Возвращение к Уэллсу

Одним писателям больше везло в критике, другим – меньше. Это общеизвестно. Но были романисты, сама история критических суждений о которых напоминает роман. Применительно к Уэллсу можно говорить даже о романе остросюжетном. Взлет этого писателя был так стремителен, и он, если использовать выражение его многолетней подруги – писательницы Реббеки Уэст, так быстро превратился в одного из «дядюшек английской литературы», что и критические, и биографические работы о нем исчисляются десятками. Не будь Уэллс таким плодовитым писателем, они могли бы по объему соперничать с его собственным творчеством. Это не значит, однако, что Уэллсу всегда везло. Рецензии на его ранние романы, принесшие ему славу, были (если забыть об «Острове доктора Моро», о котором никто в Англии не сказал доброго слова) чрезвычайно похвальными, но при этом весьма неглубокими, и первая статья, где творчество Уэллса было истолковано по-настоящему серьезно, вышла из-под пера не критика, а романиста – Арнольда Беннета, да и та была чуть ли не продиктована ему самим Уэллсом. Потом появились и книги. С 1909 по 1925 год их вышло восемнадцать. Среди них был «Уэллсовский календарь» (1911), составленный некоей Розамундой Мариотт Уотсон и содержащий «цитаты из заметок Уэллса на каждый день года», а два года спустя столь же малоизвестная Элзи Е. Мартон выпустила подборку «Мыслей из Уэллса». Но кроме этих дамских поделок были изданы и «Мир Г. Дж. Уэллса» (1915) Ван Уик Брукса, «Очерк Уэллса» (1922) Сиднея Дарка, «Г. Дж. Уэллс» (1923) Айвора Брауна и несколько других серьезных работ, среди которых можно назвать французскую монографию Эдуарда Гийо и обширную статью В. Тана-Богораза, предпосланную собранию сочинений Уэллса, начатому в 1909 году в петербургском издательстве «Шиповник» – кстати говоря, первому в мире. В 1926 году, когда Уэллсу исполнилось шестьдесят лет, вышло сразу шесть книг о нем. Да и двухтомный «Опыт автобиографии», выпущенный Уэллсом в 1934 году, сделался на определенный период самым известным его произведением. В это время Уэллс находился на вершине славы. Люди продолжали читать его фантастические романы, и он успел сделать себе имя в качестве «обычного» романиста, он побеседовал со всеми ведущими мировыми политическими деятелями минувших десятилетий, на его сюжеты было снято около десяти фильмов, он был постоянным героем газетной хроники, и, когда выступал перед публикой, нередко весь зал вставал.

Но потом дела пошли хуже. Издателей Уэллс стал находить себе не без труда, новые книги о нем не появлялись, в историях литературы о его фантастике не вспоминали, а в качестве «серьезного романиста» он все больше оттеснялся на обочину английской словесности. В горько-юмористическом автонекрологе, который Уэллс написал за два с половиной года до смерти, он вел речь о себе как о давно – и отчасти по заслугам – забытом писателе. Поводам вспомнить о нем, говорилось там, была лишь его смерть.

Увы, так и случилось. В последний путь Уэллса проводили как классика, но затем обращались к нему достаточно вяло и мало, и притом лишь в связи с изучением творчества других писателей, как-либо с ним связанных.

В 60-е годы интерес к Уэллсу начал оживать. Этапной здесь оказалась книга молодого английского исследователя Бернарда Бергонци «Ранний Уэллс» (1961). В ней далеко не со всем можно согласиться, но она снова ввела в круг литературоведческих тем Уэллса-фантаста. Да и приближение 100-летнего юбилея Уэллса давало себя знать. Оправдались не все ожидания. Архив Уэллса, проданный наследниками в Иллинойсский университет (США), попал в распоряжение известного литературоведа Гордона Рея, который объявил о своем намерении написать полную научную биографию Уэллса, но обещания своего не выполнил и лишь надолго оттянул осуществление этой задачи. Впрочем, в 1973 году подобная биография (написанная Норманом и Джин Маккензи и названная ими «Путешественник по времени») все-таки появилась. Правда, литературоведческий уровень книги был не слишком высок. Но шли годы, и становилось ясно, что «Путешественник по времени» – книга в своем роде незаменимая. В ней на редкость детально прослеживался весь жизненный путь писателя. Что же касается литературоведения, то недостатки книги супругов Маккензи вполне компенсировались вышедшей за два года до этого обширной монографией профессора Руанского университета, ныне покойного Жана Пьера Вернье «Уэллс и его время». Появилось и несколько других работ, целиком или частично посвященных Уэллсу. Словом, 60 – 70-е годы вернули Уэллса в число постоянных объектов биографических и литературоведческих исследований.

И все же то, что произошло в 80-е годы, смахивает на сенсацию. Притом неплохо подготовленную самим Уэллсом. Как выяснилось, в свое время он написал не два, а три тома автобиографии, но публикацию третьего тома велел отложить до смерти последней из упомянутых в нем женщин. Этой «последней из упомянутых» оказалась Реббека Уэст. Она была на двадцать шесть лет моложе Уэллса и прожила до девяноста лет, так что выход в свет книги «Уэллс в любви» (так назвал ее редактор – сын Уэллса Джордж Филипп, академик-биолог) сильно отсрочился. Казалось, этот факт должен был повредить ее популярности. За истекшие годы женщины, о репутации которых так заботился Уэллс, сами успели все рассказать, что же касается Реббеки Уэст, то она снабдила Гордона Рея материалами, достаточными для целой книги «Уэллс и Реббека Уэст» (1974), да и ее с Уэллсом сын Энтони Уэст немало писал об отношениях отца и матери. Но случилось обратное. «Уэллса в любви» прочла вся Англия. Были срочно переизданы первые два тома его автобиографии. На полках магазинов появились книги Уэллса, не переиздававшиеся десятилетиями, и в библиографических указателях «книг года» фамилия Уэллса заняла целые страницы.

Впрочем, всего интереснее, что огромный успех «Уэллса в любви» оказался лишь кульминационным пунктом интереса к личности и творчеству Уэллса, нараставшего с 70-х годов. Разумеется, далеко не все, что написано об Уэллсе за это время, находится на должном уровне, а одну из книг – «Уэллс в кино» Алана Уайкса (1977) – можно назвать просто позорной и по уровню мышления, и по недостоверности сообщаемых фактов, но так или иначе Уэллс сейчас словно бы возрождается к жизни. Во многом это заслуга председателя Уэллсовского общества Патрика Парриндера, поместившего в научных сборниках несколько концептуально интересных статей и выпустившего в 1980 году совместно с Робертом Филмусом книгу «Уэллс – литературный критик», где собрано и основательно прокомментировано большое число критических статей Уэллса. Немало сделал и Дж.-Р. Хаммонд, усилиями которого Уэллсовское общество было в свое время основано. Хаммонд опубликовал в 1980 году сборник интервью Уэллса и воспоминаний о нем (в последних, к сожалению, опущено все, что выходит за рамки комплиментарной критики), а за три года перед тем – обширное справочное издание «Спутник Уэллса». Хаммонд, заявивший некогда, что целью Уэллсовского общества является в первую очередь распространение социально-политических идей Уэллса, поместил в виде эпиграфа к своему «Спутнику…» два высказывания, из которых следует, что идеи Уэллса отошли в прошлое, как художник же он по-прежнему интересен. И все же возвращение интереса к Уэллсу – процесс естественный. Об Уэллсе столько пишут потому, что он снова необходим читателю. Английское литературоведение все больше утверждается в мысли, что без Уэллса невозможно представить себе литературный процесс и общественную жизнь в Англии за много десятилетий, причем Уэллс-писатель и Уэллс – своеобразная личность оказываются при этом неразделимы.

На двух недавно вышедших книгах об Уэллсе такой взгляд отразился самым непосредственным образом. Их авторы задались целью понять Уэллса исходя из его книг и таким путем пролить новый свет и на сами эти книги.

С методологической точки зрения подобный подход нельзя назвать беспочвенным. Уэллс никогда не был отстраненным наблюдателем жизни, писатели этого склада отталкивали и возмущали его, и он всего себя «переливал» в свои произведения. Но и гарантией успеха названный метод еще не является. Тут многое зависит от общих установок исследователя. В каких-то случаях они могут книге далее навредить.

Нечто похожее произошло с книгой Питера Кемпа «Герберт Джордж Уэллс и высокоразвитая обезьяна» (1982)¹. Она довольно профессиональна. Автор детально знает тексты (а их немало – Уэллс написал бо

лее ста произведений!) и биографию писателя, многие его замечания отличаются большой меткостью, а иные определения достойны того, чтобы их запомнить. Одну из глав своей книги Питер Кемп, например, назвал «Драчливый пацифист». И в самом деле, удачнее про Уэллса не скажешь. Его отношение к проблемам войны и мира действительно отличалось большой сложностью, да и переход к идеальному обществу, нарисованному в его утопиях, осуществлялся, как правило, отнюдь не мирным и постепенным путем, а в результате грандиозных социальных катаклизмов. Агрессивность поведения Уэллса, его нетерпимость в полемике, оскорбления, которыми он неизменно осыпал всех с ним несогласных, тоже не прошли мимо внимания автора. По его словам, Уэллс представлял собой своеобразную помесь голубя и ястреба. Уэллс, кстати, прекрасно знал этот свой недостаток и очень жалел о нем. «Я много обижал людей» – это чуть ли не последние написанные им слова. Достойна внимания и заключительная глава книги: «Великий земной человек. Уэллс и созданный им собственный имидж». Уэллс показан там как личность достаточно сложная. Конечно, эта глава лучше бы вписывалась в литературоведческую традицию, если бы автор не забыл упомянуть, что Уэллс как-никак был писателем и вынужден был искать в себе самом опору для многочисленных выводимых в его книгах характеров, но и в достоверности сообщаемых фактов (не всегда, к сожалению, приятных) сомневаться не приходится.

И все же ценным вкладом в уэллсоведение книгу Питера Кемпа никак не назовешь. Беда этого автора в том, что он типичный представитель позитивизма – той самой философии, которую больше всего ненавидел Уэллс. Питер Кемп исходит в своем исследовании из ряда биологических и психологических параметров, да и те скорее заявлены в терминологии (начиная с заглавия книги), нежели раскрыты в своем глубинном значении. Все сводится к подборке фактов, иногда лучше, иногда хуже пригнанных друг к другу, и если говорить хоть о каком-то объединяющем начале, то оно состоит, пожалуй, лишь в очень неприязненном отношении к объекту исследования – Уэллсу. Что касается творчества Уэллса, то оно для Кемпа – не более чем своеобразный склад материалов, из которого та или иная ситуация, тот или иной характер или просто отдельная фраза берется с узкой целью, поставленной в данной главе. Порой это производит комическое впечатление. Первая глава книги называется «Хищное отношение к еде. Уэллс и пища». В ней автор, проявляя незаурядное знание текстов, перечисляет чуть ли не все случаи, когда герои Уэллса услаждают себя приятной трапезой, объяснение чему находит в голодном детстве самого писателя. Еще одна глава касается условий жизни Уэллса и его героев и носит название «Преобразованный подвал, Уэллс и среда обитания», В ней автор блещет не меньшей эрудицией, чем в главе о пище, Зато о влиянии на Уэллса Томаса Хаксли, определившего очень многое в становлении личности писателя, говорится мимоходом. Уэллса, замечает Кемп, притягивало к Хаксли то, что тот тоже выбился из бедности…

Книга Джона Р. Рида «Естественная история Уэллса» (1982) на первый взгляд может показаться аналогом книги Питера Кемпа. В ней тоже речь идет о некоем двуединстве Уэллса-человека и Уэллса-писателя, и ее заголовок заставляет сразу же вспомнить об основной сфере научных интересов Уэллса – биологии. Но подобное впечатление будет обманчивым. Книга Рида отличается более высоким уровнем мысли. Соответственно и Уэллс представлен в ней полнее и многомернее. Правда, не все части этой книги равноценны. Глава, посвященная литературному мастерству писателя, несколько слабее остальных. Это легко объяснимо. Уэллс рассматривается автором не столько как художник, сколько как идеолог, хотя Рид и не забывает сказать, что идеи свои Уэллс воплощал с большим писательским мастерством. Причем Уэллс-идеолог и Уэллс-человек и литератор в книге не разобщены. Можно сказать, что Уэллс во всех своих проявлениях показан у Рида как своеобразный, во всем обусловленный временем, судьбой и природными своими особенностями историко-культурный феномен. Однако, в отличие от других «продуктов эпохи», Уэллс сумел вырваться за ее пределы. «Стоит задуматься об Уэллсе как о викторианце, и ваше восхищение перед ним возрастает, – пишет Рид, – ибо вы сразу начинаете понимать, что он был первой значительной литературной фигурой в Англии, сумевшей войти в число современных писателей»². Свои незаурядные литературные способности он использовал в очень широкой сфере, а потому «предстает перед нами как воплощение духа перемен, характерного для нашего времени, как его памятник»³.

Уэллс, продолжает Рид, не создавал новых философских теорий, он их скорее усваивал и синтезировал, но особый его дар состоял в способности делать их всеобщим достоянием. Источниками идеологии Уэллса были социализм и наука, в которой ведущую роль играла для него теория эволюции. В известной мере это обусловило для него и подход к созданию художественных образов. Человек для него – маленькая «модель человечества» со всеми его возможностями и во всем его несовершенстве. И человек и общество подвержены хаотическим импульсам, которые надо постоянно преодолевать ради высших целей. Автоматическую веру в прогресс, отличающую позитивистов, Уэллс решительно не принимал. Человек должен подчинить мир своей воле, а для этого необходимы (здесь Рид цитирует Уэллса) «страсть, энтузиазм и негодование». Не уступать обстоятельствам, а заставлять их служить себе – вот в чем, по Риду, состоял пафос той проповеди, которую Уэллс читал человечеству во всех своих произведениях. С этой точки зрения в книге Рида они по большей части и анализируются.

Сам для себя Уэллс, согласно Риду, тоже был своего рода «моделью человечества», чем и объясняется его своеобразный, многими исследователями отмеченный «литературный эгоцентризм». Уэллс считал, что художественная литература неизбежно автобиографична, поскольку автор всегда опирается на свой собственный жизненный опыт, и в этом – немалая доля истины, но, в отличие от многих других писателей, он эту автобиографичность и не пытался скрыть. В тех же случаях, когда Уэллс опирался не на собственные, всегда очень субъективно окрашенные жизненные впечатления, а на чужие книги, он делал это весьма своеобразно: с авторами, его заинтересовавшими, он вступал в яростный спор. Рид находит множество интересных примеров подобной скрытой полемики в романах Уэллса. В частности, «Колеса фортуны» и «Морская дева» рассматриваются им как проявления несогласия с «Ундиной» Ла Мотт Фуке и «Женщиной с моря» Ибсена, а в «Накануне» он находит спор с «Портретом женщины» Генри Джеймса. Все эти, да и некоторые другие книги Уэллса (здесь можно упомянуть и «Анну-Веронику», где Уэллс вступает в прямую полемику с Бернардом Шоу) – своеобразный способ участия в дебатах о «новой женщине», развернувшихся в Англии в конце прошлого и в начале нашего века.

Особенность творчества Уэллса Рид видит также в том, что этот писатель, всю жизнь выступавший пропагандистом нескольких идей, был вместе с тем необыкновенно многообразен. Он не только работал во многих жанрах, пытаясь в каждый из них внести что-то новое, но и умел говорить с самыми разными интонациями. Он мог быть исполнен пафоса и заставлять людей смеяться, исподтишка пародировать чужие произведения, яростно спорить с другими и подшучивать над самим собой. Словом, хотя речь у Рида не о биографии Уэллса, а о его произведениях, притом, повторим, проанализированных прежде всего с точки зрения заключенных в них идей, писатель в книге предстает перед нами как в высшей степени интересная и богатая личность. К тому же Рид не идеализирует своего героя. Он идет более простым и достойным путем – путем научной объективности.

Но самым большим достижением уэллсоведения последних лет, бесспорно, является книга Розлайн Д. Хейнс «Уэллс – человек, открывший будущее» (1980)⁴. Автор ее – доцент Глазговского университета, по ее собственным словам, «из науки эмигрировала в литературоведение»: она биолог. Это помогает ей глубже других понять научную подоснову взглядов Уэллса, и подзаголовок ее книги «Влияние науки на его мысль» совершенно оправдан. В известном смысле это увеличивает и литературоведческую ценность книги. Там, где Питер Кемп просто играет терминами, Розлайн Хейнс понимает суть проблематики. При этом она ни на минуту не забывает, что пишет именно литературоведческую книгу. Уэллс воспринимается ею не как популяризатор научных идей, а именно как писатель. Естественнонаучное образование, им полученное, во многом определило его художественное своеобразие, помогло ему стать одним из самых характерных для нашего века писателей. Поэтому Хейнс меньше всего стремится превратить свою книгу в своеобразный каталог научных идей, нашедших выражение в тех или иных произведениях Уэллса. Столь, казалось бы, притягательное для книги подобного типа перечисление осуществившихся научно-технических предсказаний Уэллса (а их немало) в ней попросту отсутствует. Разумеется, автор не забывает упомянуть о том, что Уэллс – один из родоначальников футурологии, но этим, по сути дела, и ограничивается. Что Хейнс интересует прежде всего, так это тип мышления Уэллса, обусловленный в значительной мере его научными занятиями и в свою очередь определивший многое в его взгляде на мир. Поэтому Хейнс не ограничивается фантастическими романами Уэллса, где вопросы науки лежат на поверхности, а рассматривает его творчество в целом.

Особую часть своей работы Хейнс посвящает полемике с упоминавшейся выше книгой Бернарда Бергонци, остававшейся до последнего времени единственным английским исследованием, специально разрабатывавшим вопрос об Уэллсе-фантасте. С книгой Бергонци можно было, конечно, во многом поспорить уже при ее появлении, но, пусть и с большим опозданием, в Англии наконец-то сказано разумное слово о главном ее недостатке: Бергонци пытается в ней представить молодого Уэллса типичным писателем конца века. Хейнс с этим решительно не согласна. Уэллс, по ее словам, во всем противостоял преобладавшему в 90-х годах духу. Недолгий период увлечения идеями позднего английского эстетизма лишь заставил его последовательнее, со знанием дела, против него выступить, и когда Уэллс подводит черту под прошлым, он делает это единственно для того, чтобы оно не мешало движению в будущее.

Слова «получил естественнонаучное образование» для Хейнс, прошедшей подобную же школу, лишены всякой отвлеченности. Она знает, каким предстает материал для человека, привыкшего работать с микроскопом, и как сочетается для «естественника» внимание к детали и потребность в обобщении, стремление все упорядочить, свести в систему. Соединение этих двух качеств и представляется ей основой мировосприятия Уэллса, а заодно и его писательского метода. Впрочем, она тут же делает существенную поправку: система, к которой стремится Уэллс, никогда не бывает застывшей, она обладает внутренней способностью к развитию, некоей изначально заданной и непрерывно осуществляющейся кинетичностью. Иначе, замечает она, и не могло быть у человека, воспринявшего дарвиновское учение непосредственно от Томаса Хаксли – крупнейшего пропагандиста дарвинизма.

Раннее творчество Уэллса Хейнс анализирует, исходя именно из этих посылок. Не забывает она и о том, что дарвинизм для своих первых адептов представал в исторически ограниченных формах. Дарвин не был знаком с открытиями Менделя и тем более не мог предвидеть дальнейшего развития генетики, а потому на его работах остается легкий налет ламаркизма, сказывающийся и в произведениях Уэллса. Отсюда – многие образы в романах Уэллса, в частности образ марсиан, впервые родившийся у писателя задолго до «Войны миров», в одном из самых ранних и написанных очень серьезно очерков Уэллса «Человек миллионного года». В своем знаменитом романе писателю оставалось лишь переселить этих «людей миллионного года» на Марс.

Давняя литературная тема – животные инстинкты, дремлющие в человеке, – тоже обновляется у Уэллса под влиянием дарвинизма. Она приобретает естественнонаучное обоснование и тем самым подводит его к размышлениям о законах мироздания и законах человеческого общества. Идя вслед за Т. Хаксли («Эволюция и этика», 1881), он противопоставляет безжалостный «космический процесс» «этическому процессу», находящему свою опору в потребности людей во взаимопомощи, без которой человечество просто не выжило бы. Это и делает Уэллса врагом социального дарвинизма, пытающегося рассматривать человеческое общество с точки зрения «космического процесса». Уэллс-утопист, сказавший свое слово в 900-е годы и в последующие десятилетия, как раз и раздумывает о тех общественных условиях, при которых в людях окончательно победила бы эта потребность во взаимопомощи. Уэллс представлен Хейнс именно как «научный гуманист», хотя она нигде и не употребляет этих слов Бертрана Рассела. Разумеется, конкретные воплощения подобного взгляда на мир у Уэллса менялись. В разные периоды они принимали разную форму, и если определить мысль Хейнс в отсутствующих у нее политических терминах, то можно сказать, что он проделал эволюцию от левого радикализма, окрашенного социалистическими идеями, к социал-демократии правого толка, но исходным пунктом его суждений всякий раз оставался все тот же научный гуманизм.

Очень много внимания уделяется в книге Хейнс и центральному философскому вопросу, над разрешением которого Уэллс бился всю жизнь: вопросу о детерминизме и свободе воли. Как известно, этой проблеме посвящена одна из первых статей Уэллса и об этом же – последние его записи. Автор книги о «человеке, открывшем будущее», не дает достаточно определенного ответа на этот вопрос, но она, во всяком случае, детально прослеживает движение мысли Уэллса в подходе к этой сложнейшей философской проблеме и показывает, какое значение она имела для него как для мыслителя и просто как для человека, пытавшегося осмыслить собственную судьбу.

Стремление определить научную основу взглядов Уэллса выводит, таким образом, автора далеко за пределы специальных вопросов. Подобный подход помогает точнее понять многие стороны и его художественного творчества, и социально-политических взглядов. Книга Хейнс – еще одно доказательство того, что уэллсоведение успело за последние десятилетия превратиться в важную отрасль науки о литературе.