Великий спор (Пушкин и Тютчев)

В 1836 году в двух номерах пушкинского «Современника» были напечатаны двадцать четыре стихотворения Тютчева. Спустя полгода Пушкин погиб. Эта роковая случайность неизбежно должна была обрести мистико-символический смысл: «в гроб сходя, благословил». И – обрела. В результате, как справедливо писал Ю. Тынянов, в представлении и литературоведов и читателей сложилась «трогательная картина»: «старший поэт не только принимал нового, замечательного… поэта, но и «благословлял его приход», – «передавал ему лиру» ¹.

«Трогательная картина» воспроизводилась с удивительным постоянством. С давних пор за Тютчевым закрепилась репутация верного ученика и прямого последователя Пушкина. Сомнения отвергались, словно это так уж лестно для истории литературы – выглядеть идиллией, а не полем борьбы, согласием, исключающим споры.

Еще в 1886 году зять поэта и первый его биограф И. С. Аксаков уверенно сообщал читателям, что «Тютчев принадлежал бесспорно к так называемой Пушкинской плеяде поэтов» ².

Учебник В. Сиповского обращал внимание гимназистов в первую очередь на то, что Тютчев явился продолжателем «скорбной» линии пушкинской лирики³.

Капитальная «История русской литературы XIX века» под редакцией Д. Н. Овсянико-Куликовского прививала любителям отечественной словесности представление о Тютчеве как о «младшем сверстнике и ученике Пушкина» ⁴.

Статья Ю. Тынянова «Пушкин и Тютчев», написанная против понимания их отношений как учителя и ученика, датирована 1323 годом. После опубликования ее оспорили, восстановили прежние представления, даже упрочили их, так что в последней «книге о Тютчеве мы уже можем прочитать следующее: «…Настойчивое желание Тынянова отделить Тютчева от Пушкина не может вызвать одобрения» ⁵.

Видите как – «отделить»! Будто Пушкин и Тютчев составляют вместе неделимое целое.

Даже серьезный и глубокий ученый К. Пигарев написал в своей очень интересной книге «Жизнь и творчество Тютчева» о статье Ю. Тынянова как о смешном заблуждении исследователя.

Между тем ошибочные представления о Тютчеве как об ученике Пушкина и его прямом последователе вели не только к тому, что неверно понималась литературная эпоха (об этом и написал Ю. Тынянов), но – что еще более важно – к искажению самого тютчевского характера. Невинное на первый взгляд заблуждение иной раз оборачивалось непониманием Тютчева. Что яге касается Ю. Тынянова, то, мне кажется, в чем-то с ним следует согласиться, а что-то приходится и оспорить.

В июне 1836 года в Мюнхен, где Тютчев находится на дипломатической службе, приходит письмо от князя И. С. Гагарина; письмо, которому суждено стать ценнейшим (потому что единственное) свидетельством человека, который непосредственно говорил с Пушкиным о тютчевских стихах и написал сразу после разговора с ним. Гагарин спешит обрадовать Тютчева: его стихи он передал Вяземскому, лично присутствовал при их чтении Вяземским и Жуковским и пришел «в восхищение, в восторг»: «Каждое слово, каждое замечание – Жуковского, в особенности, – все более убеждало меня в том, что он верно понял все оттенки и всю прелесть этой простой и глубокой мысли» ⁶. И вот наиболее радостная для Тютчева весть – оба поэта решили напечатать пять или шесть стихотворений в ближайшем номере пушкинского журнала, а потом и издать все стихи отдельной книгой. День спустя стихи Тютчева прочитал и Пушкин и после, в разговоре с Гагариным, «дал им справедливую и глубоко прочувствованную оценку» ⁷.

Вот по поводу этой оценки Ю. Тынянов и написал, что в передаче Гагарина она только «условная форма вежливости, бледная после впечатления, произведенного стихами на Жуковского и Вяземского» ⁸.

Что ж, Гагарина можно понять и так. Ведь он, как сам пишет, «был в восхищении, в восторге» не от более близкого ко времени написания письма разговора с Пушкиным, а от оценки, данной стихам Тютчева Вяземским и в особенности Жуковским.

А можно понять и по-другому. Разговор с Вяземским и Жуковским – первое впечатление Гагарина, и какое! – сам патриарх русской поэзии Жуковский

(а его имя очень много значило в то время) восторженно оценил стихи, которые нравились и Гагарину. Есть чем порадовать Тютчева!

Так прав ли Ю. Тынянов? Он справедливо отводит единственное (кроме гагаринского) известное ему, уже ретроспективное (1858 год) свидетельство П. Плетнева об «изумлении и восторге, с каким Пушкин встретил неожиданное появление этих стихотворений» ⁹. Отводит, потому что бывший некогда близким пушкинским приятелем П. Плетнев обнаружил себя впоследствии не совсем достоверным мемуаристом.

Кстати, после тыняновской статьи было опубликовано еще два свидетельства. И тоже ретроспективных. Но одно из них – анонимного автора «Литературных прибавлений к «Русскому инвалиду», написавшего в 1838 году об «умилении», в которое пришел Пушкин от тютчевских стихов¹⁰, – Ю. Тынянов, можно сказать, предугадал, когда говорил в статье, «что уже к 40-м годам все факты пушкинской эпохи покрывались по отдаленности радужным лаком» ¹¹. Ведь разве не разновидность «радужного лака» представляет собой этот хрестоматийный глянец умиления. Другой автор, Ю. Ф. Самарин, и сам не настаивает на достоверности переданного им пушкинского неистовства: «Он носился с ними (тютчевскими стихами. – Г. К.) целую недолю…»«Мне рассказывали» ¹², – предупреждает Ю. Самарин.

Но, казалось бы, сами двадцать четыре стихотворения Тютчева, напечатанные в «Современнике», своим количеством способны лучшим образом опровергнуть любые домыслы о «вежливом» и даже холодном пушкинском приеме этих стихов. Этим аргументом не преминули воспользоваться оппоненты Тынянова, и в частности Г. Чулков, статью которого «Стихотворения, присланные из Германии» принято хвалить за особую убедительность: «Серьезно аргументированной концепции Ю. Н. Тынянова была противопоставлена столь же серьезно аргументированная противоположная концепция» (Н. Королева) ¹³, «несостоятельность аргументации Тынянова убедительно опровергнута Г. И. Чулковым» (К. Пигарев) ¹⁴, «убедительно полемизирует с Ю. Тыняновым Г. Чулков» (В. Касаткина) ¹⁵. «Критика не убеждает даже и тот факт, – пишет в упомянутой статье Г. Чулков, – что Пушкин напечатал в третьем томе «Современника» за 1836 год сразу шестнадцать стихотворений Тютчева, а в четвертом – еще восемь, тогда как Вяземский и Жуковский предлагали напечатать в журнале всего лишь пять или шесть пьес, отложив прочие для будущей книжки поэта» ¹⁶.

Надо сказать, что в статье Ю. Тынянова это действительно наиболее уязвимое место. Он верно указал, что рядом с Тютчевым в третьем и четвертом номерах журнала Пушкин был вынужден печатать стихи «совершение неведомых и третьестепенных поэтов» ¹⁷, что, публикуя шестнадцать стихотворений Тютчева, Пушкин в этом же номере журнала помещает статью, где укоряет поэтов в бездействии. Но двадцать четыре стихотворения! «Факт неопровержимый» ¹⁸, – разводит руками Ю. Тынянов.

Попробуем поразмышлять над этим фактом. Только сначала договоримся отличать Пушкина-художника от Пушкина-издателя или, как он сам себя называет, «журналиста». Это не одно и то же, и Пушкин даже настаивает на этом. Он стал издателем не от хорошей жизни. «Денежные мои обстоятельства плохи – я принужден был приняться за журнал» ¹⁹ – это из письма П. В. Нащокину. «Вижу, что непременно нужно иметь мне 80000 доходу. И буду их иметь. Не даром же пустился в журнальную спекуляцию – а ведь это все равно что золотарьство… очищать русскую литературу, есть чистить нужники и зависеть от полиции», – пишет Пушкин жене (т. 16, стр. 113).

Ну, что касается полиции, то здесь Пушкин как всегда безупречен: он борется за изъятые места, добивается, чтобы цензурные изъятия были обозначены хотя бы точками (в частности, он добился этого и для тютчевских стихов). Но что до материала, помещенного в журнале, то освящать этот материал вкусом Пушкина-художника вовсе не обязательно. Иначе даже ничтожные, справедливо забытые стихотворцы С. Стромилов, В. Романовский, А. Лаголов окажутся «благословленными» Пушкиным. Нет, у него, как издателя, были свои принципы, которые, кстати говоря, сформировались не вдруг.

Еще в феврале 1832 года Пушкин, высоко оценив два номера нового журнала «Европеец», писал его издателю И. В. Киреевскому: «…Несколько слов об журнальной экономии: в первых двух книжках Вы напечатали две капитальные пиэсы Жуковского, и бездну стихов Языкова; это неуместная расточительность. Между Спящей Царевной и мышью Степанидой должно было быть по крайней мере 3 нумера. Языкова довольно было бы двух пиэс. Берегите его на черный день. Не то как раз промотаетесь и принуждены будете жить Раичем да Павловым» (т. 15, стр. 9).

Но что за странность? Как только Пушкин сам становится издателем, как только практическая сметка, столь явно проявившаяся в письме к Киреевскому, оказывается нужной ему самому, он тут же повторяет ошибку Киреевского. Да куда там – усугубляет ее! Он печатает разом «бездну стихов» Тютчева, он не соблюдает правил «журнальной экономии», хотя при этом сам сознает возможность «промотаться»: недаром он тут же укоряет поэтов в «бездействии», в малой продуктивности, огорчительной для читателей и разорительной для издателей.

В чем дело? Почему Пушкин не стал беречь стихи Тютчева «на черный день», бережно расходуя помаленьку эти самые двадцать четыре стихотворения?

Мне кажется, потому, что Пушкин и не считал Тютчева таким поэтом, которого стоит беречь «на черный день».

И не зря Ю. Тынянов, опровергая слова Плетнева о тютчевских стихах как неожиданных для Пушкина, напомнил о пушкинской рецензии на альманах «Денница», напечатанной еще в 1830 году в «Литературной газете». Отзываясь па статью Киреевского в этом альманахе, Пушкин писал: «Из молодых поэтов

немецкой школы г. Киреевский упоминает о Шевыреве, Хомякове и Тютчеве. Истинный талант двух первых неоспорим» (т. 11, стр. 105).

Конечно, прав Ю. Тынянов, заключивший из этих слов, что Пушкин не только, оказывается, знал тютчевские стихи, но вот даже отозвался о них «неблагосклонно». И не прав Г. Чулков, который утверждает, что «Пушкин еще не составил тогда, в 1830 году, своего мнения о Тютчеве», и – мало того! – вот как изображает самого Пушкина: «Со свойственной ему осторожностью Пушкин не спешил высказываться о новом поэте, пока в его руки не попала тетрадь стихов, уже достаточно характеризующих лицо нового лирика» ²⁰. Удивительно, что мнение Г. Чулкова поддержано многими исследователями и даже стало чуть ли не каноническим²¹.

А ведь еще за четыре года, в 1826 году, в одной и той же книжке альманаха «Урания» были напечатаны пять стихотворений Пушкина и три – Тютчева. Мог ли Пушкин не заметить стихов «сверстника и ученика»? Исключено. Мог ли он составить хотя бы первое мнение о Тютчеве по этой публикации? Безусловно! Ведь «Урания» напечатала не какие-то, как мы теперь говорим – «проходные» вещи, а «Проблеск» с его ныне хрестоматийными строчками: «как бы эфирною струею по жилам небо протекло», стихотворение, которое Лев Толстой позже отметит четырьмя восклицательными знаками.

Еще через год, в 1827-м, в поле зрения Пушкина попадает «Северная лира». Он пишет, хотя и не заканчивает, рецензию на этот альманах и строит ее таким образом: сначала говорит о поэтических публикациях «Северной лиры», а потом возражает на статью Раича, помещенную в ней. В первой, законченной части рецензии – обзоре поэзии альманаха – перечислено много имен. Не обойден молчанием даже Муравьев, стихи которого Пушкин встречает впервые.

Вот, кстати, прямой ответ утверждению Г. Чулкова: «Со свойственной ему осторожностью Пушкин не спешил высказываться о новом поэте…» Пушкин, как видим, вовсе не осторожничал: «Между другими поэтами в первый раз увидели мы г-на Муравьева и встретили его с надеждой и радостию» (т. 11, стр. 48).

Но – главное, – встретив с радостью стихи Муравьева, Пушкин опять – ни словом! – не отозвался о стихах Тютчева. А ведь тютчевская публикация в «Северной лире» весьма значительна – целых семь стихотворений.

И заметна. Больше того – замечена. Ее положительно оцепил «Московский вестник» ²². Ее благосклонно встретил не кто-нибудь, а Вяземский, ближайший приятель и литературный соратник Пушкина²³.

Пушкин промолчал…

А еще через три года «Литературная газета» печатает рядом в своем восьмом номере за 1830 год два критических материала, в которых названо имя Тютчева. Один из них снова принадлежит Вяземскому. Он по-прежнему благожелателен к Тютчеву, ставшему к тому времени постоянным автором журнала «Галатея». Сам журнал для Вяземского – «мертвый обломок». Но эта ирония отнюдь не распространяется на стихи двух авторов «Галатеи» Тютчева и Ознобишина: они даже кажутся Вяземскому «Пигмалионами, которые покушаются вдохнуть искру жизни в мертвый обломок» ²⁴.

Другой критический материал, опубликованный «Литературной газетой», – та самая пушкинская рецензия на «Денницу», где выписаны имена трех поэтов: Шевырева, Хомякова и Тютчева.

Помещенные в одном номере газеты, две эти статьи литературных единомышленников вольно или невольно стали по отношению друг к другу полемическими. Яблоко раздора – стихи Тютчева. Мнение Пушкина о них не совпало с мнением Вяземского.

Вот только какое оно – это пушкинское мнение? Ю. Тынянов полагал так: Пушкин «прямо отказывает в истинном таланте Тютчеву» ²⁵. Думается, что это ошибка. Скорее всего Пушкин хотел сказать то, что сказал, – что истинность таланта Тютчева можно оспорить.

Но почему он так сказал? Что заставило его, такого обычно щедрого – порой даже чрезмерно! – на похвалу («с радостию» встретил стихи Муравьева, увидел в стихах Туманского «решительный талант»), усомниться в истинности дарования Тютчева?

Дело, мне кажется, в несовпадении поэтического мировосприятия тех, кого идиллически окрестили всего лишь учителем и учеником. В том – невольном, непрямом, но очевиднейшем – споре, что вели они между собой.

1. Юрий Тынянов, Архаисты и новаторы, «Прибой», Л. 1929, стр. 332.[↩]
2. И. С. Аксаков, Биография Федора Ивановича Тютчева, М. 1886, стр. 77.[↩]
3. «История русской словесности», ч. III, вып. 2, СПб. 1912, стр. 19.[↩]
4. »История русской литературы XIX века», т. 3, «Мир», 1910, стр. 459. [↩]
5. В. Н. Касаткина, Поэтическое мировоззрение Ф. И. Тютчева, Изд. Саратовского университета, 1969, стр. 9.[↩]
6. Уточненный перевод цитирую по книге К. Пигарева «Жизнь и творчество Тютчева» (Изд. АН СССР, М. 1962, стр. 83).[↩]
7. Там же.[↩]
8. Юрий Тынянов, Архаисты и новаторы, стр. 348.[↩]
9. »Ученые записки Второго отделения императорской Академии науки. V, СПб. 1859, стр. LVII. [↩]
10. Цитирую по книге К. Пигарева «Жизнь и творчество Тютчева», стр. 88.[↩]
11. Юрий Тынянов, Архаисты и новаторы, стр. 353.[↩]
12. Цит. по ст.: Георгий Чулков, «Стихотворения, присланные из Германии» (К вопросу об отношении Пушкина к Тютчеву), «Звенья», кн. II, «Academia», М. – Л. 1933, стр. 259.[↩]
13. Н. В. Королева, Пушкин и Тютчев, в кн. «Пушкин. Исследования и материалы», т. IV, Изд. АН СССР, М. – Л. 1962, стр. 184.[↩]
14. К. Пигарев, Жизнь и творчество Тютчева, стр. 84.[↩]
15. В. Н. Касаткина, Поэтическое мировоззрение Ф. И. Тютчева, стр. 9.[↩]
16. »Звенья», кн. II, стр. 256 – 257. [↩]
17. Юрий Тынянов, Архаисты и новаторы, стр. 349.[↩]
18. Там же, стр. 346.[↩]
19. Пушкин, Полн. собр. соч., т. 16, Изд. АН СССР, Л. 1949, стр. 73 (в дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте).[↩]
20. «Звенья», кн. II, стр. 258.[↩]
21. См.: Вас. Гиппиус, Ф. И. Тютчев, в кн.: Ф. И. Тютчев, Полн. собр. стихотворений, «Советский писатель», Л. 1939, стр. 8; Н. В. Королева, Пушкин и Тютчев, в кн.: «Пушкин. Исследования и материалы», т. IV, стр. 207; В. Н. Касаткина, Поэтическое мировоззрение Ф. И. Тютчева, стр. 9.[↩]
22. »Московский вестник», 1827, ч. 2, N V, стр. 86. [↩]
23. «Полное собрание сочинений князя П. А. Вяземского», т. II, СПб. 1879, стр. 33.[↩]
24. »Литературная газета», 1830, т. I, 5 февраля, стр. 60. [↩]
25. Юрий Тынянов, Архаисты и новаторы, стр. 346.[↩]