№5, 1964/Обзоры и рецензии

Творчество А. Прокофьева

В. Бахтин, Александр Прокофьев, «Советский писатель», М. – Л. 1963, 282 стр.

Новая книга В. Бахтина «Александр Прокофьев» – итог многолетнего труда критика. Одно из главных ее достоинств – основательное освещение творческого пути поэта.

В. Бахтин рассматривает самые разные стихотворения, циклы, книги А. Прокофьева, прекрасно понимая, что «своеобразие поэта определяется не только выбором жизненного материала, тематикой творчества, но и самым видением мира, личностью автора». И это понимание позволяет ему не превращать разговор о поэзии в прозаическое описание пути поэта, в добросовестную, но бездушную регистрацию сборников, в бесстрастное перечисление тем, идей, мотивов и образов.

Одна из ценных сторон монографии В. Бахтина – исследование многообразных (и очень своеобразных!) творческих связей А. Прокофьева с русской народной поэзией. Критик вдумчиво анализирует те средства и формы фольклорной поэтики, которые автор «России» осваивал органически, подчиняя своим творческим задачам. Это и народная лексика, и народная символика, и лаконичность в обрисовке пейзажа, и построение характера-типа, и специфически фольклорные повторы, песенные эпитеты, гиперболизированные сравнения, психологические параллелизмы, и народная ритмика, и даже рифмы, которые «в большинстве случаев имеют свои фольклорные аналогии».

Исследуя характер творческой близости А. Прокофьева к фольклору, автор монографии приходит к неожиданным, на первый взгляд, парадоксальным выводам. Он утверждает – и утверждает весьма доказательно, – что собственно песенное творчество «занимает у Прокофьева сравнительно небольшое место», «хотя репутация песенника сохраняется за поэтом чуть ли не до сегодняшнего дня, Прокофьев по складу своего дарования не песенник, как, например, Михаил Исаковский».

Критик показывает, что поэтом создано множество прекрасных стихов, в основе которых песенные традиции, но которые не являются песнями. Он очень уместно сопоставляет в этом плане А. Прокофьева с Блоком и Есениным, «вся поэзия которых музыкальна, напевна, песенна, но далеко не всегда поется».

Как одну из определяющих черт творческого облика поэта В. Бахтин отмечает его «постоянный интерес к положительному в жизни».

Но не ура-оптимизм, не надуманное или легкодумное бодрячество, а органичное жизнелюбие и жизнеутверждение – вот примечательнейшие качества лирики А. Прокофьева, «раскрывающей и воспевающей богатый внутренний мир советских людей», качества, которые особенно выделяет автор монографии.

В. Бахтин подчеркивает трепетную современность прокофьевской поэзии, где позиция и мироощущение, весь строй чувств и переживаний лирического героя непосредственно связаны с нашей эпохой: «То весеннее половодье чувств, то стремление к полноте человеческого счастья, то жизнелюбие, преклонение перед красотой родной природы, которые мы встречаем в стихах Александра Прокофьева, – разве все это не черты нашего современника?»

Критик беззаветно влюблен в прокофьевскую поэзию и вместе с тем чутко воспринимает и отмечает слабости и художественные просчеты поэта. Он прямо пишет, что после цикла «Сад» в творчестве А. Прокофьева был такой момент, когда поэт как бы остановился и начал перепевать самого себя; что его циклы «У ворот океана» и «Сталинградская тетрадь» (1953) «вряд ли можно считать значительным художественным достижением поэта, как об этом задним числом начали заявлять некоторые критики».

Однако именно потому, что исследователь объективен в своих оценках и умеет широко смотреть на факты, он обнаруживает еще более существенное в творческом развитии А. Прокофьева – то, что с начала 50-х годов поэт вступает в полосу новых исканий и новых художественных открытий. Первыми итогами этих исканий и открытий стали цикл «Заречье» и поэма «Юность», следующими – сборники «Признания» и «Яблоня над морем», особенно значительным – «Приглашение к путешествию».

В нескольких главах, посвященных тщательному анализу этих произведений, В. Бахтин точно и тонко фиксирует и то, как расширилось и углубилось поэтическое ви´дение – современника, родины, мира, и то, как изменились стиль, язык поэта.

Лучшие в книге В. Бахтина, несомненно, те страницы, где дан многогранный анализ прокофьевской лирической стихии в поэме «Россия», великолепного мастерства А. Прокофьева. Здесь мы не только узнаем об особенностях лепки образов, сюжета, двуплановой композиции, о фольклорной основе стиля и своеобразии поэтической речи – здесь нашим глазам открывается Россия А. Прокофьева: «песенная и романтическая, яркая, могучая, бессмертная».

Рассматривая поэму «Россия», исследователь раскрывает характер прокофьевского романтизма, показывает, что пристрастие поэта к исключительным ситуациям и ярким, героическим образам, к пафосу и «высокой» поэтической речи вовсе не означает устремления «в заоблачные выси» и «обращения к экзотике»: «И героику, и пафос, и небывалую красоту – все это видит он вокруг себя в повседневной, будничной жизни и переносит в поэзию».

К сожалению, очень верные частные замечания не всегда ведут критика к обобщающим наблюдениям и выводам. Так, он справедливо отмечает, что в «России» А. Прокофьев «отнюдь не стремится к индивидуализации характеров своих героев», которые им «задуманы именно как обобщенные, собирательные образы». Но ведь это касается не только «России»: ее автор как поэт-лирик и не задавался никогда целью создать индивидуализированные характеры. Воссоздание всесторонне индивидуализированного образа лирического героя – вот к чему он постоянно стремится и чего блестяще достигает. Далеко не всегда удовлетворительно исследуется связь творчества А. Прокофьева с советской поэзией. Это заметно, например, в главе «Герой любит», где анализируется сборник «В защиту влюбленных». Критик сопоставляет этот сборник с фольклором, но отнюдь не с советской любовной лирикой второй половины 30-х годов, которая развивалась очень интенсивно и многообразно (С. Щипачев, В. Стрельченко, К. Симонов, М. Алигер, А. Яшин). Это еще более заметно в главе «Товарищ мой, земля!», посвященной работе поэта в послевоенный период, которую исследователь анализирует вне зависимости от тем и мотивов, сильных и слабых сторон нашей послевоенной поэзии.

С другой стороны, В. Бахтин занимается искусственным «привязыванием» А. Прокофьева к Маяковскому, необоснованно сближая их. Критик сетует на то, что «очень мало до сих пор говорилось об учебе Александра Прокофьева у Маяковского». Но сам он не в состоянии по-настоящему показать эту учебу, потому что прямое воздействие поэзии Маяковского на творчество А. Прокофьева обнаруживается только в отдельных, считанных стихах – преимущественно 1930 – 1931 годов, – да и то мало характерных для прокофьевского стиля.

Куда правильнее, на наш взгляд, поступает В. Бахтин, подчеркивая в творчестве А. Прокофьева середины 30-х годов черты, характерные и для таких поэтов, как М. Исаковский и А. Твардовский, и объясняя, что сходство это «имеет своим источником одну и ту же деревенскую жизнь с ее пестрыми контрастами между новыми и старыми формами общежития и мышления».

По сути, не решает В. Бахтин и проблему литературных традиций русской классической поэзии, которые находят развитие в прокофьевской лирике. Если критик и обращается к русской поэзии XIX века (ее он почему-то именует «старой поэзией»), то лишь затем, чтобы доказать ее пессимизм, идейную отсталость, некое традиционное рутинерство и противопоставить всей классической русской лирике поэзию А. Прокофьева, который «преисполнен оптимизма». Когда читаешь подобные рассуждения, становится как-то неловко.

Досадны и те явные «критические перехвалы», которые особенно дают себя знать в главах, посвященных первым сборникам поэта. Здесь В. Бахтину ничего не стоит уравнять с классическими произведениями советской поэзии о гражданской войне стихотворения молодого автора, представляющие ныне главным образом историко-литературный интерес.

Уклончиво говорится в монографии о том, что Горький на Первом съезде советских писателей критикой вал молодого А. Прокофьева. Справедливой была эта критика или нет? Хороши ли все эти образы и сравнения, подчеркнутые Горьким (плечи – «что двери», усы – «что вожжи», борода – «что борона»)? И прав ли был А. Прокофьев, когда и впоследствии оставил без изменения места, раскритикованные Горьким?

И еще один из частных недочетов. Исследователь верно указывает, что молодой А. Прокофьев «на мир смотрит как будто бы глазами ладожского крестьянина-рыбака», а потому «и мысли свои выражает его языком: «шолонник», «басалай», «кубасы», «паморок», «райны». Но при этом критик забывает объяснить названные диалектные слова, хотя они вряд ли понятны широкому читателю, на которого в первую очередь рассчитана книга.

Все это так… Но, несомненно, широкому читателю, познакомившемуся с книгой, станет понятнее и ближе хороший поэт А. Прокофьев. А это, пожалуй, главное, к чему стремился автор исследования.

г. Ровно

Цитировать

Пейсахович, М. Творчество А. Прокофьева / М. Пейсахович // Вопросы литературы. - 1964 - №5. - C. 197-199
Копировать