Творчество М. Шолохова и современность

«Михаил Шолохов. Статьи и исследования», «Художественная литература», М. 1975, 328 стр.

Писать о Михаиле Шолохове, о его «Тихом Доне», «Поднятой целине», «Судьбе человека» – значит так или иначе касаться основных этапов движения советской литературы, нравственную и эстетическую устремленность которой глубоко выражают эти произведения. Поэтический мир Шолохова – одна из вершин социалистического реализма, его классика и вместе с тем – животрепещущая современность, отражение кардинальных проблем духовного бытия наших дней.

Созданию книги, о которой пойдет речь, помимо обычных, сопутствовали дополнительные трудности. В самом деле, не так просто было представителям разных научных коллективов страны, литературоведам из ГДР, Венгрии, Чехословакии, «встретившись» в одном начинании, прийти к общему знаменателю, добиться, чтобы работа каждого стала необходимым звеном в реализации замысла. К чести авторов, а также редакторов-составителей Л. Скворцовой и О. Смолы, им удалось создать книгу, которая, вопреки скромному подзаголовку «Статьи и исследования», обрела характер коллективного труда, имеющего единую концепцию и целенаправленность.

Пожалуй, наиболее ярко прицел сегодняшнего дня виден в статье В. Щербины, открывающей труд и посвященной осмыслению романа «Тихий Дон» в контексте проблем современного мира. Многие вопросы философского, этического плана автор не случайно рассматривает в связи с проблемой главного героя – Григория Мелехова. Отношение к этому образу всегда могло служить показателем главенствующей тенденции в литературоведении. Был период, когда в Григории видели «ландскнехта нашего времени», человека, который «внутренне солидаризовался с кулаками» и т. п. От дискуссии к дискуссии (а их состоялось уже три: 1940, 1958, 1965 – 1969) вырабатывался объективный подход к одному из сложнейших в мировой литературе XX века образов. В конце 50-х годов судьба Мелехова уже трактовалась как судьба «отщепенца», порвавшего с народом и обреченного на нравственное опустошение. Стремление преодолеть такую односторонность привело к тому, что в 60-е годы получила распространение концепция (кстати, впервые обнародованная еще в 1940 году¹), которую, при скидке на некоторые индивидуально-авторские вариации, можно определить как концепцию «исторического заблуждения» или же «трагической ошибки», «трагической вины». Что же дальше?

В. Щербина предлагает вниманию читателя более широкий взгляд на проблему, определяет образ Григория Мелехова, при всей его конкретно-исторической обусловленности, как «социально-философское и художественное обобщение, вбирающее в себя проблему судьбы личности в эпоху коренных исторических преобразований» (стр. 9). В конечном итоге суть не в смене одной концепции другой, более гибкой и совершенной. Ход размышления автора над трагедией Григория Мелехова подводит к выводу о необходимости совершенствования самой методологии исследования, которая порою ведет либо к социологическому упрощенчеству, либо к эстетическому субъективизму. Сейчас уже недостаточно осознания той истины, что постижение глубины образа Мелехова предполагает анализ объективных и субъективных обстоятельств, как общественных, так и сугубо личных импульсов, толкающих героя на активные действия. Иными словами, раскрытие социальных обоснований ни в коей мере не противоречит выяснению психологических мотиваций (на что так упирали сторонники концепции «заблуждения»). Однако общее и индивидуальное в Григории Мелехове и сегодня предстают в иных работах как величины по существу неизменные. Статья В. Щербины как раз и направлена против такого статичного подхода. Написанная в обобщающем плане, она выходит за рамки локального разговора о «Тихом Доне», затрагивает в историческом и, главное, современном аспектах узловые проблемы творчества М. Шолохова. Обобщающие выводы, итоговые соображения В. Щербины подводят к определению произведений М. Шолохова как художественного феномена, давшего могучий стимул дальнейшему развитию реалистического искусства. В этом смысле со статьей В. Щербины перекликается работа Л. Якименко об эстетическом богатстве творчества М. Шолохова. Эпическое мастерство писателя, изображение материально-предметного и интимно-духовного в удивительном многообразии жизненных связей – все это реализация целенаправленной эстетической программы, основанной, как убедительно доказывает Л. Якименко, на триединстве «человек – общество – природа», которое «выражает одну из существенных особенностей социалистической цивилизации» (стр. 214).

Для авторов данной книги характерно стремление максимально приблизиться к материалу, идти в глубь художественного текста, что позволяет находить невидимые внешне элементы, важные не только для понимания одного произведения, а и всего творчества писателя в целом. Но, внедряясь в глубины текста, поневоле приходится жертвовать масштабами. Не потому ли внимание, скажем, М. Кургинян сосредоточено на нравственном аспекте характеристики персонажа, Н. Великой – на своеобразии «Донских рассказов», чехословацкого литературоведа М. Заградки – на изображении первой мировой войны в «Тихом Доне», В. Литвинова – на бытовой детали в «Поднятой целине», югославского ученого А. Флакера – на структуре лишь одной главы этого романа. В статье литературоведа из ГДР Э. Ковальского рассматривается социальная основа конфликтов «Тихого Дона» и «Поднятой целины», сложная взаимосвязь в этих романах исторической реальности и художественного вымысла. Вместе взятые, исследования данных авторов «работают» в одном направлении – освещают перспективу идейно-эстетической эволюции художника. Разговор, естественно, касается и творческих исканий литературы 20-х годов, и проблемы синтеза стиля, и некоторых аспектов «деревенской прозы», наконец, так или иначе затрагивает вопросы, бывшие до недавнего времени предметом критической полемики.

Например, споры вокруг одной из коллизий «Тихого Дона» – «Михаил Кошевой – Григорий Мелехов». Отнюдь нельзя сказать, чтобы споры эти были бесполезной тратой полемической энергии. «Защита» Мелехова – своего рода ответная реакция на те искажения образа, которые, накапливаясь, не могли не вызвать несогласия. Кроме того, свидетельства документальных материалов, к которым обращаются «защитники», помогают лучше осознать не только причины, вызвавшие, скажем, Вешенское восстание, но и постигнуть концепцию «Тихого Дона» в целом, его глубокое соответствие исторической правде, духу изображаемого времени. Однако из верных посылок порою делались неверные выводы, а посему Григорий Мелехов представал в иных публикациях не только трагической фигурой, но невинной жертвой – жертвой жизни, истории, а затем и критиков, которые якобы вершат над ним неправый суд. Раздававшиеся здравые призывы к тому, чтобы наши сегодняшние представления о гуманизме, наше знание драматических поворотов эпохи не смазывали исторической ретроспективы, а, наоборот, углубляли ее, – не всегда находили отклик. Оттого, может быть, что нередко страдали декларативностью. Возвращение, в таких случаях, к «началу начал» – к тексту, его вдумчивое прочтение позволяет преодолеть болезнь «суженной» методологии, избежать крайностей, приблизиться к истинному смыслу концепции автора, к объективной художественной реальности произведения. Суть разразившегося в последней книге «Тихого Дона» конфликта между Михаилом Кошевым и Григорием Мелеховым не может быть объяснена лишь формировавшейся в ходе всего действия несовместимостью двух личностей (на что уповали иные критики, желая поэтому больше человеческой чуткости – Кошевому и социальной зоркости – Мелехову). В этом заново убеждаешься, читая работу Л. Киселевой. Спор двух бывших друзей, подчеркивает исследователь, – отражение объективного процесса становления новой правды, утверждения ее не в идеальных, а драматически противоречивых условиях. Вовлеченный в этот процесс, каждый из героев лишь частично в чем-то прав или не прав. Справедлив вывод Л. Киселевой: с высоты новых идеалов неприемлемы как только «общий подход» к конкретной личности, так и только «частное решение», если последнее снимает вопрос об ответственности личности перед историей.

Затрагивается в рецензируемой книге и проблема, постановка которой в коллективных трудах о выдающемся мастере стала уже традиционной, чуть ли не обязательной, но, разумеется, от этого отнюдь не легко разрешимой. Это, с одной стороны, выяснение преемственных связей художника с классикой, а с другой – определение его собственного воздействия на современный литературный процесс. Первой проблеме посвящена статья Н. Драгомирецкой «М. А. Шолохов и чеховские традиции». Как бы вопреки установившемуся стремлению литературоведов сближать творчество Шолохова с явлениями, типологическая близость которых, как говорится, видна и невооруженным глазом, Н. Драгомирецкая ищет менее заметную, но, очевидно, более глубокую общность. Сопоставительный анализ художественных структур столь разных писателей позволяет автору обнаружить глубинные обоснования стиля Шолохова, свидетельствующие о неразрывности художественного процесса. Эпический размах, многоголосие художественного мира М. Шолохова – важный этап в развитии реалистического искусства, стимулирующий творческие искания новых писательских поколений. Поэтому следующая за работой Н. Драгомирецкой статья Л. Залесской «Художественный опыт М. Шолохова и творческие поиски советских писателей» воспринимается как продолжение разговора, ибо традиция в самом высоком смысле этого слова всегда устремлена в будущее, она живет в новаторстве и в конечном счете вознаграждается появлением очередного звена – новой традиции.

На первый взгляд исследование традиции Шолохова вроде бы облегчается неоспоримой реальностью – воздействием творчества писателя на советскую литературу. Между тем как раз наглядность влияния требует максимума осторожности, поскольку мало-мальски самостоятельная творческая индивидуальность следует прежде всего своему личному опыту, действительности, истории. Рассмотрение шолоховской традиции преимущественно в многонациональном аспекте потребовало от Л. Залесской прежде всего осмысления собственно национального опыта литератур, в частности традиций народного эпоса – основы самобытности писателя. Ускоренное развитие в ряде литератур эпического, романного жанра правомерно рассматривается автором как процесс, в котором усвоение творческого опыта выдающегося художника слова выступало в сложном переплетении с влияниями развитых национальных традиций.

К сугубо концептуальным разысканиям органически примыкают в книге статьи о литературном наставничестве М. Шолохова, о реальном бытии его произведений в нашей повседневности, триумфальном шествии по всему свету. Это работы М. Андриасова, Ю. Лукина, венгерского литературоведа Б. Лэндела. Они расширяют наше представление о Михаиле Шолохове как учителе писательской молодежи, художнике граждански чутком, участнике современной борьбы идей, борьбы за мир во всем мире.

Вышеизложенное отнюдь не говорит о полной безупречности помещенных в труде материалов. Как ни невозможно «объять необъятное», авторам следовало бы, при всей сосредоточенности на «Тихом Доне» и «Поднятой целине», уделить больше внимания другим произведениям М. Шолохова, особенно последующих периодов творчества. Этого требует сам характер поставленных в книге сквозных проблем – метода и стиля, гуманистической концепции М. Шолохова. Между тем к анализу мало привлекается рассказ «Судьба человека» и совсем не рассматривается содержание романа «Они сражались за Родину». В книге имеются и огрехи, несогласованность, повторы, совпадения цитатных материалов и пр.

Однако мы не задавались целью квалифицировать недочеты каждой отдельно взятой статьи. Спрос с книги должен идти не по частностям, а по тем кардинальным вопросам, которые сообща в ней ставятся и проблема решения которых выходит за локальные рамки данного труда.

Прежде всего – о вопросах стиля, мастерства М. Шолохова. Методологическая грамотность их рассмотрения в книге вряд ли вызовет сомнение даже у самого придирчивого специалиста. Доскональное знание материала, внимание к микроэлементам стиля, тонкий анализ эволюции художественной структуры – все это позволило авторам внести свою лепту в разработку творческого метода выдающегося художника слова. И все же… порою ловишь себя на мысли о какой-то предопределенности многих наблюдений, какими бы свежими и самостоятельными они ни были. Причина такого ощущения в том, что усилия авторов, при всем различии методики исследования и отобранного материала, в конечном счете подчинены задаче, которая ставится с момента появления первых, посвященных «Тихому Дону» и «Поднятой целине», работ, – осмыслению сугубой реалистичности творчества М. Шолохова.

Нечего говорить, сколь правомочна такая задача и какими плодотворными могут быть результаты при ее решении. Но в процессе ее выполнения не появилась ли с годами некая односторонность или же однотипность выводов? Не пора ли искать не только в одном и том же направлении, но и рядом о ухоженными тропами? В самом деле: успехи шолоховедения наших дней налицо; исследователи углубляются в познание философских начал творчества Михаила Шолохова, правомочно ставят его произведения в контекст с коренными художественными и нравственными проблемами современности, эстетическими исканиями мировой литературы. А разработка проблем его индивидуального стиля и метода редко когда выходит за пределы круга, обозначенного триадой: эпичность, реалистическая детализация, объективированность изображения. Вот и в данной книге можно встретить положения (сами по себе верные) о том, что Шолохов чуть ли не протестует «против субъективно-экспрессивных форм авторского повествования» (стр. 97), что кредо писателя – исключительная объективность авторского голоса, что бытовая деталь – альфа и омега его стилевой манеры. Последняя мысль – своего рода идейное ядро интересной в целом работы В. Литвинова «Правда Семена Давыдова». Если «Поднятая целина», считает автор, «осталась в литературе такой классикой, которая читается, то этим она – наряду со всем прочим, большим и важным)- обязана и этой «бытописательской», очень земной подробности, о которой идет здесь речь и которая нам представляется радикальным средством постижения неповторимого душевного мира человека из народа, а через него – самой народной концепции действительности» (стр. 228 – 229). Даже с таким заострением можно согласиться, если бы была уверенность в его потенциальной плодотворности. Не приведет ли подобная увлеченность в конечном счете к апологии реалистического стиля как некоей дистиллированной художественной данности, развивающейся изолированно, за счет самообеспечения – сухого пайка реалий бытовой стороны действительности? Как же быть тогда с такими примечательными особенностями шолоховской манеры, как лирические отступления и ассоциативно, философски осмысленные пейзажи? Куда отнести ряд созданных Шолоховым романтически окрашенных характеров? Разве на одной бытовой детали держится образ Нагульнова? Без романтического заострения (особенно во второй книге «Поднятой целины») многие поступки Макара выглядели бы нелепыми выходками чудака, не больше.

Но следует отдать должное книге: есть в ней и тенденция к поискам иных ракурсов. В этом плане плодотворными, на наш взгляд, представляются анализ Н. Драгомирецкой шолоховских принципов оценки жизни от «я» автора, соображения Л. Киселевой о синтетичности стиля «Тихого Дона», замечания Б. Лэндела и А. Флакера о шолоховских аллегориях и совмещении писателем разных стилевых мотивов.

Однако развернутый, комплексный анализ художественной системы М. Шолохова – не в одном, а нескольких, дополняющих друг друга планах – задача будущего. Но – необходимая задача!

То же можно сказать и о проблеме взаимодействия творчества М. Шолохова с литературным процессом. Хочется надеяться, что помещенные в рецензируемой книге работы помогут преодолеть все еще дающее себя знать стремление некоторых литературоведов устанавливать перекличку между писателями кратчайшим путем – через прямые сюжетно-образные аналогии, после чего скорее напрашивается вывод об эпигонстве, чем о творческом наследовании. И все же следует сказать, что пока мы больше преуспели в обосновании социально-исторических предпосылок влияния М. Шолохова на советскую литературу, нежели в исследовании своеобразия идейно-художественного усвоения традиции, установление которой предполагает и анализ своеобразного «снятия» писателем испытываемого им влияния в процессе неповторимого личного, индивидуально-творческого поиска.

Но и это замечание опять-таки можно отнести не только к предмету нашей рецензии. В целом книга, подготовленная к 70-летию со дня рождения М. Шолохова, безусловно удалась. Она дает представление о направлениях поиска в шолоховедении сегодня и, что не менее важно, помогает определить перспективу исследований, которые должны появиться завтра.

1. См. статью Б. Емельянова «О «Тихом Доне» и его критиках», «Литературный критик», 1940, N 11 – 12.[↩]