№3, 1967/Обзоры и рецензии

Великий роман века

И. Нович, Художественное завещание Горького, «Советский писатель». М. 1965, 538 стр.; Н. Жегалов, Роман М. Горького «Жизнь Клима Самгина» (Основные проблемы и образы), «Просвещение», М. 1965, 311 стр.; Борис Вальбе, «Жизнь Клима Самгина» в свете истории русской общественной мысли, «Советский писатель», М. -Л. 1966, 287 стр.

Итогом жизни Горького стала его эпопея «Жизнь Клима Самгина». Произведение, замечательное по широте и глубине художественного постижения действительности, оно неизменно привлекало к себе исследователей литературы. Но, пожалуй, только в наше время советское литературоведение оказалось по-настоящему подготовленным к целостному и всестороннему осмыслению этого гениального романа века. Лишь с конца 50-х годов о нем начали выходить монографические работы в центральных и местных издательствах1.

И вот перед нами три новые, вышедшие одна за другой, книги, посвященные «Жизни Клима Самгина».

Первая из них – монография И. Новича «Художественное завещание Горького». Исходя из огромного идейно-художественного богатства горьковского произведения, автор этой работы выдвигает множественные аспекты его рассмотрения: синтетический образ эпохи предоктябрьского сорокалетия в событиях и быте; исторические судьбы России – народа, государства, интеллигенции, революция и социализма, человека и общества; социальная проблематика и типология романа, охватывающего жизнь всех классов и групп общества; художественный метод и литературный стиль; жанровое, композиционное и языковое своеобразие.

Обращение литературоведа к истории создания «Жизни Клима Самгина» позволяет ему установить, что этот «роман итогов и борьбы», неся в себе исключительную идейно-художественную новизну, вместе с тем синтезировал все предшествующее творчество писателя и был своеобразно связан с его публицистикой и литературной критикой советской поры.

Произведение Горького, вызванное к жизни революционной эпохой и отразившее эту эпоху, не могло быть жанровым повторением ни одного из произведений предшественников. Небывалая многосторонность изображения и осознания жизни, по справедливому утверждению автора, определила жанр «Жизни Клима Самгина» как романа-эпопеи, основанного на художественном синтезе и исторической хронике, и социально-бытового романа нравов, и романа философского и психологического.

Такое жанровое своеобразие произведения, как показывает исследователь, в значительной мере обусловлено историзмом – одной из важнейших черт художественного мышления Горького. История живет в романе не как «колорит» или «рама» повествования, а во всем своем реальном бытии, и отношения между персонажами здесь складываются в ходе главных исторических событий времени. Жизнь всех действующих лиц художник вписывает в исторический процесс эпохи, достигая тем самым необычайной полноты изображения социальной сути их идеологии и психологии, интересов и поведения. Персонажи романа-эпопеи, выступая как определенные психологические и эмоциональные типы, всегда являются носителями не менее определенных общественных тенденций.

Характеризуя историческое содержание «Жизни Клима Самгина», литературовед широко показывает, как в потоке событий истории и повседневности быта здесь возникают динамические и сложные образы России и народа, раскрываются «две действительности» классового общества, дается двуединое изображение эпохи войн и революций.

Идейную основу такого изображения, как выясняет исследователь, составляет марксистско-ленинская концепция исторического процесса. При этом не только общие философско-исторические принципы и идеи марксизма-ленинизма находят свое полноценное художественное воплощение в произведении. Чем дальше, тем явственнее звучит в горьковской эпопее имя Ленина; в живую художественную плоть произведения входят ленинские мысли; ленинские характеристики и оценки явлений, событий, теорий, исторических лиц вовлекаются в идейные споры эпохи; и горьковское восприятие и понимание Ленина – вождя и человека – оживает в характеристиках, данных ему Кутузовым. «Жизнь Клима Самгина» достойно завершает собой горьковскую Лениниану.

И. Нович показывает, как удивительно полно выразилась в «Жизни Клима Самгина» высокая интеллектуальность творчества Горького. В этом произведении действительность истории,«движущаяся панорама» десятилетий (А. В. Луначарский) выступает в значительной мере как действительность всей движущейся мысли изображаемой эпохи – социально-политической и философской, этической и эстетической, – так что роман становится настоящим плацдармом для сталкивающихся взглядов, противоположных воззрений, борющихся теорий.

Последовательно раскрывая новаторскую сущность эпопеи, литературовед выясняет, что Горький, как художник социалистического реализма, не ограничивался отражением воздействия общества на человека, а утверждал также активное, творческое, революционное воздействие человека на действительность и потому-то так щедро, на многих страницах изобразил людей, борющихся за свободу, овладевающих искусством революции, созидающих новую историю общества. Своим произведением писатель отвергал и самгинское притязание на свободу личности от общества, и самгинское отношение к человеку как к «сырью» истории.

Исходя из горьковатой гуманистической концепции, рассматривает И. Нович сложную систему образов «Жизни Клима Самгина» – многолюднейшего произведения, на страницах которого выступают представители всех классов и сословий, люди самых различных профессий и занятий, представители всех политических течений, партий и групп, верные последователи материализма я апологеты идеализма всевозможных оттенков, защитники реализма и глашатаи декадентства.

Многочисленные биографии и характеры литературовед анализирует в свете двух взаимосвязанных процессов – разрушения и возрождения личности, исходя из горьковского противопоставления «невольников жизни» и ее «зрителей» творцам, революционерам, преобразующим действительность, двигающим ее вперед. Это противопоставление двух мировоззрений, двух психологий, двух человеческих типов наиболее полно воплощается в фигурах Самгина и Кутузова.

В ходе основательного анализа этих полярных образов И. Нович выясняет, что горьковский принцип типизации основан на широком обобщении идеологических и психологических черт персонажей. И если Клим Самгин как личность ничтожен, то как литературный тип весьма значителен: идеологические и психологические, интеллектуальные и моральные качества самгинщины в своем единстве образуют классический литературный портрет буржуазного индивидуалиста. Исследователь совершенно прав, утверждая, что в образе Клима Самгина кристаллизуется идея распада буржуазного сознания, разрушения буржуазной личности. Потому-то «Жизнь Клима Самгина» противостоит и сегодня экзистенциалистскому роману, «неороману», «антироману» и прочим модернистским изыскам.

Анализируя систему персонажей горьковского произведения, литературовед отказывается от привычного соотнесения всей типологии романах его главным героем – в центр анализа ставится отношение человека к действительности. И это позволяет выявить диалектическую связь образов, казалось бы, несоединимых и даже по видимости контрастирующих. И философская эволюция Томилина, и мещанское приспособление Дронова к обстоятельствам, и восприятие Лютовым жизни как хаоса, и уход Зотовой в религиозное сектантство оказываются явлениями одного ряда, характеризующими социальную психологию буржуазных интеллигентов – людей самгинского лагеря, враждебных к жизни, развивающейся под знаком революции.

Отходит И. Нович от «равнения на главного героя» и при освещении сюжетно-композиционных особенностей «Жизни Клима Самгина». Он видит главное своеобразие архитектоники горьковского романа в том, что движение сюжета и композиции определяется здесь не поведением, поступками, действиями центрального персонажа, не его убеждениями и устремлениями, а «независимо от него и даже против него – движением истории, развитием действительности» (стр. 356).

Автор монографии стремится в своей работе как к фронтальному, широко обобщающему, «синтетическому» освещению «Жизни Клима Самгина», так и к «аналитическому», дифференцированному, детализирующему изучению, которое позволяет проникнуть в «микромир творчества». Так он приходит к анализу стиля и языка эпопеи, обнаруживая много нового, интересного и по-настоящему значительного.

Одной из важных стилевых особенностей произведения И. Нович справедливо считает исключительно многообразное сочетание в нем пафоса и иронии. И если «история пустой души» выражает иронию горьковского романа, то эпическая линия – сорокалетие русской жизни – его пафос. Но этот пафос выражается не в громогласной патетике и цветистой риторике, а в горьковском искусстве «писать о героях революции… языком эпическим, просто, даже сурово, избегая всяких украшений» 2, как он об этом сказал в одном из писем 1935 года к М. Слонимскому. И не случайно писатель воплощает в образе Степана Кутузова, человека ленинского склада и воспитания, редчайшее, но удивительно органичное сочетание революционного пафоса с революционной иронией, в высшей степени присущее В. И. Ленину.

Исследуя самобытное стилевое богатство «Жизни Клима Самгина», литературовед уделяет много внимания горьковской живописи словом. Одно из высших достижений словесной живописи писателя И. Нович видит в возведении рядовых деталей в степень широких обобщений. Так, к примеру, знаменитые «дымчатые очки» Самгина, сквозь которые все казалось осыпанным легким слоем сероватой пыли, в процессе развития образа приобретают особую значимость…

На основании разностороннего исследования всей системы «самодвижущихся» реалистических образов эпопеи и их «микроструктуры» автор монографии приходит к выводу, что «в горьковском художественном образе сплавлены воедино его пластический рисунок и мысль, его, если можно так сказать, внутреннее самосознание, настроение, психология, запечатленные то через восприятие персонажа, то от имени самого повествователя» (стр. 449).

Очень полно проявляется в последнем романе Горького, как выясняет исследователь, обостренно-чуткое отношение художника к слову. Проявляется прежде всего в многосложной системе индивидуальных речевых характеристик, которые являются и социальными, и психологическими, и эмоциональными характеристиками персонажей. Значительна здесь роль внутреннего монолога, который, по наблюдениям И. Новича, часто приобретает вид своеобразного «диалогического» монолога, своего рода «внутреннего диалога». А мастерски передаваемые в произведении «метель слов-« на вечерах и диспутах людей самгинского круга, с одной стороны, и с другой – многоголосье улиц и площадей в революционные дни непосредственно соотносятся с картинами общественной жизни изображаемой эпохи.

С начала и до конца своего капитального исследования литературовед не довольствуется тщательным и многосторонним «имманентным» разбором «Жизни Клима Самгина». Он ведет бой против современной самгинщины в ее многоразличных проявлениях: и в плане общественно-политическом, и в плане философско-эстетическом, – ополчается против зарубежной декадентщины наших дней, выступающей под пестрыми модернистскими знаменами. И это придает монографии И. Новича высокое гражданское звучание.

В своей работе «Роман М. Горького «Жизнь Клима Самгина» (Основные проблемы и образы)» Н. Жегалов также подчеркивает неугасающую актуальность горьковского произведения, которое «помогает человечеству бороться против антигуманистической идеологии, распространяемой «лавочниками» (стр. 5). Однако автор этой монографии избирает иной ракурс исследования, чем И. Нович: через анализ человеческих характеров и типов в их разносторонних идейно-психологических связях с жизнью, их взаимозависимости и взаимоотталкиваний друг от друга раскрывает он проблематику и идейное содержание эпопеи.

Рассмотрение в первой главе исследования многочисленных и разноликих персонажей, представляющих буржуазно-интеллигентский лагерь, позволяет литературоведу проследить, как последовательно освещает писатель бесславную сорокалетнюю историю буржуазной интеллигенции, которая пришла от либерального народничества к контрреволюционной мистике.

Н. Жегалов показывает широту горьковского изображения идеологических основ буржуазного мышления. Анализируя образ Томилина, он устанавливает, что в нем художник не только с большой полнотой запечатлел процесс духовной деградации российского буржуазного интеллигента конца XIX – начала XX века, но и глубоко типизировал томилинскую «систему» – так, что она воспринимается как непосредственный прообраз той «модной» философской продукции, с какой ныне выступает буржуазная реакция на Западе.

Не будет преувеличением сказать, что Н. Жегалов в своей монографии открывает образ Марины Зотовой, который прежде рассматривался литературоведами в одном ряду со второстепенными персонажами, «двойниками» Самгина. Исследователь выясняет, насколько широко и детализированно, с каким психологическим проникновением и с какой многоцветной нюансировкой обрисована Горьким фигура Зотовой, как глубоко раскрыто воздействие упадочной буржуазной культуры на эту богато одаренную натуру, обладавшую огромным запасом жизненных сил. Изображая Марину на разных этапах жизни, в духовных связях и столкновениях с различными людьми, художник вскрывает поистине трагическое несоответствие между ее гордыми интеллектуальными притязаниями и объективными результатами ее мудрствований.

Литературовед выявляет социальные и психологические истоки страшных противоречий в духовном облике Марины, чудовищного сочетания красоты и уродства, ума и безумия у этой книжницы, которая усвоила все самое темное, что разыскала в веках: писания духовных отцов сектантской мистики – неоплатоников, гностиков, монтанистов и маркионистов, – философские проповеди скепсиса, пессимизма, зоологического индивидуализма. Ярчайшее художественное выражение получает крайняя духовная деградация Зотовой в сцене радения, возведенной писателем до уровня символической картины предельного унижения и опошления человека, надругательства над красотой и умом.

Н. Жегалов верно утверждает, что если в образе Зотовой писатель раскрыл обесчеловечивающее воздействие декадентской идеологии на личность по-своему исключительную, то это влияние на психологию «среднего», заурядного буржуазного интеллигента запечатлено в центральном персонаже, которому посвящена одна из значительных глав монографии.

Устанавливая литературную генеалогию образа Клима Самгина, исследователь обнаруживает его преемственную связь как с литературными типами «лишнего человека» и «поумневшего» интеллигента (это уже частично освещалось в горьковедении), так и с типом «подпольного человека» Достоевского.

Литературовед видит в Самгине «наиболее сложный, емкий и психологически тонкий образ во всем творчестве Горького» (стр. 121) и потому так внимательно прослеживает все оттенки психологии, все внутренние противоречия, колебания, блуждания и тайные вожделения этого персонажа, столь типичные для российской буржуазной интеллигенции конца XIX – начала XX века.

Вместе с тем, характеризуя самгинщину как явление духовной жизни и социальной практики определенных кругов интеллигенции в определенную историческую эпоху, Н. Жегалов очень верно замечает, что явление это не укладывается в строгие классовые и исторические рамки. Действительно, разве Горький, представив с непревзойденной аналитической глубиной и разоблачительной силой философскую, общественно-политическую и психологическую эволюцию Самгина, не открыл тем самым панораму зарождения такой современной модификации самгинщины, как, например, экзистенциализм? И не кажутся ли навеянными духом Клима Ивановича идеи экзистенциалистов, провозглашающих случайность и бессмысленность бытия, отводящих человеку роль беспомощной жертвы в абсурдной и враждебной ему действительности, выхватывающих из всего многообразия жизни одиночество, тоску и отчаяние?

Замечательное богатство типологии «Жизни Клима Самгина» раскрывается исследователем при освещении образов таких «блудных детей» буржуазного общества, как неприкаянные, внутренне неустроенные, неудовлетворенные жизнью, но лишенные цельного мировоззрения Лютов, Туробоев и Тагильский, Дронов, Иноков и Дьякон. При этом особое внимание литературоведа привлекает неповторимость личности, индивидуального духовного и морального облика, исканий и блужданий этих персонажей, «вся эта фантастическая гамма особенностей характера» каждого из них, которая «передана Горьким с огромным мастерством, быть может, превосходящим мастерство Достоевского» (стр. 198).

Немало глубоких, интересных и свежих страниц монографии посвящено исследованию темы народа, развивающейся по двум основным линиям – непосредственного изображения народной массы в ее движении к социалистической революции и разворачивающейся панорамы идеологической борьбы вокруг «вечных вопросов» о народе.

Н. Жегалов прослеживает, как от сцены к сцене, от эпизода к эпизоду складывается в эпопее целостный образ трудового народа, предстающего перед читателем как огромный, сложный и очень яркий человеческий мир. И если воплощением художественной одаренности народа явились в произведении образы Орины Федосовой и Федора Шаляпина, то в образах революционеров-ленинцев нашли свое выражение нравственная красота и героическая активность народной Руси, противостоящей миру самгиных, варавок, бердниковых. Уделив большое внимание образу Степана Кутузова, автор исследования раскрывает высокий интеллектуализм и духовное целомудрие, идейную убежденность и полемический дар, ясность и живость мысли, цельность и гармоничность натуры, великолепное душевное здоровье этого ученика и сподвижника Ленина.

По-своему перекликаясь с И. Новичем, пишет Н. Жегалов об образе Ленина, возникающем перед мысленным взором читателя горьковской эпопеи. Если в известном мемуарном очерке Горького образ Ленина дан с большей степенью индивидуализации и психологической углубленности, то в «Жизни Клима Самгина» он представлен «в неразрывной связи с практической деятельностью и духовной жизнью учеников великого революционера и мыслителя, с движением народных масс России» (стр. 285).

Разные главы монографии Н. Жегалова свидетельствуют о ее несомненных достоинствах. Однако в ряде мест исследования хотелось бы видеть значительно более смелое и широкое рассмотрение многообразных жанровых и сюжетно-композиционных, стилистических и языковых особенностей горьковской эпопеи.

В книге Б. Вальбе «Жизнь Клима Самгина» в свете истории русской общественной мысли» внимание автора сосредоточено на раскрытии реальной основы произведения путем сопоставления его «художественного материала» с «идейным материалом» самой жизни, а его многочисленных действующих лиц – с реальными фигурами различных идеологов предреволюционных десятилетий. При этом литературовед никак не ограничивает свою задачу установлением прототипов горьковской эпопеи, а ведет речь о ее типах, анализирует и систему ее персонажей, и «систему идей».

Б. Вальбе прослеживает, с какой идейной и художественной точностью изобразил Горький на страницах произведения «историю идеологического заката, общественного распада буржуазной интеллигенции» (стр. 24), запечатлев основные вехи буржуазного сознания конца XIX – начала XX века: расцвет ницшеанства, розановский «отказ от наследства», идеалистическую проповедь Акима Волынского, романы Дмитрия Мережковского, поэзию декадентов, «Философию трагедии» Льва Шестова, сборник «Вехи» и т. д. и т. п.

При этом исследователь обращает пристальное внимание на интеллигентские «странноприимные дома», каждый из которых отражал то или иное течение буржуазной общественной мысли, тот или иной вид литературно-философского модерна – от дома Самгиных, квартиры Премировых, кружка Прейса до «салонов» дяди Хрисанфа, Лютова, Прозоровой.

Литературовед устанавливает, что судьбы дома Самгиных выступают в неразрывной связи с процессами социально-политической и идейной жизни страны, и в первую очередь с крушением народничества, сопровождавшимся теорией «малых дел» и «среднего человека», «почвенничеством»»Недели», тенденциями группы «осколков», «надсоновскими» настроениями.

Образы идеологов «странноприимных домов», как показывает Б. Вальбе, генетически связаны с историческими личностями, хотя не являются их копиями и рисуются на основе идейно-философского сходства, социально-психологической близости, а отнюдь не внешнего, бытового тождества, часто посредством «снижения» реальных прототипов и «двойничества». Например, в образе Томилина художник представил своеобразный энциклопедический конспект всех философских «новых веяний». При этом Горький обнаружил удивительное умение воспроизводить в одном-другом афоризме «рыжего учителя» целые философские трактаты реакционных «мудрецов».

Исследователь выясняет, что, рисуя кружок Прейса, писатель показал в нем все оттенки «легального марксизма», все политические устремления будущих кадетов, буржуазных националистов, неославянофилов с их империалистическими тенденциями и страхом перед революцией. И если в образе самого Прейса обнаруживаются некоторые черты Струве и подобных ему «учителей жизни», пытавшихся приспособить учение Маркса к интересам капиталистического развития страны, то в образе Берендеева, ратовавшего за «сочетание» революции с религиозной реформацией, проявляется большое сходство с Бердяевым, который от «легального марксизма» пришел к декадентской мистике.

Б. Вальбе в своей работе прослеживает, какому глубокому художественному исследованию подвергает Горький психологию индивидов, вобравших в себя яды декадентской культуры, вроде Серафимы Нехаевой или Лидии Варавки. Самые крайние, чудовищные формы декадентского индивидуалистического сознания раскрываются Горьким в образе Лидии Варавки. Справедливо усматривая в Лидии черты сходства с некоторыми литературными героинями, в частности с Феодорой из бальзаковской «Шагреневой кожи», исследователь подчеркивает, что «такого омертвения, извращения души, какие характерны для Лидии Варавки, мы, очевидно, не найдем ни у одной из героинь литературы XIX века» (стр. 164 – 165), зато найдем их в поэзии З. Гиппиус с ее крайним индивидуализмом, призывом к религиозному «возрождению», подменой живого чувства мистической эротикой.

Несомненный интерес, и притом интерес в связи со всем творчеством Горького, представляет та часть работы Б. Вальбе, которая посвящена «утешителям». Эту «галерею» открывает провинциальный историк-ретроград Козлов (его прототипами, как выясняет исследователь, явились известные буржуазные ученые В. О. Ключевский и И. Е. Забелин), а замыкают Митрофанов и Никонова – платные «работники» царской охранки.

В свете мутных индивидуалистических течений конца XIX – начала XX века, в хаос которых то и дело попадает Самгин, и рассматривается литературоведом его образ, раскрывается процесс воспитания и самовоспитания личности «человека в очках», эволюция и окончательное «самоопределение» этого «мирового типа интеллигентного мещанина эпохи крушения буржуазного мира» (стр. 272).

На протяжении всей книги Б. Вальбе освещает образы горьковской эпопеи в их соотношении с героями других произведений литературы, в первую очередь книг, составивших известную серию «История молодого человека XIX века», выходившую в 30-е годы под редакцией Горького. Весьма плодотворными оказываются литературные параллели к образу центрального персонажа эпопеи. Так, сопоставление юного Клима с героем романа Э, Булвер-Литтона «Кенельм Чиллингли» и Робером Грелу из «Ученика» П. Бурже приводит литературоведа к выводу, что «Самгин становится своеобразным синтезом всех «нищих духом», изображенных в европейской литературе 19 в.» (стр. 36 – 37), и в некоторых отношениях выглядит как пародия на ее героев.

Представляется вполне аргументированным утверждение исследователя, что «героев своей эпопеи Горький, как он сам заметил, знал не только по действительной жизни, но литературно и исторически» (стр. 98). Но, конечно же, – в соответствии с замечанием об историческом знании писателем героев – Б. Вальбе необходимо было бы также проанализировать, как изображаются в эпопее личности исторические. Тем более что их здесь немало, и получают они, как частично показал И. Нович в своем исследовании, весьма своеобразное освещение (вспомним хотя бы Николая II и Гапона, Л. Андреева или Шаляпина).

Русская общественная мысль – объект пристальнейшего внимания Горького-художника – выражала себя не только в спорах, дискуссиях и словесных столкновениях, но и в действиях, борьбе, непосредственных схватках общественных сил. И целиком закономерно, что ряд глав своей монографии Б. Вальбе посвящает живым картинам эпохи, массовым сценам, начиная со сцены поднятия колокола, в которых писателем запечатлен сложный и далеко не прямолинейный процесс роста классового самосознания трудящихся, духовного возмужания пролетариата.

Завершающая работу глава «Великая правда века» содержит анализ образов носителей жизнеутверждающих идей и настроений горьковского романа – людей кутузовского лагеря, противостоящих всем индивидуалистическим течениям русской общественной мысли. Однако именно эта, столь важная глава монографии страдает крайней сжатостью, чуть ля не конспективностью изложения, а главное – отсутствием той прочной идеологической, исторической и литературной основы, которая отличает лучшие из предыдущих глав. Показательно, что Б. Вальбе, обычно столь внимательный к историческим прототипам, здесь даже не затрагивает вопроса о личностях, послуживших Горькому для создания образа Кутузова. Как не вспомнить в связи с этим плодотворные соображения Н. Жегалова относительно таких прототипов горьковского героя, как революционные борцы ленинской школы И. И. Скворцов-Степанов и Л. Б. Красин.

Цели, поставленные Б. Вальбе в своей работе, естественно, предопределили в качестве ведущего идеологический аспект исследования. Однако же, исследования художественного произведения, а не исторического трактата. Между тем приходится признать, что отдельные места монографии сводятся к добросовестному «пересказу» идейного содержания либо квалифицированному комментированию тех или иных исторических фактов, явлений, событий, но отнюдь не содержат анализа форм, средств, приемов их художественного претворения…

Три книги, три не повторяющих друг друга аспекта и метода исследования, три индивидуальных стиля изложения… Эти работы, не похожие ни по содержанию, ни по форме своей, отличает по преимуществу «внутренний» анализ «Жизни Клима Самгина». И такой анализ, выполненный серьезно и добросовестно, будучи как «детализирующим», так и «синтезирующим», оказывается весьма полезным. Однако литературоведы – в большей или меньшей степени – не удовлетворяются одним лишь «внутренним», «имманентным» разбором произведения, они стремятся к более широкому освещению горьковской эпопеи. Значит ли это, что рассмотренные монографии дают – в совокупности – исчерпывающее исследование «Жизни Клима Самгина»? Думается, нет. И не только потому, что эпопея Горького принадлежит к творениям мировой классики, поистине неисчерпаемым и вечно живым. А потому, что ряд вопросов, встающих уже сегодня перед исследователями этого гениального романа века, либо всего лишь затронут, либо и вовсе обойден авторами трех книг. Это в первую очередь вопросы историко-литературные и теоретические.

Так, литературоведы совершенно верно утверждают особое место «Жизни Клима Самгина» в мировом литературном процессе. Но при этом ни один из них конкретно не прослеживает воздействия эпопеи Горького на творчество советских и зарубежных писателей, хотя бы на их отдельные. крупные произведения. С другой стороны, исследователи, так или иначе обобщая свои наблюдения, тем не менее не приходят к теоретическим выводам, не делают достаточно смелого выхода в теорию художественной типизации, теорию романа, теорию социалистического реализма…

И может быть, именно несомненные достоинства трех книг подчеркивают, что дальнейшее исследование «Жизни Клима Самгина» должно вестись в свете актуальных историко-литературных и теоретико-литературных проблем.

г. Ровно

  1. Н. Никулина, Роман М. Горького «Жизнь Клима Самгина», «Знание», Л. 1957; В. Рыжков, Художественная эпопея Великой революции, Тула, 1958; П. Строков, Эпопея М. Горького «Жизнь Клима Самгина», «Советский писатель», М. 1962; Л. Резников, Повесть М. Горького «Жизнь Клима Самгина», Петрозаводск, 1964; А, Овчаренко, Роман-эпопея М. Горького «Жизнь Клима Самгина», «Художественная литература», М. 1965.[]
  2. Мих. Слонимский, Книга воспоминаний, «Советский писатель», М. -Л. 1966, стр. 86.[]

Цитировать

Пейсахович, М. Великий роман века / М. Пейсахович // Вопросы литературы. - 1967 - №3. - C. 204-212
Копировать