В. А. Зайцев. Окуджава. Высоцкий. Галич: Поэтика, жанры, традиции

Классики авторской песни в историко-литературном процессе – таков общий сюжет книги, в которой В. Зайцев объединил новые и уже публиковавшиеся статьи. Сюжетную цельность им придает не только композиция (от биографических и творческих портретов в первом разделе – к исследованию истоков и контекстов в четвертом), но и жанровая проблематика, актуальная с начала исследовательского бума вокруг наследия бардов и ведущая в книге – от вопросов поэтики к вопросам традиции.

Уже в слове «От автора» понятие «жанр» выступает то в единственном, то во множественном числе: пограничная сущность явления позволяет говорить о нем как об одном из музыкальных жанров и воспринимать присущее ему словесно -жанровое многообразие.

Жанровая проблематика поначалу ненавязчиво проступает в наблюдениях над поэтикой войны. Исследование трансформаций в поэзии трех бардов мотива «маршальский жезл» (из песенки Ива Монтана) исполнено автором скрупулезно и доказательно. Но эта статья не столько о влиянии (в том числе жанровом) шансона на авторскую песню, сколько о ее стремлении отойти от официозной патетики войны и воплотить общенародный опыт через самосознание его частного носителя. Поэтика войны действует в широчайшем диапазоне: от интимно-лирических переживаний до философско-космического взгляда на «игры» детей Земли. По той же причине эта поэтика у Высоцкого (и Окуджавы) склонна к переходу за тематические границы и вторжению в любую тему, а следовательно, способна связать циклическими отношениями произведения про войну со стихами на другие темы. Большой военный цикл в поэзии Высоцкого, рассмотренный В. Зайцевым (статья с подзаголовком «Жанры и циклы…»), имеет весьма размытые очертания, а его внутреннее деление на «мини-циклы» может проступать явно и неявно.

И все же, сместив проблему художественной формы в центр внимания, автор впечатляюще демонстрирует разнообразие жанровых новаций, их гибкость и пластичность в поэтическом мышлении Высоцкого. В статье о военных стихах Окуджавы центром жанровой системы видится конкретное лирическое стихотворение, суть которого в игре жанровыми оттенками, смешении медитативной, изобразительной, описательной, повествовательной лирики. Поэзия же Высоцкого вся – калейдоскоп баллад, новелл, рассказов, сценок, эпизодов, монологов, диалогов и «прочих».

О своеобразии Галича – третий раздел книги, ее смысловой центр. Это своеобразие состоит в осознанности жанровых поисков,

в особом «жанровом мышлении» поэта. Вначале речь идет о той же поэтике войны и под тем же углом зрения, что и в главе о Высоцком. Но существенно то, что, начав со стихов не опубликованного в 1942 году сборника «Мальчики и девочки», автор прослеживает подспудную логику творческого развития поэта и снимает двусмысленность, заметную прежде в сопоставлениях Галича официального и опального. Для Галича-барда война уже не самоцельный объект для отображения в поэтическом слове, но всегда – повод или средство обнажения острых нравственных проблем, актуальных далеко не только в военное время. В постоянстве ощущения войны, пребывания человека «в том проклятом военном быте», в «рукопашных зла и чести» – импульс «жанрового мышления», направляющий к циклизации и укрупнению формы.

Уникальность Галича в сравнении с Высоцким и Окуджавой в том, что тяготение к большой форме реализуется у него в песенных рамках. И, пожалуй, главное в книге – разработка вопросов, связанных с созданным Галичем особым жанром песенной поэмы. Всесторонний анализ художественных особенностей «Вечерних прогулок» позволяет автору охарактеризовать этот жанр как своеобразную мини-драму (с соблюдением классицистических единств!) или лироэпическую «маленькую» поэму-трагедию, которую автор исследования соотносит с пушкинской и есенинской традицией. Историко-литературная ретроспектива возникает сама собой, как только проясняется основной жанрообразующий импульс синтетической песенной поэмы – сопряжение частной жизни и истории («Вечерние прогулки»), истории и высшего божественного смысла («Размышление о бегунах на длинные дистанции»). Здесь не только на самой поверхности возникает мысль о «Медном всаднике», но обнажается глубинный нерв всей русской поэзии. Появление ее знаковых имен в последних статьях книги, где выясняются контексты, исторические линии развития мотивов и жанровых форм, взаимоотношения классиков авторской песни с их не поющими современниками и т. п., – не только уместно, но естественно, желанно и убедительно.

К концу книги испытываешь чувство, что «все становится на свои места». Оттого если что-то и хочется уточнить, порой возразить, то лишь в той же неторопливой, спокойной и, быть может, слегка педантичной манере, которая так украшает научный стиль В. Зайцева и свидетельствует о нынешней зрелости отрасли литературоведения, обращенной к изучению того, что еще недавно безусловно выводилось за рамки литературы.

г. Уфа

С. ШАУЛОВ