В. Г. Перельмутер. Пушкинское эхо: Записки, заметки, эссе

Книга В. Перельмутера в буквальном смысле слова расположилась на перепутье жанров и эпох. Казалось бы, книга – о Пушкине. Если бы ее украшал алфавитный указатель, имя Пушкина, без сомнения, было бы отмечено самым большим количеством упоминаний. Однако, как следует из удачно подобранного заглавия, книга все же не совсем о Пушкине, а скорее об отголосках пушкинского времени, отчетливо различимых в более прозаических эпохах. «Сюжет» книги охватывает не десятилетия, а века отечественной культуры, начиная с XVIII и заканчивая текущим – XXI.

Жанровое разнообразие составляющих «Пушкинское эхо» произведений явно не укладывается в рамки «записок», «заметок» и «эссе», обозначенных в подзаголовке. Думается, что и сам автор вряд ли сумел бы отделить в пределах своей книги «эссе» от «заметок». Иное дело «Записки без комментариев». Если говорить об этимологии жанра, то прежде всего нужно вспомнить П. А. Вяземского и его «Старую записную книжку», на которую сознательно ориентируется В. Перельмутер (с. 176). Свой главный принцип, фонетически перекликающийся с названием «Записок без комментариев», автор высказывает именно в них: «Беса комментариев просим не беспокоиться» (с. 17). В оценке творчества слишком многое гипотетично, и детским правилом «Голова пролезет – все пролезет!» – злоупотреблять нельзя. Комментарий излишен, первоисточника вполне достаточно (ради справедливости нужно заметить, что сам автор не всегда этот принцип соблюдает).

Иной жанр – «Заметки о Карамзине», которые вызывают в памяти работы Н. Я. Эйдельмана с их знаменитыми хитросплетениями случайно совпадающих важных и второстепенных деталей. «Восемь книжек «Истории» отпечатаны, поступают в продажу, стремительно – меньше, чем в два месяца, – раскупаются. И как раз в дни триумфа историка возникает Союз благоденствия – двести членов, сотни сочувствующих… История любит подобные игры с датами» (с. 373).

Но и на этом жанровые и стилистические «сближенья» не кончаются. Интонационно и – рискнем сказать – ритмически напоминает начало романа Ю. Н. Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара» первая фраза одной из главок «Странных сближений»: «Девятого мая 1821 года поступил в продажу девятый том «Истории». Колесо полемики резко повернулось – и замерло. Спорить стало не о чем» (с. 377). Впрочем, подобных параллелей к книге Перельмутера можно подобрать великое множество. Еще одна особенность книги – ее предполагаемый адресат, личность которого заметным образом двоится. С одной стороны, это, конечно, филолог-профессионал, которому близка и понятна распря между В. Ходасевичем и М. Гофманом по поводу вышедшего в 1935 году в Париже тома «Писем Пушкина к Н. Н. Гончаровой». С другой стороны, читатель заметки»После бала» может быть вписан в гораздо более широкое сообщество среднестатистической гуманитарной интеллигенции. Положение книги В. Перельмутера на границе между серьезной литературоведческой наукой и эссеистикой несомненно.

Вследствие уже отмеченного разнообразия «Пушкинское эхо» с некоторым трудом можно воспринять как единое целое, что неминуемо происходит почти со всяким сборником, составленным из разножанровых и разновременных работ. Двойственность авторского подхода сказывается на концепции почти каждой заметки, включенной в состав книги. В главе «Стихи и проза: Две прогулки с памятником Пушкину» свободный подход автора к теме позволяет ему (правда, с оговорками) включить стихотворение Е. Боратынского «Мой дар убог, и голос мой негромок…» (1828) в ряд русских поэтических «Памятников» от Ломоносова до Пушкина, что строгому научному подходу не вполне соответствует. Не переводил Боратынский оду Горация. Однако тот же широкий взгляд на культуру позволяет сделать В. Перельмутеру неожиданное наблюдение, касающееся истории создания державинской оды «Изображение Фелицы». Оказывается, помогали русскому стихотворцу крупнейшие западноевропейские художники: и не только упоминаемый в стихотворении Рафаэль, но и остающийся в подтексте Рубенс. Заметка о «Памятнике» Пушкина строится по принципу расходящихся кругов – ее финал находится уже вне литературы. Сближаясь с идеологическим подходом к культуре, В. Перельмутер делает вывод о перемещении центра столицы и, соответственно, всей России к опекушинскому монументу, который постепенно перестает восприниматься как памятник великому поэту, а становится памятником «самим себе».

Эссеистичность помогает В. Перельмутеру безукоризненно справляться со стилем. По замечанию В. Ходасевича, «тяжеловесность и бледность изложения считались и отчасти еще считаются у нас как бы атрибутом научности…» (с. 248). Книга В. Перельмутера, и в тех частях, где затрагиваются специфические вопросы литературоведения, написана легким, выразительным, местами – блестящим языком. Остается упомянуть о несомненно украшающих книгу авторских рисунках, которые как нельзя лучше соответствуют стилистике и содержанию «Пушкинского эха», оборачиваясь еще одним из его бесчисленных отголосков.

А. СЕРГЕЕВА-КЛЯТИС