Времен соединенье
ВикторГура, Времен соединенье. Очерки. Портреты. Этюды. Обзоры, Архангельск, Северо-Западное книжное изд-во, 1985, 335 с.
Книга Виктора Гуры – итоговая. Автор в ней предстает в многообразии своих интересов – как ученый, критик, педагог, в широте своих взглядов и в обязательном, на наш взгляд, для литературоведа единстве своего исследовательского облика. Запомнились его работы о Шолохове, его монография «Роман и революция», многочисленные очерки о писателях, преимущественно связанных с Вологдой, часть которых вошла в рецензируемую книгу.
Радует корректное присутствие в ряде очерков самого автора. Интересен отрывок из письма Н. К. Гудзия к нему с необходимым предупреждением: «Вообще что-нибудь специфически вологодское трудно усмотреть в том, по существу, общерусском материале, который Вами подобран (имею в виду прежде всего литературу), и едва ли плодотворно сводить исследование по древнерусской литературе к краеведческим разысканиям». Этот совет безусловно учтен В. Гурой.
«Времен соединенье» – книга многожанровая. Она начинается исследованием «Сквозь века», относящимся в наиболее значительной своей части к истории фольклористики; дело в том, что вся книга связана с культурными традициями нашего Севера, с той ролью, которую сыграла Вологда и в русской культуре в целом, и в биографии ряда писателей от XVIII века до некоторых уже ушедших наших современников.
Исследование по истории фольклористики, построенное на обширном материале, показывает и своеобразие культурной традиции народного творчества нашего Севера, и его связь с общерусской традицией. Следует отметить, что, автор обращается не только к широко известным исследованиям М. Азадовского, сборникам и изданиям П. Киреевского, П. Шейна, Н. Иваницкого, бр. Соколовых, но и к публикациям, обычно ускользающим от внимания ученых: к журналам прошлого века и работам, казалось бы, лишь по касательной приближающимся к основной теме.
Только в порядке некоторой придирки я бы указал на отсутствие чисто этнографических исследований, где есть материалы, приближающиеся к теме В. Гуры, – речь идет о таких поэтических страницах фольклора, как заговоры, – работы А. Вельска, В. Виноградова, А. Вашинского и др.; добавил бы в библиографической сноске работы П. Дилакторского «Николин день (пословицы и поговорки)» и «Масленица на Руси» и некоторые другие, где возникают поэтические приметы Вологодского края.
Скрупулезность и точность характерны и для других исследований В, Гуры. Новизна материала и новизна взгляда присущи работам «От Ломоносова к Карамзину» и особенно «Трем этюдам», где возникают образы К. Батюшкова, П. Вяземского, Н. Остолопова, П. Межакова, А. Измайлова и других литературных деятелей и поэтов, так или иначе связанных с Вологодским краем. Уже названия этих этюдов («Общество, кружки, усадебная жизнь», «В годину войны Отечественной», «Провинция на службе и проездом») говорят о культурных слоях, где черпает свой материал автор. Соединением научной разработки и умелого наброска портрета отмечена глава «Сильный и самобытный талант», посвященная К. Батюшкову. Возникает образ большого поэта, – глава так и начинается с перечисления эпитетов, которыми наделял К. Батюшкова Белинский: «большой», «истинный», «яркий», «замечательный», «чудесный», «превосходный», «сильный», «самобытный» и даже – «великий». Отметим обращение В. Гуры к образцу «чистейшей русской прозы» – к батюшковской «Прогулке по Москве». Она, по словам исследователя, «во многом предвосхищает то самое фамусовское общество, которое через какое-то десятилетие будет так метко обрисовано и ядовито высмеяно Грибоедовым в «Горе от ума». Недаром же Батюшков заметил, что «самый Лондон беднее Москвы по части нравственных карикатур», и обращал внимание литераторов на это обстоятельство: «Какое обширное поле для комических авторов, и как они мало чувствуют цену собственной неистощимой руды!» (стр. 104).
На новом материале построены небольшие этюды «На смене эпох» – о пребывании в ссылке в Вологодской губернии Н. Надеждина, издателя «Телескопа», опубликовавшего первое из «Философических писем» П. Чаадаева, и его трудах по этнографии и истории края; о судьбе поэта В. Соколовского, личности почти фантастической, и о Платоне Волкове, авторе почти всеми забытых стихов, ставшем если не прототипом (или одним из прототипов) Хлестакова, то, во всяком случае, носителем «хлестаковского начала». Кстати сказать, Гоголь о нем знал. Интересен обнаруженный В. Гурой в архиве жандармский рапорт «самому Бенкендорфу», где сказано, что этот самый Волков, «проезжая через Устюжну, выдавал себя за чиновника канцелярии Вашего Высокопревосходительства, требовал себе квартиру, продовольствие для людей и лошадей, был на нескольких обедах у разных чиновников, обещал всем свою протекцию и, как говорят, оставлял адресы в канцелярию Вашего Высокопревосходительства, но неизвестно, на чье имя» (стр. 157).
Этюды «На смене эпох» отделяют первый раздел книги от второго – от очерков, посвященных писателям уже иного времени.
И здесь отметим тактичность исследователя. Писатели, о которых он пишет, отнюдь не самые крупные. И к чести автора надо сказать, что он умеет, отмечая их достоинства, осторожно и точно ограничить и их роль, и их влияние. Это, разумеется, не отменяет тщательности его работы, исследовательского чутья. Так, в очерке, посвященном Василию Красову, основательно забытому поэту, В. Гура справедливо отмечает: «Но до нас дошла лишь часть этого поэтического наследия Красова. Известно, что он работал над целым циклом российских песен, куда входили песни царевны, ямщика, новгородского удальца и где, по словам поэта, «должна кипеть вся широкая богатырская отвага древней Руси». В своих песнях Красов глубоко раскрывает яркое проявление чувств простых людей, воспевает ту же сильную, страстную любовь («Уж я с вечера сидела», «Русская песня», «Старинная песня»), поднимается до изображения социального протеста («Уж как в то ли ночь»)» (стр. 194).
Интересна и такая деталь. Оказывается, В. Красов «с большим увлечением собирал материалы из устной народной поэзии и сообщал их Ф. Буслаеву» (стр. 196).
Архивные материалы, воспоминания, затерянные в старых журналах, исследования, казалось бы, далекие от темы, – все это помогает В. Гуре вернуть в научный обиход немало литераторов или отдельных эпизодов из писательских биографий.
Несомненной удачей можно считать очерк «Народный печальник» – о Павле Засодимском, авторе известной «Хроники села Смурина». Писатель этот был одним из тех, к чьему творчеству – что бывает не так уж часто – наши прозаики, разрабатывающие тему деревни, вернулись раньше, чем литературоведы, или, во всяком случае, активнее. Воздействие П. Засодимского можно наблюдать в ряде деревенских повестей. В. Гура, я бы сказал, очень педагогично подчеркивает момент, который порой забывается «деревенщиками»; он пишет: «Засодимский хорошо видел не только рост «чумазых» за счет обнищания крестьян. Писатель показывает, как капиталистические отношения пагубно влияют на крестьянство, несут с собой обман и ложь, пьянство и разврат» (стр. 220).
Если писатели XIX века в основном даны в изыскательских этюдах, в исследованиях, то писатели XX века представлены в своеобразных литературоведческих рассказах. Таков рассказ о знаменитом В. Гиляровском – журналисте и друге почти всех славных современников: писателей, художников и актеров. Конечно, чисто литературное значение творчества В. Гиляровского меньше, чем влияние его личности (хотя он писал с гимназических лет – то есть с конца 60-х годов прошлого века, до середины 30-х годов нашего века; когда завершил свои «Записки репортера», начал писать большую поэму о В. И. Ленине, стихи о челюскинцах и т. д.). В. Гура дает портрет этого человека, напоминая, ЧТО Репин «писал С Гиляровского одного из своих запорожцев, а Андреев лепил с него фигуру Тараса Бульбы для памятника Гоголя в Москве. Гиляровский обладал огромной физической силой, сгибал пальцами большие медные пятаки, шутя ломал серебряные рубли, разгибал подковы, легко мог завязать узлом железную кочергу. Это был человек неистощимый в своих мальчишеских проказах, выдумках и шутках. Его биография полна удивительных приключений. Он никогда не терялся и не сгибался ни перед какими ударами жизни. Она закалила его и воспитала как человека разностороннего и трудолюбивого» (стр. 227).
Выбранный автором стиль изложения помогает в небольшом очерке дать достаточно полный и яркий портрет этого литератора.
В том же плане можно рассматривать и очерк об Иване Евдокимове. Очерк начинается патетическими вопросами: «Кто знает теперь его имя, кто из современных читателей сможет назвать два-три известных хотя бы понаслышке произведения Ивана Евдокимова? Даже всезнающим краеведам не очень-то хорошо знакома монография «Север в истории русского искусства», ставшая в наши дни, можно сказать, библиографической редкостью… А кто читал романы, повести, рассказы Ивана Евдокимова, кто знаком с его книгами о Борисове-Мусатове, Врубеле, Сурикове, Репине, Крамском, Левитане?..» (стр. 260).
Тут, к чести самого В. Гуры, надо отметить, что изданный им в 1983 году однотомник И. Евдокимова (в него вошли повести «Сиверко» и «Колокола») помог вспомнить этого интересного писателя (отзывы Луначарского и Вс. Иванова о нем взяты автором из архива ЦГАЛИ и публикуются впервые). В дополнение к многочисленным материалам, приводимым В. Гурой, я бы мог добавить лишь небольшую заметку из газеты «Читатель и писатель», где Евдокимов пишет о себе: «Работаю над романом «Заозерье». Работаю давно, с 1924 г. Я поставил себе целью показать примерно тридцать последних лет жизни России…» («Читатель и писатель», 1928, N 3).
Завершается книга очерком о Константине Коничеве, нашем современнике, писателе очень своеобразном, связанном с традициями и лесковскими, и народно-сказовыми. И здесь В. Гура соединяет рассказ о творчестве писателя и живую характеристику: был «дядя Костя» – так все его называли – человеком своеобразным, ярким, неутомимым краеведом и хронографом событий начала века и наших дней.
Книга Виктора Гуры – исследовательская, построенная во многом на новом материале и написанная уверенной рукой писателя.
г. Ленинград