Творческий диалог

«Русская и польская литература конца XIX – начала XX века», Изд. МГУ, 1981, 272 с.

Литература рубежа XIX и XX веков в последние годы привлекает пристальное внимание многих исследователей. И в Польше, и в Советском Союзе издано немало коллективных трудов и монографических работ, посвященных этому периоду развития польской и русской литератур. В их числе был и совместный труд польских и советских авторов, стремившихся выявить типологическую общность ряда сторон литературного движения в обеих странах¹. Книга, подготовленная филологами Московского и Варшавского университетов, тоже посвящена этой проблематике. Она является очередной совместной публикацией литературоведов обоих университетов², и если оценивать ее в этой перспективе, то нельзя не увидеть неизменно возрастающей цельности замысла, единства основных методологических принципов, объединяющих советских и польских ученых.

Заслуживает одобрения уже сама композиция труда. Стройность ее обеспечена однотипными, «парными» главами, раскрывающими избранные проблемы на материале соответственно русской и польской литератур, что дает возможность сопоставления основных процессов, проходивших в этих литературах на рубеже веков, способствует выявлению их типологической близости и национального своеобразия.

Труду предпослано «Введение», в котором, обосновывая задачи исследования и в известной мере подводя итоги проделанной работы, ответственные редакторы тома Е. Цыбенко и А. Соколов с полным правом пишут: «Представленные в этой книге работы польских и советских исследователей на конкретном материале раскрывают богатство и многообразие литературы своей страны на рубеже веков, и все вместе они дают основание для выводов о типологическом сходстве и национальном своеобразии русской и польской литератур» (стр. 14).

В своей совокупности статьи коллективного труда показывают суть многогранного процесса развития двух близких литератур на рубеже веков: дальнейший рост и обогащение критического реализма, его ведущая роль в литературе, начало становления социалистического реализма. В разных главах книги выявлены качественно новые черты реализма в русской и польской литературах этого периода: резкое отрицание всех сторон буржуазных общественных отношений, повышение внимания к личности, существенные жанрово-стилевые изменения, более свободное, чем ранее, обращение писателей к различным условным формам и символике, усиление интеллектуально-философского, а также субъективно-лирического начала и др.

Последовательно проводится в книге и плодотворная мысль о сильном воздействии реализма на модернизм, о том, что (как пишет А. Маковецкий) «реалистический образец прозы становится источником инспираций не только для натуралистов, но и для «модернистских» прозаиков, то есть тех, кто свою творческую деятельность начинал с отрицания реализма как мировоззренческой и литературной теории» (стр. 78).

Историко-литературный труд подводит и к другим выводам теоретического характера. В нем, в частности, убедительно показана несостоятельность концепции о кризисе и исчерпанности критического реализма, о преобладании на рубеже веков литературы декаданса и модернизма.

Авторы в основном умело сочетают привлечение новых материалов, разработку новых идей с обобщением уже сделанного. Не боясь повторить известное (некоторые работы, особенно по связям, обрастают при этом значительным аппаратом, что придает им дополнительную ценность), они добиваются этим целостности, монографичности в освещении поставленных проблем. Особенно это относится к русским главам книги: они воспринимаются как сжатое изложение основных положений методологически выверенного университетского курса истории русской литературы рубежа веков.

Четко охарактеризованы, например, А. Соколовым в главе «Пути развития русской литературы в конце XIX – начале XX века» исторические предпосылки вступления русской литературы в новый этап и выявлены основные направления ее развития, убедительно аргументирована по-прежнему ведущая роль реализма. Правда, стремление к четкости и определенности суждений приводит иногда А. Соколова к излишней категоричности. Вряд ли можно без всяких оговорок ставить знак равенства между декадансом и модернизмом (а так это получается у автора) и в вопросе о сложных отношениях между реализмом и модернизмом ограничиться положением о том, что «в области художественной в это время резко обозначилось противостояние реализма и антиреалистического декадентского искусства» (стр. 17).

Несомненна принципиальная разница между реализмом и модернизмом как между двумя противоположными философско-эстетическими системами. Но одно дело – откровенно антидемократическое, индивидуалистическое декадентское искусство, другое – творчество писателей, в котором переплетаются разнонаправленные тенденции, либо даже писателей, не порвавших с модернизмом, но интересовавшихся социальной действительностью и находившихся под большим влиянием реалистической литературы. Но такой дифференциации автор не проводит.

И в содержательной в целом статье А. Соколова о новаторстве в русской прозе критического реализма рубежа веков тоже опущены переходные, «промежуточные» явления, представленные творчеством Л. Андреева, А. Ремизова, Б. Зайцева и др. (о них говорится вскользь, в одной лишь фразе). В этой статье вообще произошел сдвиг в сторону 80 – 90-х годов XIX века – в ней по-новому освещаются преемственные связи прозы рубежа веков с предшествующим этапом (в частности, с Г. Успенским, В. Короленко), интересно рассмотрено художественное новаторство Чехова, но ничего не сказано о вкладе в русскую прозу критического реализма Бунина, Куприна и других прозаиков позднейшего периода.

А. Маковецкого, автора статьи о польской прозе, как и А. Соколова, привлекает вопрос о новых чертах реализма этого периода, существенные изменения в его поэтике, вызванные как общественно-историческими причинами и внутренними потребностями развивающегося творческого метода, так и его взаимодействием с другими художественными течениями.

А. Маковецкий предложил интересную и новую на фоне традиционных критериев, принятых в польском литературоведении, концепцию развития польской прозы на рубеже веков. Главным положением своего исследования он сделал реабилитацию реалистического художественного направления в польской литературе конца XIX – начала XX века. Глава А. Маковецкого является, пожалуй, первой в польском литературоведении работой, где с такой определенностью заявлено о непрерывности линии реалистического развития, рассмотрены новые качества польского реализма на пороге XX века. В его панораме польской прозы, воссоздающей переплетенность линий, многообразие форм и тенденций, ведущее место отводится реалистическому направлению: «По-прежнему остался актуальным реалистический метод с страстным интересом к социальной действительности, осталось актуальным убеждение, что проза не может отказываться от познавательных функций, что постановка лишь экспрессивной цели неизбежно ведет к распаду литературного жанра.

Поэтому классическим примером романа на рубеже веков будет не роман-исповедь в форме дневника героя (наиболее характерный для импрессионистической концепции) и не роман, ведущий читателя по бездорожью упадка, отчаяния и нищеты мира, населенного людьми-зверями (характерный для натуралистического варианта), а роман, сочетающий реалистический способ социального наблюдения, познавательную функцию и долг служения обществу с требованием изображения психологических проблем человека, его трудностей, связанных с поисками ответа на вопрос о цели и смысле существования» (стр. 87).

Отношение к реализму как к плодотворному, развивающемуся направлению, с которым связаны крупнейшие достижения польской прозы и драматургии начала века (такая точка зрения кроме работы А. Маковецкого последовательно прослеживается в главе Я. Кульчицкой-Салони), является новым для польского литературоведения. Выработка этой методологической установки, дающей обширные возможности для взаимопонимания советских и польских ученых, свидетельствует о большом успехе авторского коллектива рецензируемого труда.

Следует при этом отметить, что признание за реализмом значительной роли в литературном процессе рубежа веков у большинства авторов не ведет к какой-либо схематизации, к обесцвечиванию, искажению сложного, многоаспектного, не поддающегося механическому разложению по полочкам литературного движения этого времени. Труду в целом свойственно дифференцированное и бережное отношение к явлениям нереалистического плана, стремление в каждом отдельном случае докопаться до сути провозглашаемых различными школами модернистов программ, тщательно взвесить все «за» и «против» полученных художественных результатов с точки зрения закономерностей литературного процесса. Особенно наглядно это видно в разделах труда, посвященных русской и польской поэзии и драме.

Емкая, насыщенная классификация направлений и школ в русской поэзии содержится в работе А. Авраменко. Различные пути бурного обновления идейно-эстетических систем русской драматургии и театра на рубеже веков, благотворное воздействие на искусство принципов нового художественного метода, воплотившегося в творчестве Горького, раскрыты Б. Бугровым. Доказательность, продуманность концепции, сбалансированность между выдвигаемыми положениями и подкрепляющими их немногочисленными, но яркими примерами, мастерство эстетического анализа свидетельствуют о высоком научном уровне этих разделов труда.

И. Мачеевская и Р. Таборский, исследуя развитие польской лирики и драматургии, так же как и советские авторы соответствующих глав, тщательно воссоздают картину художественных исканий времени, исследуют и вершины, и тупиковые ходы, пройденные Каспровичем, Выспяньским, Стаффом, Тетмайером и другими польскими художниками, в творчестве которых переплетались реалистические, символистские, импрессионистские тенденции и которые оставили нам непреходящие художественные ценности.

Общая характеристика периода дана в главе Я. Кульчицкой-Салони «Польская литература на рубеже XIX и XX веков». Суммируя и критически используя положения ряда польских исследователей, автор стремится охарактеризовать соотношение тенденций и направлений в польской литературе, раскрыть специфику польского модернизма, показать изменения, которые он претерпевал, роль реалистической традиции. Ценным представляется намерение автора рассмотреть анализируемый период в развитии, выделить в нем определенные исторически обусловленные этапы или фазы. Но предложенная Я. Кульчицкой-Салони периодизация (1890 – 1905, 1905 – 1907, 1907 – 1914), хотя по-своему и отражает динамику литературного процесса, представляется уязвимой.

Вызывает возражение ее дробность. Вряд ли оправданно в качестве отдельного завершенного этапа выделять столь малый отрезок времени, как два года, пусть даже два революционных года. Переворот, происшедший в польской литературе под воздействием революционных событий, не уложился в двухлетие 1905-1907. Произведения о революции, ею навеянные и ее непосредственно отразившие, появляются в польской литературе и в конце 900-х, и в начале 910-х годов, и их нельзя искусственно выводить из комплекса литературных явлений, с нею связанных, как нельзя и годы 1907 – 1914 однозначно рассматривать как «период послереволюционной реакции, время разочарований и утраты веры тех, кто встал на сторону революции…» (стр. 30).

Просчеты этой жесткой периодизации явственно сказались в работе Я. Рогозиньского «Революция 1905 – 1907 годов и польская литература», где проблема «литература и революция» рассматривается лишь на примере произведений, появившихся в революционные годы. По отношению к революционной поэзии, политической сатире и публицистике это было бы еще допустимо, поскольку основные произведения, созданные в этих жанрах, действительно умещались в границах революционного двухлетия. Но вот уже такие первостепенные для освещения этой проблемы произведения, как «Роза» (1909) С. Жеромского, «История одной бомбы» (1910) А. Струга, «Озимь» (1911) В. Берента, явившиеся, по замыслу их авторов, художественным синтезом, обобщением их размышлений над проблемой «народ и революция», остались попросту за рамками работы.

Дискуссионно и ограничение периода 1914, а не 1918 годом. В советском литературоведении этот литературный период имеет подчас разные начальные точки отсчета (80-е либо 90-е годы XIX века), но конечный рубеж – 1917 год – не имеет вариантов. В польском же литературоведении на равных правах приняты две верхние границы периода – 1914 и 1918 годы, начало первой мировой войны либо образование независимого польского государства.

Точка зрения, связывающая понятие литературы рубежа веков с 1890 – 1914 годами, принята и в ряде других глав польских авторов труда (Р. Таборский, И. Мачеевская). Но с ней трудно согласиться, поскольку при таких хронологических рамках опыт литературы времени первой мировой войны практически не учитывается в определении путей литературного развития на рубеже веков (надо сказать, что отсчет следующего периода польской литературы – межвоенного двадцатилетия – закономерно ведется от 1918 года, года создания самостоятельного польского государства).

Это обстоятельство, видимо, заслуживало того, чтобы быть отмеченным в числе прочих дискуссионных моментов во «Введении», где, в частности, говорится: «Публикации настоящей книги предшествовало взаимное обсуждение методо-логических проблем изучения литературы той сложной эпохи, проблем важных и для толкования современного литературного процесса в наших странах. Эти дискуссии обнаружили в целом методологическое единство в важнейших вопросах оценки эпохи и важнейших идейно-художественных течений. Однако некоторые разногласия по отдельным вопросам все же остаются. Они являются результатом разной уже сложившейся литературоведческой традиции в оценке соотношения реализма и модернизма, часть их связана с разным употреблением и пониманием литературоведческих терминов» (стр. 14).

Есть такие дискуссионные вопросы, решение которых имеет как историко-литературное, так и теоретическое значение. В их числе – отношение к натурализму. Проблема натурализма весьма актуальна, о ней идут споры и у советских литературоведов. К сожалению, в главах советских авторов проблема натурализма не получила должного освещения. Так, А. Соколов отмечает в русской прозе только натурализм арцибашевского типа, обходя вопрос о роли натуралистических тенденций в творчестве писателей-реалистов (например, Куприна, Чирикова и др.).

В польском литературоведении натурализм оценивается иначе. Я. Кульчицкая-Салони полагает, что в натурализме, «особенно в польских условиях… стали видеть некоторый элемент художественного обновления» (стр. 33), и отмечает натуралистические тенденции в творчестве Жеромского, Реймонта, Берента. А. Маковецкий считает, что «натуралистическая теория романа была конструкцией, настолько открытой и полной разнообразных решений (часто даже противоположных довольно жесткому эталону Золя), что обращение к ее рекомендациям приводило к довольно неожиданным результатам. Знаменитую формулировку Эмиля Золя, что литературное произведение – это «отрезок действительности, пропущенный через фильтр темперамента художника», можно было интерпретировать по-разному и различным способом расставлять акценты» (стр. 82).

В первую очередь, пишет А. Маковецкий, «необходимо отдать должное животворным традициям реалистической прозы» (стр. 81), но в то же время он делает тонкие наблюдения над использованием натуралистической техники реалистом Жеромским, над натуралистическими тенденциями – при «явном преобладании реализма» в творчестве Реймонта и других писателей.

Концепция натурализма польских авторов заслуживает внимания. С одной стороны, она отвергает расширительную трактовку натуралистической традиции, с которой многие польские исследователи связывают новаторские черты всей прозы XX века; с другой – отражает диалектическое единство внутренних противоречий натурализма, учитывает возможности эволюции его представителей к реализму, использование художественного опыта натурализма в реалистическом творчестве.

Разные аспекты избрали авторы глав, посвященных марксистской литературной критике в России и Польше. М. Михайлова хорошо показала борьбу русских марксистов начала XX века за реализм, разработку ими вопроса о качественно новом методе художественного отображения действительности, подчеркивая при этом значение работ В. И. Ленина о народничестве, статей о Л. Толстом, статьи «Партийная организация и партийная литература», книги «Материализм и эмпириокритицизм» для создания фундамента русской марксистской литературной критики.

О традиций критического, но дифференцированного подхода к модернизму, диалектического эстетического, социологического и гносеологического рассмотрения творчества модернистских бунтарей, заложенной еще первыми польскими марксистскими критиками Л. Кшивицким, Ю. Мархлевским и другими, уместно напоминает статья А. Менцвеля. Кстати, во «Введении» дается излишне осторожная формулировка: «В направлении к марксизму шло развитие передовой эстетической мысли в Польше» (стр. 10). Польскими марксистами в начале века была выдвинута широкая программа развития реалистического искусства, опирающегося на прогрессивные национальные традиции. А. Менцвель анализирует лишь один аспект творчества некоторых из них, но и по его работе можно судить о высокой степени зрелости польской марксистской эстетической мысли в начале XX века.

В большинстве глав книги так или иначе затрагивается одна из важнейших проблем периода – становление социалистической литературы в России и Польше, но, к сожалению, в книге нет специального раздела, посвященного этой проблеме. Наиболее основательно она освещается в статьях А. Соколова, Б. Бугрова и Я. Рогозиньского о значении революции 1905 – 1907 годов для развития соответственно русской и польской литератур.

А. Соколов и Б. Бугров рассматривают воздействие на литературу событий революционных лет, их значение для формирования социалистической литературы, роль в ее развитии ленинской статьи «Партийная организация и партийная литература» и творчества Горького. Но без особых доказательств в конце статьи авторы формулируют тезис о том, что «социалистический реализм, возникший в эпоху первой русской революции, явился ведущей линией литературного развития в России в годы, предшествовавшие Октябрю» (стр. 51).

О складывании социалистической литературы в Польше в 900-е годы пишет Я. Рогозиньский, отмечая, что в результате революции 1905 – 1907 годов «литература обратилась к социалистической идеологии, подняла новую проблематику, связанную с классовой борьбой пролетариата, создала образ героя-революционера, проложила дорогу новому идейно-моральному восприятию действительности» (стр. 63). И все же хотелось бы большей определенности в характеристике и оценке этого явления. На наш взгляд, в условиях революционного подъема в Польше сформировалось революционно-пролетарское литературное течение, представленное прозой, поэзией, художественным очерком, критикой и публицистикой, хотя еще и трудно говорить об его отчетливой художественной целостности³. От других литературных течений его отличали новые эстетические принципы – восприятие и отражение жизненного материала с точки зрения роли в истории рабочего класса и трудящихся масс. Эти принципы, не всегда еще полностью осознаваемые и успешно реализованные в творчестве, открывали огромные перспективы для нового художественного подхода ко всем явлениям жизни. Борьба за осуществление этих возможностей станет главным содержанием развития социалистической литературы в Польше в 20 – 30-е годы – содержанием процесса утверждения социалистического реализма в польской литературе.

Впечатление о необычайной сложности литературного процесса, парадоксальной подчас переплетенности в нем различных линий и явлений, непроявленности отдельных тенденций, их самых разнообразных сочетаний подкрепляется и чрезвычайно важным разделом труда – работами Я. Урбаньской-Слиш, Т. Шишко и Е. Цыбенко о польско-русских литературных связях этого периода. Авторы их, опираясь на огромный материал, накопленный исследователями и впервые вводимый в литературоведческий обиход, сумели воссоздать, хотя и очерковую, но в то же время целостную картину распространения не знающих границ творческих импульсов, соединяющих обе литературы, охарактеризовать личные и творческие связи, существовавшие между крупными писателями обеих стран, рассказать о переводах, театральных постановках и других способах и путях знакомства польской и русской общественности с художественными достижениями братских народов.

Разделы эти, так интересно рассказывающие о писательском триумфе в Польше Толстого, Достоевского, Чехова и Горького, о стремительно растущем читательском интересе к польской литературе в самых разных русских литературных кругах -от «знаньевцев» до символистов, – достойно заключают труд, который сам по себе является прекрасным доказательством развития и упрочения давней благородной традиции культурного сотрудничества между нашими народами.

1. »Literature polska i rosyjska przeflomu XIX/XX wieku», Warszawa, 1978. [↩]
2. См.: «Романтизм в славянских литературах», Изд. МГУ, 1973; «Традиции и новаторство в славянских литературах XX в.», Изд. Варшавского университета, 1976 (на польском языке).[↩]
3. Подробнее см. об этом в кн.: В. А. Хорев, Становление социалистической литературы в Польше, М., «Наука», 1979.[↩]