лихачеву переводы для «Литпамятника».

Эссе Гордина «Дверь в пустоту» (2001) посвящено драматургии Бродского и, в частности, переводам его пьес. Однако Гордин не рассказывает историю переводов, концентрируясь на идейных вопросах. Мало кто знает, к примеру, что пьеса 1966 года (столь популярного сейчас в Москве Тома Стоппарда) «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» переведена для журнала «Иностранная литература» (1990, № 4) именно Бродским и в том же году поставлена в Театре имени Маяковского; а пьесу Брендана Биена «Говоря о веревке» Бродский перевел для «Иностранки» пятью годами позже (по каким-то причинам этот перевод отсутствует и в подробнейшей «Хронологии жизни и творчества И. А. Бродского» в жзловском издании).

Подробнейшие мемуары Гордина о судебном процессе над Бродским, вкупе с книгами Л. Лосева, В. Полухиной и др. могли бы послужить достойным завершением разговора о роли 60-х годов в судьбе Бродского, который — как уже чувствуется — за десять лет начал выдыхаться и грешить повторами. А воспоминания Штерн — достойно закрыть дискуссию о жизни Joseph’a за границей, дискуссию об эмигрантских буднях поэта, судьба которого — «результат предельного восприятия ситуации выбора», его «неодолимой потребности <…> открытой свободы» (Гордин, с. 141).

Е. ЛУЦЕНКО

1. Историю перевода этого стихотворения на немецкий язык см.: Дутли Ральф. Муха в янтаре // Вопросы литературы. 2009. № 2.[↩]
2. Интервью Я. Гордина Елене Елагиной см.: Российская газета. 2010. 9 июня. Электронная версия доступна по адресу: http://pda.rg.ru/2010/06/ 08/brodsky-poln.html.[↩]
3. Лосев Л. Иосиф Бродский. М.: ЖЗЛ, 2007. С. 113. [↩]
4. Цит. по: Лосев Л. Указ. изд. С. 80.[↩]
5. См.: Благой Д. Д. Пушкин и Беньян // Благой Д. Д. От Кантемира до наших дней. В 2-х тт. Т. 1. М.: Художественная литература, 1979. [↩]