Типология русского реализма
У. Фохт, Пути русского реализма, «Советский писатель», М. 1963, 264 стр.
В своем труде, суммируя многолетние наблюдения, У. Фохт рассматривает критический реализм типологически и исторически. Он устанавливает три основных типа в классическом реализме: психологический, социальный и романтический. Очевидна некоторая условность такой типологии, осознаваемая и самим автором. Но отрицать ее правомерность не следует.
В книге дается не схематическое противопоставление принципов психологизма и социальности. Дифференциация устанавливается здесь лишь с точки зрения того, какие проблемы преимущественно интересовали писателей и по каким композиционным принципам строились характеры в их произведениях.
Психологическому реализму, например, по мнению У. Фохта, свойствен интерес к проблеме личности с ее самосознанием и идеалами. Представители этого течения сосредоточили внимание на внутреннем мире своих героев. Показательны в этом смысле слова Лермонтова: «История души человеческой… едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа». Сторонников подобного творческого принципа в русском реализме было много. Настолько много, что возможно, по убеждению У. Фохта, говорить об особом, психологическом, течении в классической литературе, от Пушкина до Чехова.
В произведениях этого течения, по мысли исследователя, даже в случаях, когда противопоставлены герои различных социальных слоев, их соотнесение дается на психологической основе (Обломов – Штольц, Раневская – Лопахин). Вся жизнь оценивается писателями данного течения с точки зрения этического, а не социального идеала. Отсюда – специфика изображения народа, представленного прежде всего с психологической стороны, что отвечало целям глубокого раскрытия внутреннего мира демократической личности.
Каковы же последствия этого метода воссоздания внутреннего мира героев? Исключительная глубина исследования психологии человека, возникновение разнообразнейших средств ее изображения. Пушкинское «очертание характеров» и лермонтовский анализ, толстовское искусство воссоздания «диалектики души», психологизм Достоевского и стилистические результаты таких художественных принципов: пушкинская лапидарность, сложность толстовской фразы, «музыкальность речи Тургенева, рассчитанная на передачу оттенков и нюансов душевных переживаний…» (стр. 73).
В чем же правомерность и историко-литературный смысл предложенного У. Фохтом терминологического обозначения одной из разновидностей критического реализма и самой характеристики «психологического реализма»? В том, в чем вообще состоит значение теоретических определений литературы. Воспользуемся примером, взятым из другой работы У. Фохта (статья «Лирика М. Ю. Лермонтова» 1). Родовые понятия там не упоминаются, но смысл высказываний автора сводится именно к ним. Если бы нам не были известны родовые признаки поэзии, мы не смогли бы правильно оценить, например, стихотворение Лермонтова «Когда волнуется желтеющая нива». Именно потому, что Белинский увидел его лирическую природу, «гармонически» высказанную в нем «думу поэта», он пришел в восторг от стихотворения, в то время как другие читатели впоследствии (Г. Успенский, например), отнесясь к нему лишь как к эпическому произведению, оценили его отрицательно, ибо заметили в нем ошибки в изображении внешних сторон действительности (смешение времен года: «желтеющая нива» и «ландыш серебристый»).
По аналогии обратимся к тем литературным явлениям, которые прямо связаны с теоретической проблематикой данной книги. Если не заметить особой линии в реализме, объясненной автором, то можно допустить ошибку в истолковании, скажем, творческих принципов Пушкина в «Капитанской дочке». Можно, например, в пушкинском рассказе об отношении Пугачева к Гриневу увидеть лишь отвлеченно-моралистическую (с точки зрения отвлеченной человечности), а не социальную мотивировку и соответственно отрицательно оценить особенности типизации в этой повести.
Однако, зная сущность психологического реализма, трудно увидеть в пушкинской повести отступления от подлинного реалистического принципа типизации. Книга У. Фохта тем самым помогает избежать историко-литературных ошибок.
Содержательность и научная перспективность той классификации, которую предлагает автор, обусловлены тем, что он рассматривает психологизм не как нечто отвлеченное и самодовлеющее. Проникновение во внутренний мир человека для писателей данного течения было формой познания сущности общественных отношений времени. У. Фохт пишет: «Внутренний мир человека был лишь тем разрезом действительности, при помощи которого в «Евгении Онегине» и «Мертвых душах» гениально была раскрыта выключенность дворянства из общественной жизни и его историческая обреченность…» (стр. 73).
С другой стороны, социальный реализм, который, по трактовке автора книги, характерен преимущественным интересом к экономическим и социальным условиям жизни людей, вовсе не был чужд принципа психологизма. Все дело лишь в удельном весе последнего.
Писателей данного течения занимали прежде всего причины, порождавшие те или иные изображаемые характеры, практическая, а не духовная жизнь героев. «Лишний» человек, например, представлен был в социальном реализме не как олицетворение противоречия между высокими устремлениями и практической беспомощностью, а как существо, для которого характерна противоречие между высокими словами и низменной практикой (образ Агарина у Некрасова).
В этом течении с наибольшей силой осуществилась, если следовать концепции Чернышевского, вторая (после «воспроизведения») задача и функция искусства: «объяснение». Не случайно, конечно, возникновение социального реализма было связано с революционно-демократической идеологией.
Хорошо показано также в работе У. Фохта художественное и эстетическое своеобразие социального реализма, закономерность художественных форм, порожденных преобладанием в творческих установках писателей принципа социальности.
Третий тип реализма, возникший в конце XIX века, охарактеризован автором менее детально. Но и скупые замечания о реализме, в котором усиливались элементы прогрессивного романтизма и ярко проявлялось тяготение к изображению, по словам Короленко, «возможной реальности», могут быть приняты, как и самый термин «романтический реализм».
Словом, типологический аспект изучения русского реализма, предложенный У. Фохтом, заслуживает признания. Исторический же аспект исследования критического реализма вызывает возражения. Во-первых, чрезвычайно схематична, на наш взгляд, предложенная автором периодизация. Дело даже не в границах периодов (хотя здесь замечается неоправданная дробность), а в сложности и пестроте их идеологического содержания, которые автор не всегда учитывает. Схематизм возникает оттого, что автор не принимает во внимание промежуточные идеологические пласты между общественным движением и литературным развитием: основные особенности общественной мысли, идеологические противоречия в пределах одного класса и т. д. Каким образом, например, расслоение внутри дворянства, вызванное социально-экономическими причинами, определило различные идейные и затем литературные течения в начале XIX века? У. Фохт не объясняет эти причины.
Вероятно, поэтому мы не всегда находим в книге четкую дифференциацию литературных течений на одном историческом этапе по их социальному и политическому содержанию. Так, с удивлением можно прочитать о том, что Гончаров и Тургенев в 60-е годы вместе с другими писателями составляли «демократический лагерь» (стр. 53). Это определение ненаучно. Демократизм, конечно, присущ в той или иной степени любому реалисту, но стоит ли на этом основании игнорировать понятие, скажем, «дворянского либерализма», если принимать в расчет (а это необходимо) идеологическое содержание литературного течения?
Поэтому же, очевидно, автор не видит сложности такого историко-литературного явления, как «натуральная школа» с ее различными идейными тенденциями. Он просто считает ее одной из разновидностей социального реализма (другая – Некрасов и революционно-демократическая литература 60-х годов).
Наконец, схематизм сказывается и в той категоричности, с какой констатируется, с одной стороны, наличие революционных идей в произведениях социального, а с другой – их отсутствие в произведениях психологического реализма (автор так и пишет об этом течении: «…чуждо революционным идеям…» – стр. 75 – 76). В конечном счете это идет от слишком прямолинейного истолкования связей между этапами освободительного движения и разновидностями реализма. Не случайно; видимо, автор обходит вопрос о Герцене, не находя ему места в своей характеристике исторического развития типов реализма.
Далее, в целом верно определяя эволюцию русского реализма от господства в нем элементов психологизма к социальности, У. Фохт не видит, что психологизм был не только формой социального, что принцип социальности противостоял психологизму отвлеченному. Противоборство этих: двух начал в творческих установках писателей – драматические и великие страницы истории возникновения и укрепления реалистического метода.
Историку литературы нельзя, например, не принимать в расчет полемику между Белинским и В. Майковым по поводу художественных: принципов Достоевского как автора, с одной стороны, «Бедных людей», а с другой стороны – «Двойника», «Хозяйки» и «Господина Прохарчина». Когда Достоевский стал концентрировать внимание не на социальных основах психики героев, а преимущественно на одних извращенных моментах ее, Белинский, как известно, осудил абстрактный психологизм писателя. В. Майков же, напротив, в самодовлеющем психологизме Достоевского увидел следование гоголевской традиции. В том отрыве социального от психологического, который был выражен в художественной практике Достоевского и оправдывался теоретической концепцией В. Майкова, была опасность для русского реализма. Но она не исчезла после 40-х годов, возникнув не только в творчестве Достоевского. Это важное обстоятельство нельзя не учитывать, при изучении истории реализма.
И еще одно. Исследуя историю реализма, конечно, нужно, как это и делает У. Фохт, заниматься сопоставительным анализом художественных типов, созданных разными писателями и на разных этапах. Это вообще весьма перспективный аспект изучения. Но вряд ли читателя могут убедить некоторые сопоставления в данной книге, поскольку они не опираются на точный анализ, выявляющий всю общность и различие типов (герои «Капитанской дочки» и бунтовщики у Некрасова, героиня «Рославлева» – героини Тургенева и «Что делать?»).
Таким образом, не все теоретические и историко-литературные» проблемы, поставленные в книге У. Фохта, решены им одинаково убедительно. Но это тот случай, когда и просчеты оказываются поучительными.
- См. «Ученые записки Московского областного пединститута имени Н. К. Крупской», т. LXVI, вып. 4, М. 1958.[↩]