Всего два момента

Когда говорят о поэзии прошлого года, я невольно вспоминаю одну недавнюю встречу. Москвичка, которой едва исполнилось восемнадцать лет, показала мне свои стихи. Разговорившись, к слову я стал цитировать ей современных поэтов. Девушка слушала, насупившись: мол, вежливость прежде всего, но я-то знаю истину, которую тебе не понять…

– Не нравится? – спросил я.

– Боже мой, это же безнадежно устарело! Мартынов и Евтушенко, Винокуров и Слуцкий уже несовременны. Вознесенский, правда, еще держится…

Девушке было как-то неловко за меня – ведь все так очевидно, что тут еще толковать…

Мне, однако, не было очевидно, я начал выпытывать. Но услышал только:

– Я чувствую иначе. Поэзия не должна быть такой логичной.

Конечно, легче всего отмахнуться: «Пойди подрасти, потом поговорим…» Проще всего загнать в угол – напомнить, что еще покойные имажинисты провозглашали: «…какие мы счастливые. У нас нет философии. Мы не выставляем логики мыслей. Логика уверенности сильнее всего». А что касается «списывания в архив» – это еще что! Бывало и похлеще! Исторически безобидно выглядят сейчас грозные некогда ниспровержения: «Академия и Пушкин – непонятнее иероглифов… Всем этим Максимам Горьким, Куприным, Блокам… и проч. и проч. – нужна лишь дача на реке… С высоты небоскребов мы взираем на их ничтожество». Это из манифеста футуристов. Но вскоре имажинисты лихо заявили: «Издох футуризм… Академизм футуристических догматов, как вата, затыкает уши всему молодому. От футуризма тускнеет жизнь». И тут же всех вкупе перечеркнули экспрессионисты, но не успели они договорить, как их самих похоронили некие ничевоки: «…шамкают ногами дерзкие из дерзких умершей поэзии: футуристы всех мастей, имажинисты, экспрессионисты, группы, группки, группики. И только вдали смотрим на это мы, ничевоки, ставящие диагноз паралича и констатирующие с математической точностью летальный исход».

«Измы», конечно, умирали, а поэты жили, литература развивалась, ища соответствия с новым временем. И, как видим сейчас, оглядываясь, находила его.

Так что же- вздор несет девочка или это звоночек, сигнал какого-то явления, нового требования к поэзии, хотя оно и выражено в категорически-наивной форме?

Слышите, необычные нотки проклюнулись у чутких, отзывчивых поэтов. Вчера еще они казались ужасными растрепами и многим не терпелось их причесать. А сегодня они сами затосковали чистейшими ямбами и хореями. Сначала иронично, с подковыркой: «…архаичным становлюсь: устарел, как Робот-6, когда Робот-8 есть» (Вознесенский), потом серьезней: «Пришли иные времена, взошли иные имена» (Евтушенко) и, наконец, даже встревоженно: «…ужели и хорей, серебряный флейтист, погибнет, как форель погибла у плотин?» (Вознесенский).

Неужели и впрямь устами девочки глаголет истина?

Речь не о том, конечно, что «восходят иные имена», так было и будет всегда, – а о том, не настала ли пора писать иначе?

Нелогичные стихи? Что это значит? Существуют ли они в природе?

Я бреду. В ногах усталость.

Право.

жизнь порой чудна:

от моих штиблет осталась

только песенка одна

Я пою ее в дороге

в честь

берез и ячменя!

Где-то полдень на дороге

с кружкой ливня

ждет меня!

 

Это Спартак Куликов. Немножко странно и необычно. Но эти стихи не назовешь алогичными – в них цельность восприятия. Однако мне нравится и открытая логика мысли, например у Мартынова:

В расширяющейся вселенной, –

Если это действительно так, –

Что ты чувствуешь.

Обыкновенный

Человек,

Неученый простак?

 

Так что же устаревает? Какие способы выражения терпят «моральный износ»?

По-видимому, не логика мысли или чувства, не форма – ямб или свободный стих. Дело в их, так сказать, наполнении. Одномерный ямб так же неинтересен, как одномерный свободный стих. Стихи сейчас пишут тысячи людей, и пишут вполне прилично – общий уровень культуры стихосложения заметно повысился. Но это как раз и приводит к инфляции, к обесцениванию того, что стало слишком доступным. Я бы сказал, что и в поэзии возникает стремление перейти к «новым ценам» (в одном новом рубле вместить десять старых). Протест против «слишком логичного» я могу понять как отталкивание от повествовательности и многословия (в любой – самой изысканной форме). Хочется – выражаясь языком кибернетики- на минимальной площади получить максимальную информацию. Сейчас и кинематографисты пекутся не о том, чтобы экран был широким, цветным, стереофоническим, – это уже доступно, – а о том, чтобы экран был глубоким, емким.

Мне Кажется, что поэзия 1964 года подтверждает это новыми поисками таких разных поэтов, как Б. Ахмадулина и В. Цыбин, А. Межиров и И. Грудев, В.