№2, 1982/Обзоры и рецензии

Цельность и глубина

Вячеслав Воздвиженский, Поэзия Мусы Джалиля. Литературный портрет, Казань, Татарское книжное изд-во, 1981, 120 с.; Амир Махмудов, Эстетический идеал в творчестве Мусы Джалиля, Казань, Татарское книжное изд-во, 1980, 110 с; Миляуща Маннурова. Героическа перекличка. Очерки о творчестве поэтов Сопротивления, Казань Татарское книжное изд-во. 120 с. (на татарском языке).

Литература о Джалиле уже выделилась в самостоятельную и довольно обширную область советского литературоведения. Библиографический указатель литературы, изданный Казанским университетом в 1976 году и охватывающий период с 1919 по 1973 год, насчитывает 2690 названий книг, статей и публикаций, так или иначе связанных с именем Джалиля; опубликовано более двадцати научных монографий и книг научно-популярного характера о жизни и творчестве поэта.

Список этот постоянно пополняется. К 75-летию со дня рождения Мусы Джалиля Татарское книжное издательство выпустило три новых книги: «Поэзия Мусы Джалиля» В. Воздвиженского, «Эстетический идеал в творчестве Мусы Джалиля» А. Махмудова, «Героическая перекличка» М. Маннуровой. Эти книги объединены предметом исследования, но различаются и своим характером, и методикой анализа, и теми целями, которые ставят перед собой их авторы.

Книга В. Воздвиженского представляет собой творческий портрет Джалиля. Автор продолжает и развивает здесь основные положения, высказанные в его публикациях «Моабитские тетради» Мусы Джалиля» (М., «Наука», 1969), «Муса Джалиль» (в кн. «История татарской советской литературы», М., «Наука», 1965).

В. Воздвиженский в сравнительно небольшой книжке (пять с половиной авторских листов) сумел представить основные особенности творческого облика Джалиля в его развитии и становлении. Естественно, что основное внимание он уделяет Моабитскому циклу. Сила воздействия «Моабитских тетрадей», говорит автор книги, обусловлена цельностью личности, глубиной характера, высотой гражданского и человеческого подвига поэта. Цельность и глубина – основные качества как личного, так и поэтического облика Джалиля.

Плодотворны мысли автора о трагическом герое Моабитского цикла. «Неповторимость лирического облика «Моабитских тетрадей», – отмечает он, – связана как раз с тем, что в них сочетаются, одинаково естественно звучат мотивы, казалось бы, несоединимые: высокий пафос героизма, бесстрашие перед лицом смерти – и трагедия гибели личности, горечь расставания с жизнью. В нашей критике часто называют трагедией всякий подвиг, завершившийся гибелью. Но дело не в одной развязке. В трагедии перед нами предстает особого рода герой. Он вступает в борьбу с обстоятельствами, которые для него неодолимы, – и тем не менее не уклоняется от столкновения, ибо сам его характер, его жизненная позиция есть вызов грозным и враждебным силам. Этим трагический герой демонстрирует величие человеческого духа. Ценой собственной гибели он утверждает его несокрушимость, способность оставаться верным себе, своему долгу, высокому идеалу» (стр. 59). Именно на этом основывается высокая воспитательная миссия трагического героя, который дает нам образец человеческого мужества, стойкости и благородства.

Автор не увлекается пересказом общеизвестных фактов биографии Джалиля и не замыкается только на его поэзии. Он рассматривает особенности художественного видения и поэтики Джалиля в контексте национального поэтического развития и питающих его традиций, на широком фоне всей многонациональной советской поэзии.

В ряде своих ранних публикаций В. – Воздвиженский несколько переоценивал воздействие на Джалиля романтической поэзии и недооценивал реалистическую конкретность Моабитского цикла. В новой книге он уделяет уже гораздо большее внимание неповторимости внутреннего, мира татарского поэта, справедливо пишет об эмоционально – психологической конкретности значительной части стихов Моабитского цикла, хотя, конечно, отмечает и то, что поэт не всегда остается в пределах подлинных, достоверных обстоятельств, нередко отходит от живой непосредственности переживаний и правдоподобия жизненных деталей для того, чтобы добиться повышенной экспрессии, перейти к высокому строю раздумий и обобщающих суждений о жизни.

Страницы, посвященные анализу поэтических особенностей Моабитского цикла, представляются мне лучшими в книге. В. Воздвиженский прослеживает истоки романтической условности Джалиля, его образной символики, гипербол и иносказаний и видит их в традициях татарской и шире – всей восточной поэтики. Он совершенно справедливо отмечает, что семьдесят лет ускоренного развития не отбросили того, что веками было близко духовному складу татарского народа, а лишь скрестили, объединили с новым историческим опытом нации. Таким образом, сложные отношения эмоционально-психологической достоверности с обобщенностью и условностью, которые видит В. Воздвиженский в поэзии Джалиля, возникли на хорошо подготовленной почве.

Книга В. Воздвиженского привлекает широтой авторской эрудиции и, что не менее ценно, ярко выраженным личностным началом; это придает его труду страстность и убедительность аргументации.

Правда, порой мысль исследователя как бы пробуксовывает на общих местах, готовых формулах.

Книга А. Махмудова «Эстетический идеал в творчестве Мусы Джалиля»- это чисто теоретическое исследование.

Автор рассматривает поэтику Джалиля в одном аспекте-с точки зрения эстетического идеала, то есть одной из основных, узловых категорий эстетики. Именно эстетический идеал художника синтезирует в себе сложившиеся взгляды, вкусы и идеи своего времени. В творчестве каждого большого писателя эти идеи преломляются по-своему, обретают неповторимую индивидуальную окраску и, воздействуя на сознание читателей, становятся достоянием масс. Определяя своеобразие и специфику эстетического идеала Джалиля, автор стремится проникнуть в святая святых творческого метода, стиля, поэтического облика татарского поэта.

Сильная сторона исследования А. Махмудова – в его высокой методологической оснащенности, соответствующей современному уровню советского литературоведения. Но диссертационный характер, к сожалению, накладывает свой отпечаток не работу. Усложненный «наукообразный» стиль, бесстрастность изложения, почти полное отсутствие личного, авторского отношения к предмету изучения, следование сложившимся диссертационным канонам – все это затрудняет восприятие книги широким читателем.

Несмотря на эти недостатки, книга А. Махмудова дополняет наше представление о поэзии Джалиля рядом существенных моментов. Автор привлекает для анализа обширное литературно-критическое наследие Джалиля, которое до сих пор оставалось по существу вне поля зрения исследователей. Это позволяет ему рассмотреть эстетический идеал Джалиля, так сказать, в двух ипостасях – в его теоретическом выражении и практическом воплощении. А. Махмудов анализирует эстетические взгляд поэта в их развитии и становлении, не скрывает ошибок и заблуждений поэта, прослеживает традиции боевой, наступательной лирики Джалиля в современной татарской поэзии. В частности, он видит продолжение эстетических позиций поэта-патриота в таких разных, но тем не менее близких по своему идейному пафосу произведениях, как «Последнее испытание» И. Юзеева, «Жду тебя» и «Рыжий Конрад» М. Шабаева, «Мулланур» Р. Хариса, «Борцы» Р. Файзуллина, «Зеница ока» Р. Мингалимова, «Летопись поколений» Г. Рахима и др. Особый интерес представляет глава «Национальное и интернациональное в эстетическом идеале М. Джалиля», написанная на высоком методологическом уровне.

Книга М. Маннуровой «Перекличка поколений» служит как бы логическим продолжением этой главы из книги А. Махмудова. Если Л. Махмудов рассматривает интернационализм поэзии Джалиля в теоретическом плане, то М. Маннурова анализирует мотивы и образы Моабитского цикла на фоне широкой панорамы поэзии антифашистского Сопротивления в Германии, Франции, Польше, Болгарии, Чехословакии, Венгрии. Это позволяет более четко выявить как общность многих идейно-содержательных моментов поэзии татарского поэта-героя с творчеством других поэтов-антифашистов, так и свое, неповторимое, присущее только Мусе Джалилю. (Не зря же говорят: оценить – значит сравнить.)

Правда, временами М. Маннурова злоупотребляет информацией, почерпнутой из других опубликованных источников, порою ограничивается самыми общими, поверхностными аналогиями.

Но тем не менее анализ поэзии Джалиля в одном ряду с антифашистским: по духу творчеством испанца Федерико Гарсиа Лорки, француза Робера Десноса, литовца Витаутаса Монтвилы, норвежца Нурдаля Грига, чеха Юлиуса Фучика, болгарина Николы Вапцарова и других помогает выявить новые, ранее ускользавшие из поля зрения исследователей грани таланта татарского поэта. Следует заметить к тому же, что такого рода попытка широкого сопоставительного анализа предпринимается впервые, а первым всегда труднее. Многие недостатки работы М. Маннуровой объясняются именно этим.

М. Маннурова прибегает к очерково-публицистическим приемам, широко опирается на свои личные впечатления, полученные во время поездок по социалистическим странам и встреч с героями-антифашистами, делится с читателями своими раздумьями, наблюдениями, воспоминаниями. Все это придает ее книге живость и доходчивость изложения.

Итак, три книги, три авторских подхода, три аспекта анализа…

Все три автора сходятся в общей высокой оценке поэзии Мусы Джалиля и определении основных черт его творческого облика. Эти книга не повторяют, а дополняют друг друга.

Но есть между ними, естественно, и отдельные расхождения по тем или иным вопросам, иногда – скрытая или явная полемика. Это вполне понятно и закономерно, поскольку «джалилеведение» – молодая, бурно развивающаяся область знаний, находящаяся в движении развитии, что невозможно без борьбы противоречивых мнений и тенденций.

Так, установилось две точки зрения на довоенное творчество Мусы Джалиля. Сторонники первой (Г. Кашшаф в своих известных монографических трудах, Н. Юзеев в исследовании о поэмах Мусы Джалиля и др.), на мой взгляд, несколько преувеличивают значение довоенного периода творчества Джалиля в татарской и всей советской поэзии, порою не видят, или закрывают глаза на присущие ему в этот период слабости и недостатки. Сторонники другой точки зрения (Р. Бикмухаметов, В. Воздвиженский и др.) дают, как мне кажется, более трезвую и объективную оценку довоенных поэм и стихотворений Джалиля, вернее и глубже прослеживают этапы творческого возмужания поэта.

А. Махмудов склоняется к первой точке зрения, споря с малейшими, даже вполне обоснованными критическими замечаниями, обвиняет сторонников другой позиции в «литературном схематизме» (стр. 98).

Увлеченность исследователя своим предметом понятна. Но мне представляется более близкой к истине точка зрения В. Воздвиженского, который отмечает, что в ряде произведений М. Джалиля 20-х – начала 30-х годов индивидуальное, собственное как бы растворено во всеобщем, в мотивах и настроениях, переживаемых совместно с тысячами его современников. Неповторимая творческая индивидуальность поэта словно исчезает за грандиозностью тех идеалов, стремлений, которым он служит. Джалиль в этот период склонен все человеческие чувства и отношения, в том числе и свои собственные, оценивать единой мерой – мерой борьбы и труда. Не видя в поэзии Джалиля 20-х – начала 30-х годов некоторой односторонности, одномерности оценок, порою схематизма решений, А. Махмудов искусственно выпрямляет путь поэта, вольно или невольно приукрашивает его, а Джалиль в этом не нуждается.

Да, лирическая атмосфера в довоенной поэзии Джалиля нередко нарушается открытой декламацией, а образные картины становятся иллюстрацией заранее заданных истин. Но ведь готовность отказаться от себя, «наступить на горло собственной песне» (не случайно многие замечательные лирические стихи Джалиля остались в его архивах и черновиках и были опубликованы только после его смерти), стремление с радостью воспринять социальный заказ эпохи вовсе не обязательно являются свидетельством недостаточной самостоятельности поэта. Как верно отмечает В. Воздвиженский, эти недостатки вытекают из сыновней привязанности Джалиля к веку, к его борьбе, свершениям и идеям. Как ни довлела над довоенной лирикой Джалиля злоба дня, она, эта поэзия, в целом оставалась неоднозначной, как и его личность. Целеустремленная, волевая, она включала в себя и глубоко интимные переживания, и нелегкое бремя раздумий («Одинокий костер», «Родник», «Хадие», «Мы сквозь ресницы все еще смеемся» и др.). Исходя из стремления «обелить» Джалиля (а по существу лишь обедняя его творческий облик), А. Махмудов выделяет зрелый период творчества Джалиля начиная с 1927 года (а не с середины 30-х годов, как это принято большинством исследователей). А это в свою очередь приводит к тому, что он не видит явных художественных просчетов даже в тех произведениях, которые Джалиль вскоре перерос, защищает и отстаивает те творческие принципы, от которых сам поэт в дальнейшем отказался.

Так, поднимая вопрос об отличии эстетического идеала Джалиля, в частности представлений поэта о красоте любви, от идеала Х. Такташа и А. Кутуя, А. Махмудов пишет: «Эстетический идеал Джалиля отличается главным образом тем, что в нем выражается неразрывное единство проблем любви и проблем производственных. Сущность эстетического идеала Такташа и Кутуя определяется через решение нравственных и моральных проблем, через ответственность, беспокойство за судьбу любимого человека, а в поэмах Джалиля счастье, взаимная любовь рассматриваются на основе сознательного отношения героев к труду» (стр. 23).

Мне думается, в этой путаной и нечеткой формуле проявилось упрощенное представление автора книги как об эстетическом идеале Джалиля, так и об эстетических взглядах Такташа и Кутуя.

Ведь ни автор «Исповеди любви», «Алсу», «Мукаман», ни автор «Не отосланных писем» не разделяли китайской стеной личную и трудовую сферы жизни своих героев, не ограничивались в своих произведениях решением «чисто» моральных и нравственных проблем. А самое главное, А. Махмудов тем самым оправдывает известный схематизм и ограниченность творческого метода раннего Джалиля, его попытки прямо увязать сферу любви со сферой производства, что проявилось, например, в поэме «Зейнаб».

В оценке этой поэмы более прав, на мой взгляд, В. Воздвиженский, который не без иронии пишет, что график любви полностью совпадает в поэме с графиком выполнения производственного плана. Героиня поэмы Зейнаб отворачивается об возлюбленного, едва он снижает норму выработки ниже 100 процентов, и вновь дарит ему свою благосклонность, как только выработка поднимается до 120 процентов. Следует оговориться, что эти явные упрощения поэт вскоре преодолел. А. Махмудов же, отстаивая подобный подход, отстаивает и мысль, что любить друг друга можно и нужно лишь за успехи в труде, за высокие показатели.

В оценке поэзии Джалиля моабитского периода существенных разногласий нет – все три автора сходятся и в том, что эти стихи имеют непреходящее значение для нашей современности.

В. Воздвиженский, на мой взгляд, анализирует «Моабитские тетради» тоньше и глубже других. Он отмечает и борьбу противоречивых чувств в душе поэта, и боль неволи, и жгучую тоску по воле, и мотивы скорби. А. Махмудов, вступая с ним в полемику (по прежним публикациям), пишет: «По представлению В. Воздвиженского, М. Джалиль – поэт скорби, человек, отторгнутый от борьбы. Тем самым отрицается боевой, наступательный характер «Моабитских тетрадей» (стр. 46).

Думается, А. Махмудов допускает явную передержку. Ведь В. Воздвиженский прямо говорит, что скорбь Джалиля – это «скорбь человека, преданно служившего родной земле и народу, щедро и радостно влюбленного в жизнь, в людей, в красоту мира, и теперь отторгнутого от всего, что ему дорого…». Утверждая, что Джалиль в тюремной камере отторгнут от борьбы, В. Воздвиженский имеет в виду непосредственное участие в подпольной работе, а не борьбу духа, как пытается толковать его слова А. Махмудов.

Упрощенное представление о внутреннем мире поэта приводит А. Махмудова и к упрощениям в толковании категории трагического у Джалиля. Мы уже говорили о разработке этой темы в книге В. Воздвиженского. У А. Махмудова этот раздел наиболее шаток и уязвим. Критик, в частности, сводит трагическое в Моабитском цикле лишь к двум моментам: трагизму личной судьбы поэта, ожидающего смертной казни, и трагической участи немецкого народа, обманутого фашизмом. Однако исчерпывается ли трагическое в «Моабитских тетрадях» только этим? Стихи «Варварство», «Не верь!», «Прости, Родина!», «К смерти», «Палачу» и другие дают основание думать, что это далеко не так. М. Маннурова, сравнивая поэзию Джалиля со стихами других поэтов-антифашистов, гораздо ближе подходит к пониманию сути трагического в поэзии Джалиля (хотя и не задается этим вопросом специально).

Итак, три новых книги о поэте отчетливо выявили как общность взглядов, являющуюся следствием несомненных успехов в изучении важной темы, так и известные различия во взглядах и подходах. В целом же эти исследования можно рассматривать как новые шаги на пути изучения творчества Джалиля. Они убедительно свидетельствуют о том, что изучение это вступает в новую фазу, фазу зрелости, переходя от сбора и накопления фактов к их более глубокому и всестороннему осмыслению.

г. Казань

Цитировать

Мустафин, Р. Цельность и глубина / Р. Мустафин // Вопросы литературы. - 1982 - №2. - C. 216-222
Копировать