№6, 1969/Обзоры и рецензии

Во власти штампов

«Ученые записки». Адыгейский научно-исследовательский институт языка, литературы и истории. Том VI. Литература и фольклор. Краснодарское книжное изд-во, 1968, 258 стр.

Ученые записки» как тип изданий стали чуть ли не притчей во языцех – это, мол, средоточие книжной мудрости, весьма далекой от жизни. Мнение во многом неправильное. Я не ученый, а литератор, во мне не раз приходилось ссылаться на публикации «Ученых записок», изданных, например, Московским или Ленинградским университетом. Недавно в моих руках оказался том «Ученых записок» Пермского университета, посвященных литературоведению. Почтительно разглядывал я порядковый номер издания: оказывается, эта объемистая книга – 138-й выпуск трудов уральского вуза. И надо сказать, весьма квалифицированный коллективный труд, содержащий художественные разборы ряда произведений советской литературы 20-х, 30-х и 50-х годов; его прочли бы с интересом и пользой для себя преподаватели-словесники, студенты филологических факультетов, а пожалуй, и многие литературные критики. Помимо всего, статьи пермяков опираются на разработки литературных архивов, авторы сопоставляют разные варианты произведений и т. п. Я воспользовался сослагательным наклонением («прочли бы»), потому что до читателя, живущего за пределами Урала, «Ученые записки» Пермского университета наверняка не дойдут, – они изданы тиражом 600 экземпляров.

Мне приходилось встречать и менее интересные «Ученые записки», наполненные отнюдь не блещущими оригинальностью «научными» работами. Издавались они чаще всего молодыми вузами, педагогическими институтами, не накопившими традиций. Напечатанные тут статьи иногда напоминали цитатники, разбавленные цифровыми иллюстрациями, «снятыми», так сказать, с самой поверхности общественных явлений.

Нужно ли, однако, предъявлять строгие критические требования к подобным изданиям? Ведь они рассчитаны на узкую аудиторию и чаще всего печатают не апробированные работы, а статьи-заявки на диссертации. Существует мнение, что средний уровень кандидатских диссертаций гуманитарного профиля крайне низкий. Если это так, то претензии следовало бы предъявлять не редакторам иных «Ученых записок», а Ученым советам институтов, ВАКу… Да и в компетенции ли это литератора?

Так я думал до того, пока не прочитал шестой том «Ученых записок» Адыгейского института языка, литературы и истории – «Литература и фольклор», изданный, кстати, большим для такой категории книг тиражом – 1 тысяча экземпляров. По мере того как я читал статьи и поучения критиков адыгейским писателям, прозаикам и поэтам, во мне зрело убеждение, что литератор, раз уж он познакомился с подобной книгой, не смеет отойти в сторону, промолчать.

Адыги получили письменность недавно, в советское время. Письменная литература и все специфичные для нее жанры родились на нашей памяти. Уже поэтому влияние местной критики, местного литературоведения на молодых прозаиков и поэтов огромное, гораздо большее, чем в литературах с крепкими традициями. Между тем многие статьи сборника, посвященные адыгейским литераторам, показались мне не только неквалифицированными, но даже вредными. Об этом я и хочу сказать.

Как всякая молодая литература, адыгейская нуждается в бережном отношении к традициям изустной поэзии и фольклора, в отборе и наглядной демонстрации образцов истинной художественности, в отказе от противопоставления содержания форме, в пропаганде истинных эстетических критериев. Особенно опасны для молодых литераторов рецидивы рапповской или вульгарно-социологической критики. Но прежде всего – это каждому очевидно – литературоведы и критики, раз уж они берутся поучать и направлять молодых поэтов и прозаиков, должны сами владеть литературным словом.

Адыгейская поэзия и проза мне в подлинниках, к сожалению, недоступна. Но все же истинная поэтичность ряда произведений доходит до русского читателя даже сквозь малограмотные и вовсе не грамотные переводы современных авторов, обильно цитируемых в критических статьях сборника; то и дело проглядывают истинно поэтичные строки подлинников, принадлежащие перу талантливых поэтов и прозаиков Адыгеи (Аскера Евтыха, Киримизе Жанэ и др.).

Статьи сборника написаны примитивным, а то и просто неграмотным языком. А речь-то идет об искусстве!

Примеров можно привести сколько угодно: «Поэмой «Место, где утонула девушка» А. Евтых написал одну из интересных страниц многовековой истории адыгейского народа» (стр. 80). «Основной прием в их изображении (героев. – В. К.) развертывание… Д. Костанов использовал не только приемы развертывания, но и развития» (стр. 49 – 50). «Многие герои Д. Костанова погружены в бытовую, производственную, в лучшем случае – в психологическую ситуацию (что остается еще? – В. К.). Это узкие рамки для тех, кто вступает в жизнь» (стр. 49).

«Поэма… решает (?) тему освобождения человека от старых представлений, преодоление привычек» и т. д. (стр. 25). «Несмотря на заостренность сюжета, поэт не делает усложненной композиции» (стр. 77). «Здесь рассказ поэта о старом и новом мире переходит к открытому, грозному обличению всех тех, кто, цепляясь за старые обычаи и уклад жизни, вредит Советской власти, мешает трудящимся строить жизнь по-новому» (стр. 27).

Я уже не говорю о «ярком образе» секретаря парторганизации, или колхозника, или адыгейки – неизменном эпитете для каждого положительного героя; или о том, что то один, то другой поэт «вдохновенно рассказывает» – о трудовом подвиге строителей, делах колхозников, работе парторгов и т. д. Удивительно беден словарь, набор эпитетов, определений, которыми пользуются авторы сборника!

И дело не только в том, что они, быть может, еще не в полной мере овладели богатством русской речи (к тому же М. С. Горенштейн и Л. Г. Голубева, как очевидно, – не адыгейцы). Бедный язык критиков отражает в данном случае их художественное мышление.

Это сказалось и на другом, весьма важном моменте критического разбора – на изложениях сюжетов художественных произведений, без чего в конце концов редко обходится литературоведческая статья. Вот примеры, на мой взгляд, вопиющие:

«Эта повесть посвящена жизни передового колхоза. Колхоз им. Ленина Красногвардейского района долгое время отставал. Райком партии и Райисполком укрепили руководство артели. Правление и партийная организация сумели добиться коренного перелома в колхозных делах. Благодаря самоотверженному труду всей массы колхозников во главе со своими вожаками-коммунистами, крепнет из года в год общественное хозяйство, растет культура и материальное благополучие членов артели» (стр. 36).

«Секретарь первичной парторганизации Асфар Маков умело мобилизует и нацеливает колхозников на решение актуальных и хозяйственных задач, а секретарь райкома Рыбачек идейно руководит ими, оказывает им необходимую помощь, воспитывает псыбэвцев… Председатель колхоза… испытанный, вдумчивый организатор и чуткий руководитель» (стр. 84 – 85).

«На стадионе знакомятся парень и девушка, Айтеч и Зуля. Девушка работает на заводе и заочно учится. Зуля очень дорожит временем. Она страстно желает повысить производительность станка, на котором работает. С помощью инженера, после ошибок и неудач, она находит решение проблемы. Рассказ завершается сценой новогоднего вечера. Поднимают тост за Зулю, которая выполнила пятилетку в три года. Приглашают к столу мать Зули. Женщина, преодолев стеснение, идет к столу и произносит тост за гостей, за дружбу адыгов и русских» (стр. 40 – 41).Не ясно ли, что аннотации такого рода не только не дают представления о повестях и рассказах, но могут внушить литераторам мысль, что суть художественного произведения только в том и состоит, чтобы послужить иллюстрацией к тезисам, изложенным во вчерашней передовой?Изложив так невразумительно сюжет рассказа Д. Костанова «Сказание о времени», автор критической статьи сразу же произносит патетические слова: «Образ передового рабочего… открывает новую страницу в творчестве писателя. Через характер Зули раскрывается образ передового рабочего – адыгейской девушки». Но для суждений о характере Зули такая аннотация ничего не дает.Пожалуй, дело обстоит еще хуже, когда критики обращаются к стихам и поэмам. А ведь есть у адыгейских поэтов прекрасные стихи! Хотя бы эти, напоминающие мне легендарного дагестанского лирического поэта Махмуда из Кахаб-Росо:

Ударив кремнем, зажег я огонь,

И когда я увидел в ущелье ее,

И сердце зажглось мое, как огонь,

И слезы горячие мои потекли,

Она по имени меня назвала… (стр. 76)

Авторы статей обращаются к такой важной теме, как образ В. И. Ленина в поэзии, но трактуют ее тоже упрощенно.Среди стихотворений о Ленине как не упомянуть удивительный сюжет, подсказанный Исхаку Машбашу наблюдением, сделанным в московском музее: на хранящемся там пиджаке Ленина пришиты разные пуговицы. Машбаш пишет:

Если бы я своей матери сказал

об этом,

Она бы не поверила!

Если бы моя мать знала,

Она бы нашла для тебя одинаковые

пуговицы,

Свое добро –

Подарок,

Тебе бы прислала,

К пиджаку твоему красиво бы пришили

пуговицы.

(Подстрочный перевод в майкопском издании, И. Машбаш, 1962.)

Между тем литературные критики Адыгеи предпочитают стихи (может быть, только строфы из стихотворений) чисто декларативные:

Ленин в сердцах миллионов,

Учение Ленина – оружие миллионов,

Миллионы по Ленину живут.

(Стихи Ахмеда Житкова в статье М.Кунижева; стр. 21)

Или из творчества великолепного ашуга Цуга Теучежа выбирают риторическое стихотворение «на Дату» (к созыву сессии Адыгейского областного Совета), называя эти строки «пламенным призывом» и т. д.

Народ избрал вас,

Вам народ доверил

Свою судьбу,

Работ больших размах.

Слуга народа,

Будь народу верен

И знамя Ленина

Держи в руках. (Перевод А. Пономарева; стр. 6.)

Из творчества одареннейшего поэта К. Жанэ (у которого, кстати, есть прелестное детское стихотворение «У памятника Ленину», – мальчик спрашивает мать: «Он не замерзнет? Ему не холодно? Смотри, одет совсем он налегке и кепку снял») выбираются дидактические строки, про которые еще сказано, что поэт привлек широкий арсенал изобразительных средств:

Ты дорогу к расцвету открыл для народа,

Наше счастье и солнце, бессмертный

наш Ленин.(стр. 10)

(Два последних стихотворения из статьиЛ. Голубевой «В. И.Ленин в адыгейской поэзии»)

Но раз уж зашла речь о стихах, приведенных в статьях критиков, то снова о языке, на этот раз – языке переводов (причем в равной степени подстрочных и «поэтических»):

С тяжким именем труда

Связаны нищие дни.

(Из статьи М. Кунижева; стр. 26.)

Когда умерла бедная, Зулиф

Выло пять лет… но, –

Но, «но» не говоря, (??!)

Подсчет лет

Старушка перестает (?)

(стр. 73)

И двадцать лет я ребенка ее

Воспитал, он сейчас передо мной.

(стр. 76)

(Из статьи А. Гадагатля и К.Шазэо.)

Весьма неуклюже изложив содержание сказки поэта К. Жанэ, в которой лисица обманула медведя, сказав, что бочка с медом, которую они нашли, наполнена дегтем, а потом сама же упала в бочку и утонула, критик А. Схаляхо делает решительные идеологические выводы:

«В ней (сказке. – В. К.) также зло побеждается. Но как? В этом вопрос. В произведениях устного народного творчества зло уничтожается не само по себе. А у поэта лисица погибает сама (!). Выходит, что зло как бы сверху наказывается. А это ведь неверно! Далее, какая она хитрая, эта лисица, которая не знает, что целую бочку меда нельзя съесть (в сказках и не такое случается! – В. К.)? Какая она хитрая, эта лисица, если она не сумела спастись от «дураковатого», «глуповатого» медведя? Как видно, отход поэта от традиции устного народного творчества сказался весьма отрицательно в идейном отношении» (стр. 129).

Какие превратные суждения о художественном образе имеет А. Схаляхо (кстати, он один из двух научных редакторов «Ученых записок»), свидетельствует еще такой пример. Критик укоряет К. Жанэ за нереалистический якобы образ: снег окутывает дерево, как бы обнимается с ним (дословный перевод). «Так не бывает», – думается критику…

Авторы «Ученых записок» сплошь и рядом подходят к поэзии с сугубо утилитарными критериями. В статье об одном из самых одаренных поэтов Адыгеи Аскере Евтыхе (правда, на этот раз о его прозе) критики, среди них и А. Гадагатль – сам поэт, – вменяют автору в вину неудачный образ председателя колхоза. В чем же неудача? «В лице Мурата следовало бы показать не влюбленного человека, ради своих личных чувств едущего в город к Асиет, а, напротив, настоящего, опытного организатора и делового руководителя коллектива, требовательного и заботливого человека, интересующегося не только делами колхоза, но и стройки».

На страницах «Ученых записок» весьма подробно прослежено влияние русской культуры. Это естественно. Судьба адыгейского народа теснейшим образом переплелась с судьбой русского народа. Однако молодую адыгейскую литературу питают также и другие корни – изустная поэзия, сказки, предания адыгов. Об этом говорят авторы «Ученых записок», в частности Т. Чамоков в статье «О традициях и новаторстве в поэзии адыгских литератур».

Я был бы, конечно, неправ, если б не отметил и других достоинств «Ученых записок». В них дана исчерпывающая библиография произведений писателей и критических обзоров о них. Статьи Т. Чамокова, К. Шазэо, Э. Чамоковой написаны хорошим языком. Статьи М. Горенштейн (о Д. Костанове) и М. Кунижева (об А. Хаткове), из которых я черпал примеры языковых и литературных ляпсусов, содержат тем не менее весьма дельные замечания по поводу действительных недостатков анализируемых произведений. Эти авторы выступают против декларативности, против поучительных речей, которые ведут положительные персонажи повестей, в частности русские люди, каждого из которых всегда ставят в пример, как старшего брата, и т. д. и т. п. К тому же эта заслуженная критика адресована, например, Д. Костанову, который как раз является одним из двух научных редакторов «Ученых записок», – такое случается не часто!

Цитировать

Канторович, В. Во власти штампов / В. Канторович // Вопросы литературы. - 1969 - №6. - C. 185-189
Копировать