Толстой-драматург
В. В. Основин, Драматургия Л. Н. Толстого, М., «Высшая школа», 1982, 176 с.
Наше литературоведение знает немало работ, посвященных поэтике и стилистике какого-либо одного творческого метода в контексте всего историко-литературного развития. Исследования подобного толка открывают новые возможности сопоставлений, неожиданную точку зрения на искусство в целом, в котором все так или иначе связано, переплетено, построено на внутренних и внешних реминисценциях. И если в литературном потоке сегодняшнего дня порой еще трудно разобраться в определенном взаимодействии разных художественных индивидуальностей, то прошедший век уже открыл многие свои творческие тайны. Верно, в этом и своя сложность, и своя простота: каждому, кто занимается этим периодом русской литературы, с одной стороны, есть на что опереться, с чего начать, на какие имена оглянуться, но, с другой стороны, необходимо, оттолкнувшись от уже высказанного, работать по-своему, не открывать вторично уже открытого.
Рецензируемая книга – исследование драматургии Л. Толстого на фоне развития всего драматургического искусства XIX века. Это серьезная научная работа, строящая на основе имеющихся уже суждений интересную версию о драматургических произведениях Толстого.
Созданное великим романистом и прозаиком в области драмы далеко не равноценно и не однозначно – таков зачин нового исследования. Действительно, кроме трех драм, получивших мировую известность, Толстым написано много маленьких пьес, завершенных и незавершенных, утративших, казалось бы, интерес и значимость для современности: это «Дворянское семейство», «Комедия из Оленькиной жизни», «Нигилист», «Зараженное семейство», «Петр Хлебник», «Первый винокур», «Аггей», «И свет во тьме светит», «От ней все качества» – названия, что-либо говорящие лишь узкому специалисту. Что ж, в самом деле, их можно, с одной стороны, отбросить, с другой – стоит выяснить: что же эти пьесы значат как звенья во всей цепи толстовского творчества? Ведь на каком-то «стыке» должны они сходиться с поэтикой и этическими установками Толстого – романиста, мыслителя, теоретика?
Книга В. Основина об этом. Широк диапазон сопоставлений, благородна задача, которую поставил перед собой автор книги.
Действительно, так ли случаен неизменный интерес Толстого именно к драме?
Возникающие в 80-е годы народные театры Толстой приветствует всей душой, приветствует то здоровое и ценное, что он, проповедник нравственного, увидел в них: искусство, пишет Толстой, должно иметь в виду не исключительных, праздных людей, а всю трудящуюся массу народа, от этого зависит содержание искусства, а потому, объясняет дальше Толстой, устройство народных театров – дело огромное по своему значению… Угадываются взгляды создателя образов и Пашеньки из «Отца Сергия», и Платона Каратаева, и Левина, угадывается этическая установка Толстого на то «здоровое, истинное, справедливое», что связано, следуя его мысли, не с богатством и славою, а с добром, с истинным соответствием своему назначению на земле.
Толстой пишет несколько пьес специально для этих театров – для московского «Скомороха» и для петербургского народного театра на Васильевском острове. Не случайно, разумеется, и то, что за основу своих первых драматургических вещей Толстой берет христианские сюжеты, сказания, легенды. Акцентирует их нравственное начало, контрастное положение добра и зла. Так же как толстовские азбуки для яснополянской школы и сказки для детей, так и пьесы его для народных театров явились прежде всего художническим выражением этических воззрений писателя. И прежде всего в этом их интерес. А по части техники исполнения они, очевидно, страдают определенными недостатками.
Тот же акцент на нравственном видит автор рецензируемой книги и в других пьесах Толстого, в том числе в драмах «Власть тьмы» и «Плоды просвещения». Нарушение естественного закона жизни, закона человеческого общения – вот изначальная предпосылка фабулы этих пьес, пишет В. Основин, подробно разбирая все сюжетные повороты и характеры. Это не тот закон, который, по Толстому, вне нас и принуждает нас к повиновению, а тот внутренний закон, пишет Толстой, который в нас самих, и закон этот есть то, что мы называем разумом, совестью, любовью, добром… Резкое разграничение в этических взглядах Толстого приводит в этом случае и к резкому нравственному разграничению героев его пьес. Автор книги верно отмечает, что в этих пьесах схема построения толстовских драм еще оголена, Толстой как бы не заботится о форме – так сильно заботит его содержание, серьезные нравственные вопросы.
Плодотворен разговор о сходстве и различии толстовской драматургии и пьес Чехова, конкретнее – чеховских пьес и «Живого трупа», лучшей из драм Толстого. Известна история создания пьесы, когда, рассерженный просмотром чеховского «Дяди Вани», Толстой решает написать драму «Труп»… Чем же он рассержен? Что так не сходится с его представлениями о драме?
Драма, записывает Толстой, – область чисто скульптурная, здесь надо не класть мазки, а высекать рельефы, она должна поставить человека в такое положение, завязать такой узел, при распутывании которого человек сказался бы весь; форма романа, заключает Толстой, устарела, суть же современных трагически неразрешимых конфликтов возможно выразить только в драме… А Чехов? Длинно и скучно, скучно и длинно, очень длинно!- негодует Толстой. Нечетка основная мысль, все растянуто во времени…
В таком сопоставлении есть определенная традиция. В свое время Б. Михайловский резко разграничивал поэтику пьес Толстого и Чехова, причем больше в пользу Чехова, отказывая Толстому в так называемом «подводном течении». По Толстому – «четкость рельефа», по Чехову – пьесы надо писать просто: о том, как Петр Семенович женился на Марье Ивановне…
Между тем мысль о сходстве, а не о противопоставлении толстовских и чеховских пьес находит в последнее время все больше и больше приверженцев в нашем литературоведении. Среди них и автор рецензируемой книги.
Бесспорного внимания заслуживает его рассуждение о сходстве финалов толстовских и чеховских драм. К примеру, финал «Живого трупа». В финале, верно отмечает В. Основин, должно произойти разрешение всех конфликтов, распутывание всех затянутых драмой узелков. В «Живом трупе» же происходит обратное: Толстой не только не «разрешает» событий, он выстраивает куда более сложную, если следовать «чистоте» жанра, композицию: то есть вслед за «мнимым» самоубийством Протасова происходит действительное и т. д. Это верно отмеченный автором так называемый двойной финал. И еще: такой прием, как самоубийство героя, вырастает в драме Толстого до определенной «идеи», которая к тому же проходит через «горнило сомнений», не раз провоцируется, как, к примеру, провоцирует «идею» Протасова его комический двойник Иван Петрович. «За твое… большое путешествие, – говорит он Протасову. – Я ведь стою выше этого. Я не стану удерживать тебя. И жизнь и смерть, – юродствует он, – для гения безразличны!..» Это явный фарс, но на его фоне происходит драма, где все так похоже на ту самую «чеховскую» ситуацию, когда ничего особенного не произошло, просто Петр Семенович женился на Марье Ивановне.
Театр Толстого и театр Чехова… По-своему определяет их отношения реальная литературная и театральная жизнь. Вот пример.
Московский Художественный театр, сентябрь 1911 года, первая постановка «Живого трупа»… Спектакль сыгран до того, как пьеса появилась в печати, и стал, таким образом, как бы первым толкованием толстовской драмы. И что же?.. Мхатовцы ставят драму Толстого так, как ставили бы они пьесу Чехова! Случайно ли?.. Они ставят спектакль в «чеховских» интонациях, они дают главную роль И. Москвину, такому «чеховскому» актеру: у Протасова в его исполнении простое, открытое, доброе лицо, немножко грустные глаза – обыкновенный человек, в обыкновенной необжитой комнате, где, верно, люди просто обедают, а в это время разбиваются их судьбы…
Важно, что и сегодня все серьезные сценические работы по пьесам Толстого так или иначе учитывают контекст именно «чеховской» поэтики.
Подробно рассмотрен в книге В. Основина и вопрос композиции, завязки и кульминации толстовских пьес, элементы описания и авторской речи, монологов и диалогов толстовских героев, их прототипов. Можно много еще говорить о конкретных текстовых наблюдениях, сделанных автором книги. Но еще раз хочется подчеркнуть, что именно желание осмыслить драматургию Толстого в контексте всей классической русской литературы, равно как и в контексте всего творчества Толстого, – это, бесспорно, наиболее интересная сторона нового исследования.