В роли мальчика для битья

Кто решится сегодня иронизировать над тем, что Ньютон «не додумался» до теории относительности, Мичурин не создал искусственный белок, а Галлей не смог сфотографировать обратную сторону луны?

В науках точных давно уже научились уважать труд предшественников, ощущать историческую обусловленность поступательного движения. Есть это в известной мере и в литературе – иначе откуда бы взялись школа Маяковского, чеховские традиций, бунинское влияние. Но догматизм и прямолинейность, произраставшие в годы культа личности, рассыпали и здесь свои семена: слишком часто и охотно за пределы литературы выталкивались писатели сложной, противоречивой манеры, чей большой багаж не укладывался в тощие чемоданчики схоластов.

И только события последних лет позволили нам представить литературу богаче, разнообразнее, достойнее. Объективно оценено творчество, например, Достоевского, Есенина; изданы после долгого перерыва книги М. Кольцова, А. Веселого, Б. Ясенского, Б. Корнилова, И. Катаева; отвергнуты попытки представить И. Бабеля этаким фадеевским Мечиком – «интеллигентиком, считавшим себя солью земли, а теперь растерявшимся, не знающим, что ему делать»; ¹ наконец, снова вошли в «литературный обиход» многие незаслуженно забытые своеобразные художники: Ю. Олеша, А. Платонов, М. Герасимов и другие. Все это и многое непомянутое явилось победой ленинского подхода к сложным явлениям искусства, результатом бережного отношения партии к культурным ценностям.

«Простота хуже воровства» – говорит записанная еще Далем пословица, и в ней заложен весьма поучительный смысл: упрощая, мы обворовываем нашу литературу; сложное должно и в анализе оставаться сложным, только тогда удастся сохранить и приумножить культурные ценности. Хорошо химикам: разложил воду на составные кислород и водород – и дыши себе полной грудью. А в литературе кислород простым извлечением не добывается. Тем отраднее, что в последние годы мы все больше привыкаем смотреть на явления искусства широко – хотя и не всеядно, диалектически – хотя и без всепрощения, что уходят в прошлое те нравы, при которых вместо серьезного разговора полемисты старались навесить друг на друга ярлыки похлеще, что все больше угасает неуважительное отношение к труду предшественников в литературе.

И только в критике почему-то частенько не жалуют предшественников, крайне неохотно отмечают и отличают сделанное другими, стремятся преподнести себя обязательно первооткрывателем – так сказать, первым человеком на необжитой планете. Что и говорить, история советской литературы – достаточно живой и достаточно сложный организм, в котором мы еще не до конца разобрались, но вряд ли правомерно обращаться к работам критиков 20-х и 30-х годов лишь затем, чтоб «свою образованность показать»: смотрите, дескать, до каких нелепостей умудрились додуматься, и только я открыл, что все обстоит иначе. И ведь не секрет – чем сильнее пнет исследователь ранее писавших, тем более острой и полемичной считается работа, тем полнее удовлетворение автора от сделанного, или, как говорили в старину, от содеянного им.

Вот, скажем, вышла книга Ф. Власова «Поэзия жизни» ², посвященная творчеству Л. Леонова. Доходит автор до романа «Вор» и тут же декларирует: «Народность взгляда на вещи определяет сильные стороны даже и такого не во всем бесспорного, яркого художественного создания литературы 20-х гг., как роман «Вор». Вопреки субъективистским оценкам, читатель уже и тогда видел художественные достоинства романа: остроту и энергию мысли, оригинальность преломления жизненного материала и гуманизм. Время подтвердило правильность оценки романа читателями и перечеркнуло его субъективистскую критику».

Вот и расставлены сразу, все акценты: читатель неизменно мудр, вся тогдашняя критика – сплошная бяка, а книга Ф. Власова приобретает заветную остроту. Еще бы: ведь автор борется против неправильных взглядов, да не по мелочам, а, на первый взгляд, по самому большому счету – против субъективизма! В чем же проявился этот зловредный субъективизм, кто был его тлетворным носителем? Если и был, то критик это не раскрывает, ему важнее произнести магические слова: «вопреки», «время перечеркнуло». Безразлично ему, видимо, и то, что на роман «Вор» появились в те годы и вполне доброжелательные рецензии, а многие из критических замечаний Л. Леонов – почему-то! – учел при переработке романа в 1959 году.

Так вместо анализа сложного явления появляется простота, от которой нам давно пора избавляться.

И добро бы только в этом случае-с кем не случается промашка! Но в том-то и дело, что подобные азартные налеты на критику для этой книги весьма характерны.

Вот на стр. 97 автор пишет о «взаимоисключающей разности» характеристик, какую давали творчеству Леонова Горький и «отдельные наши критики»:

«Горький восторженно приветствовал могучую творческую индивидуальность Леонида Леонова и предсказывал ему поистине великое будущее. Некоторые же критики оценивали творчество художника с сектантско-цеховых позиций.

Постольку же, поскольку написанного пером не вырубишь и топором, хорошо сделали бы они сейчас, внеся ясность в предмет спора… Однако обидно видеть, когда восторги перед горьковскими оценками Леонова уживаются рядом с такими собственными характеристиками его творчества, которые нередко дословно повторяют то, что развивали антиподы Горького». А что стоит за всеми этими намеками на ныне живущих двурушничающих критиков, от которых Ф. Власов ждет сейчас «ясности», то бишь покаяния? Вообще-то уловить мысль Ф. Власова нетрудно – он считает, что с сектантских позиций творчество Леонова оценивали противоположно «восторженному». Какова же связь сектантства с недооценкой таланта писателя? Слова Ф. Власова, сколь бы они грозны ни были, ничего по сути не проясняют. А намеки, как видим, идут весьма далеко, вплоть до того, что те? кому не нравилась манера Л. Леонова, зачисляются в «антиподы Горького»! ³

Подобную любовь к крепким выражениям можно встретить и в других местах книги. Иногда это просто ярлык лаконичный:«Этот путь неизмеримо сложнее того, на который толкала автора временами вульгарная критика». Иногда, так сказать, ярлык развернутый:«В отдельных критических статьях совершенно незаслуженно упрекали и Варю и Полю в избыточности ума и обостренного чувства, излишней склонности к мечтательности и даже излишней чистоте идеалов.

Упрек этот запоздал на несколько десятилетий и воспринимается не более как гримаса когда-то модного формалистско-лефовского эпатирования всего, что связывалось с творческой индивидуальностью, талантом, наследованием и приумножением духовных ценностей…

Упреки по адресу героев романа и художника, особенно в части, отражающей страх перед интеллектуальностью и нравственной чистотой, звучат как анахронизм.

Это не более как рефлекс бесплодности и бессилия. Его от времени до времени шлет нам побитое жизнью пролеткультовско-лефовское, декадентско-формалистское вульгаризаторство».

Не будем длить и без того затянувшуюся цитату, зададимся только двумя вопросами. Вульгаризаторство – это грубое, социологизированное упрощение. Было ли оно у декадентов? И почему так безоговорочно стоят рядом Пролеткульт, Леф, формалисты и декаденты? Вряд ли можно подозревать у критика недостаточное знание систематического курса литературы, скорее всего здесь сказалось все то же стремление выразиться как-нибудь погрознее. Но ведь это только кашу маслом не испортишь!..

И странное дело – когда Ф. Власов начинает полемизировать с конкретными высказываниями критиков (есть в книге и такая полемика, особенно в главе о «Русском лесе»), то он уходит от этого навешивания ярлыков. Спорит ли он с писателем С. Злобиным или критиком М. Щегловым, он старается спокойно доказать свою точку зрения. И в то же время срывается в этакое ухарство, едва начинает говорить о критике «вообще».

Недостатки, присущие Ф. Власову, довольно отчетливо проявились и в другой книге о Л. Леонове – монографии З. Богуславской⁴. Книга эта – гораздо более серьезное исследование, чем «Поэзия жизни», и не только потому, что она охватывает весь творческий путь Л. Леонова, тогда как Ф. Власов подробно рассматривает только два произведения – «Русский лес» и «Взятие Великошумска». Если в «Поэзии жизни» довольно много различных ляпсусов и неточностей, то З. Богуславская ведет свой анализ на высоком уровне.

Но к критике относится… почти так же.

Злополучная критика берется здесь обычно во множестве, чохом. И чаще всего как заблуждающаяся, не понимающая автора: «В критике много говорилось о «прометействе» и «фаустианстве» леоновского героя… «Прометейство» и «фаустиавство» Скутаревского ставились в укор автору романа. А именно в этом и был замысел Леонова»; «Многие критики упрекали автора за эту примитивизацию чувств героя, видели в ней рудименты схемы «железобетонного» положительного героя. Но это же неверно, такие люди были в жизни!»; «…как часто в этих случаях критики говорили: «Он не создан быть драматургом, он прирожденный романист!» Подобные скороспелые выводы…»

Как видим, нет ни указаний на конкретные имена, ни ссылок на конкретные статьи, а в последнем случае высказывание противников даже берется в кавычки – как документ! – хотя ясно, что эта формула вложена в их уста самой З. Богуславской. И неужели так-таки никто прежде не разобрался в «замысле», в том, что «такие люди были в жизни», наконец, в том, что Л. Леонов создан быть «и драматургом»?!

1. В. Архипов, Уроки, «Нева», 1958, N 6, стр. 191.[↩]
2. Ф. Власов, Поэзия жизни, «Советская Россия», М. 1961.[↩]
3. Заметим кстати, что Ф. Власов не совсем точно обращается с цитатами. Вот он, к примеру, пишет: «Еще до получения книги от Леонова Горький достал ее и читал. Об этом мы узнаем из его письма к Сергееву-Ценскому от 30 сентября (правда, в 30-томном Собрании сочинений М. Горького оно датировано 30 декабря. – Л.Б.) 1927 года: «Недавно получил даже такое письмишко: «Я – профессиональный вор, ношу, и давно уже, весьма известное имя среди сыщиков трех стран». Далее он опрашивает: почему я не пишу о ворах… критикует повесть Леонова». На месте отточия в середине фразы у Горького стоят два слова: «весьма пренебрежительно», стыдливо опущенные Ф. Власовым. Но, видимо, критику показалось, что «ни «принижают» отношение Горького к Леонову. Ну и, кроме того, из письма вовсе не следует, что Горький читал к тому времени роман.[↩]
4. З. Богуславская, Леонид Леонов, «Советский писатель», М. 1960.[↩]