№2, 1974/Обзоры и рецензии

Типологический абрис романтизма

Л. Залесская, О романтическом течении в советской литературе, «Наука», М. 1973, 272 стр.

Романтизм и романтика, романтический пафос, стиль, романтическая направленность…». В прошлом нередко случалось и так, что подобные термины по отношению к советской литературе либо отпугивала литературоведов, либо звучали как синонимы каких-то смутных, не поддающихся конкретно-историческому анализу художнических устремлений. О чертах романтического своеобразия литературы социалистического реализма сейчас много пишут, спорят, под стать самому предмету, эмоционально, с увлечением и не без полемических перехлестов. Копья ломаются не зря: речь идет о действительно значительном явлении, заявившем о себе еще на заре становления литературы нового мира, окрепшем за более чем полувековой отрезок времени и продолжающем, в своем многонациональном облике, успешно развиваться на современном этапе. К тому же, видимо, приспело время более пристально вглядеться в творческую практику писателей-романтиков, дабы преодолеть нередкую еще расплывчатость, приблизительность наших суждений о сути и природе романтического.

Приятно отметить то отрадное обстоятельство, что примерно с середины 60-х годов стали появляться исследования, отмеченные стремлением авторов идти в глубь идейно-художественной структуры привлеченных к анализу произведений. Причем характерным стал путь от частного к общему, от разговора об одном писательском имени к осмыслению сути романтизма в целом. Скажем, для О. Килимника1 обращение к творчеству Ю. Яновского явилось переходным этапом к изучению романтики украинской литературы в целом. А. Ю. Барабаш2 шел от размышлений о поэтике А. Довженко к широким обобщениям типологического Характера. В 1966 году появилась работа Л. Егоровой3 о романтическом течении в советской прозе. Даже в пределах одной прозы «романтический» пласт столь богат и разнообразен, что автор вынужден был ограничить себя рамками малых жанровых форм. Интересную книгу о советской романтической поэзии написала Е. Любарева4. Ей тоже пришлось «ограничиваться»: из «моря» поэзии автором выхвачены фигуры Э. Багрицкого, М. Светлова, Н. Тихонова, и лишь во втором издании круг был расширен, введен матери-

ал о творчестве В. Дуговского, А. Прокофьева, А. Суркова и др. Все это объяснимо и закономерно: овладеть романтическим плацдармом с ходу невозможно; приходится брать участок за участком.

Но одновременно возникает потребность и в составлении общей историко-литературной, типологической «карты» романтизма советской литературы. Ведь, постигая часть, необходимо иметь представление и о развитии в целом – в масштабах всей советской литературы в ее многонациональных разветвлениях.

Отсюда ясно, сколь сложна и непроста цель, поставленная перед собой Л. Залесской, автором книги о романтическом течении в советской литературе. Исследователь не случайно оговаривается во введении, что не стремится дать полный, всесторонний анализ даже самых крупных произведений романтического стиля. Замысел книги в другом: раскрыть основные тенденции развития романтического течения (точнее, его разновидностей) нашей многонациональной литературы, а это сопряжено с весьма трудной задачей осмысления большого материала прозы, поэзии, драматургии литератур народов СССР, накопленного более чем за полвека.

Понятно стремление Л. Залесской с самого начала уточнить изрядно запутанную спорами терминологию, обосновать свое понимание таких сложных понятий, как метод, стиль, романтический способ типизации и т. д. Порою даже кажется, что автор чересчур настойчив в повторении тех или иных положений и выводов. Но в конце концов исследовательская трезвость оберегает автора от соблазна уплыть на волне эмоциональности в сферу туманных размышлений и интуитивных догадок. Это тем более важно, что размышлять приходится о явлении сложном, иметь дело не с единым типом романтизма, а с весьма различными его модификациями.

Вот глава, посвященная литературе 20-х годов. Романтический мир Н, Тихонова и, Э. Багрицкого, Я. Купалы и Чарота, П. Тычины и Г. Леонидзе, Ю. Яновского и Б. Лавренева; «космический», «планетарный» романтизм поэтов «Пролеткульта» и «Кузницы» (в их «космизме», по верному замечанию автора, оказалось много оттенков и различий); «метельный» стиль так называемых писателей – стихийников; наконец, романтическая устремленность таких, ставших советской классикой произведений, как «Железный поток» А. Серафимовича и «Разгром» А. Фадеева.

Это яркое многообразие, неоднородное и порою пестрое, рождено самой эпохой.

:Диалектику движения – романтизма Л. Залесская стремится проследить как процесс становления стилей, образовавших затем одно из крупных течений советской литературы, литературы многообразной по способам изображения мира, но единой по своему методу – методу социалистического реализма. Движение это было непростым и противоречивым. Эта сложность, а также непроясненность многих явлений (кстати, это беда не только данной книги) приводят исследователя к недостаточно точным и выверенным формулировкам. Так обращаясь к стихам Э. Багрицкого, «Падению Дайра» А. Малышкина, «Конармии» И. Бабеля, она определяет форму этих произведений как переходную от романтизма как метода к романтизму как стилевому, течению социалистического реализма, или от абстрактного, символического романтизма к революционной романтике (стр. 65, 92, 94). Конечно, подобные определения нуждаются в уточнении, ибо они не отражают всей сложности явления, не раскрывают творческой эволюции художника на пути социалистического реализма.

Первостепенное значение приобретает здесь историческая ориентированность художника. Вопрос об осознанном историзме исследователь справедливо выделяет как главный в объяснении высоких поэтических достижений на стезе романтизма одних художников или творческих неудач других (скажем, поэзия 20-х годов Н. Тихонова и творчество поэтов «Кузницы»). Развитие романтических элементов, как очевидно из богатого материала книги, вело отнюдь не к преобладанию какого-то одного романтического типа творчества. Наоборот, в перспективе все сильнее проявлялась тенденция расцвета разных романтических стилей, обогащение поэтических средств в плане условности, символики, метафоричности. В то же время эти стили продолжали сближаться в одном направлении: в соединении романтической мечты с реальной действительностью. Процесс усиления историзма и аналитичности, справедливо замечает Л. Залесская, продолжался. Он сопровождался уходом от того, что можно назвать лжеромантизмом, цветистым пышнословием и экзотикой. В этом советская литература имеет прочную традицию. Как верно заметила Е. Любарева, поход против экзотики в свое время возглавлял еще Маяковский. Теперь же неприятие призрачной/ мнимой действительности, книжной романтики стало, например, лейтмотивом многих произведений Н. Тихонова, В. Луговского. С поэтами солидаризовались прозаики: ложная экзотика была подвержена осмеянию в «Срочном фрахте» Б. Лавренева, «Кара-Бутазе» и «Колхиде» К. Паустовского, «Последнем из удэге» А. Фадеева…

Может быть, это и не самая главная черта в эволюции эстетических представлений художников-романтиков, но, во всяком случае, весьма примечательная. Она – свидетельство того, что в годы первых пятилеток, овеянных героикой социалистического созидания, романтическое течение, представленное С. Вургуном, А. Довженко, М. Турсун-заде, М. Светловым, Вс. Вишневским и многими другими писателями социалистического реализма, обрело настоящую зрелость. Была доказана его жизнеспособность в различных жанрах словесного творчества. Исследователь справедливо выделяет, например, пьесу Вс. Вишневского «Оптимистическая трагедия» – важный этап в дальнейшем углублении темы трагедийного величия борцов за новый мир, за народное счастье. Что же касается прозы 30-х годов, то мы вправе говорить о романтико-поэтических системах ряда больших художников – К. Паустовского, А. Довженко, Ю. Яновского. Автор по возможности подробно (насколько это позволяет замысел книги) анализирует творчество этих писателей, всю жизнь сохранявших верность своему романтическому кредо. И хорошо, что имена вышеназванных писателей стоят рядом в работе Л. Залесской. Это дает возможность контрастнее подчеркнуть своеобразие, неповторимость каждого из них. Однако при всей творческой непохожести К. Паустовского, А. Довженко, Ю. Яновского можно отнести к одной эстетической когорте – когорте писателей-романтиков. Их роднит та «нужная доля творческого простодушия», о которой проникновенно говорил А. Довженко и благодаря которой художник верит в созданный им романтический мир, в свой поэтический идеал, «как в совершенно законный и реальный факт» 5.

Автор не достиг бы цели, если бы дал читателю лишь определенную сумму сведений о тех или иных писателях, интересных самих по себе. Достоинством книги Л. Залесской является то, что она формирует представление об одном из течений советской литературы, то есть живом художественном целом, которое имеет свои истоки, исторически развивается, что-то теряет и что-то приобретает с ходом времени, располагает определенными эстетическими перспективами.

И все же где-то в середине книги нет-нет, да и начинает ощущаться прерывистость в изображении развития романтического течения. Теряются какие-то нити, идущие от истоков 20-х годов, исчезают одни имена, а поэтому как-то неожиданно, неподготовленно появляются новые. Это прежде всего касается страниц, посвященных романтической прозе. Безусловно, К. Паустовский – одна из центральных фигур романтического течения. С разговора о нем и начинает Л. Залесская раздел о прозе 30-х годов. Но читатель, вспомнив предыдущие страницы, вправе спросить: а где же Вс. Иванов, А. Фадеев, А. Малышкин и другие? По части некоторых «оставленных» (правда, поэтов) автор оговаривается, что «в это время основой их творчества становится реалистическая типизация характеров и обстоятельств и реалистическое изображение романтики самой жизни», а поэтому, мол, мы больше к ним не обращаемся.

А зря. «Чистых» по своему творческому стилю романтиков в литературе социалистического реализма не было… Разве отсутствует реалистическая типизация характеров в «Бронепоезде 14 – 69» Вс. Иванова, разве вызывает у кого сомнение реалистическая основа «Разгрома» А. Фадеева? Но ведь сочла же Л. Залесская возможным (и совершенно справедливо) рассматривать эти произведения в русле стилевых романтических устремлений прозы 20-х годов. Что же дальше? Эти художники превратились в эксромантиков?

Небесполезным было бы поискать ответ на подобные вопросы. Кажется, до сих пор литературоведы проходили мимо того явного факта, что романтическому влиянию подвергались многие писатели, так сказать, и с твердой реалистической манерой письма, подвергались чаще всего в начале творческого пути, чтобы затем, по мнению исследователей, избавляться от своих ранних увлечений. Причем случалось такое и во времена критического реализма. Что касается литературы социалистического реализма, то нелишне напомнить, что с романтических сказок и легенд начинал путь ее родоначальник – М. Горький. «Романтическим» было и слово целой плеяды писателей 20-х годов, о которых идет речь в первых главах книги Л. Залесской. Теперь же они, выходит, стали «чистыми» реалистами. Если исключить «правоверных» романтиков от первой до последней строчки, например К. Паустовского, А. Довженко, Г. Леонидзе, Э. Багрицкого, то получается, что для большинства художников движение в русле романтического течения – явление временное, своего рода детская купель. Окунувшись в нее на заре творческих начинаний, писатель затем выбирается на трезвую тропу реалистического стиля.

Конечно, бывает и так. Но далеко не всегда. «Меченые атомы» романтического пересоздания действительности бродят в крови художника, и, скажем, такие произведения зрелого М. Горького, как роман «Мать», «Сказки об Италии», «По Руси», могут быть, помимо всего прочего, доказательством того, что поры ни творческой юности не проходят бесследно. В ряде случаев можно даже говорить о внешне малозаметном, но непрерывном процессе накопления романтических элементов. Так, у А. Фадеева он продолжался после «Разгрома» в романе «Последний из удэге» и завершился в 40-е годы яркой романтической вспышкой в «Молодой гвардии». Думается, подобные примеры не единичны.

Все это говорится к тому, что Л. Залесской, видимо, следовало бы проявить большую рачительность в своем «романтическом хозяйстве». «Потеря» или даже временное «забвение» писателей, уже зарекомендовавших себя на романтической стезе, оборачивается против самого исследователя. В последних трех главах книги, посвященных большому периоду, начиная с Великой Отечественной войны и до наших дней, автор едва ли не вынуждена отходить от принятого ранее принципа построения книги, когда обстоятельный анализ поэзии, прозы, драматургии предлагался в самостоятельных, разделах. У автора вроде бы уже не хватает материала; приходится игнорировать жанровые границы, переходить к обзорному принципу, отчего порою начинает возникать ощущение беглости. В заключительных главах книги – и это следует отметить особо – исследователь стремится к важным итоговым обобщениям своих соображений о характерных чертах романтического стиля, о синтезе реалистической и романтической образности, о специфике романтической типизации, о том новом, чем обогащено романтическое видение мира сегодня, Интересны страницы, посвященные послевоенным, произведениям А. Фадеева и. А. Довженко, М. Турсун-заде и Н. Тихонова, А. Прокофьева и А, Кулешова и др. Несомненной удачей автора является сопоставительный анализ (в плане проблемы национального и интернационального) поэзии Э. Межелайтиса и М. Карима.

Рецензируемая книга помогает нам обозреть движение романтического течения советской литературы за полвека в его главных проявлениях. Попытка такого типологического исследования предпринята в нашем литературоведении впервые. Вполне понятно, что целый ряд вопросов еще ждет своего решения. Здесь и анализ взаимосвязей между разными типами творчества внутри романтического течения, и исследование философского потенциала произведений романтиков, и установление соотношения лирических и собственно романтических пластов в стиле художника и др. Открытым остается вопрос о критериях эстетической оценки, об определении границ между истинным романтическим пафосом и пафосом ложным. Но это задача на будущее, которую можно решить только усилиями целого ряда авторов.

  1. Олег Килимник, Романтика правды, «Радянський письменник», Киев, 1964.[]
  2. Ю. Барабаш, О народности, «Советский писатель», М. 1970.[]
  3. Л. П. Егорова, О романтическом течении в советской прозе, Ставрополь, 1966.[]
  4. Е. П. Любарева, Советская романтическая поэзия, «Высшая школа», М. 1973.[]
  5. Александр Довженко, «Я принадлежу к лагерю поэтическому…», «Советский писатель», М. 1967, стр. 8.[]

Цитировать

Заика, С. Типологический абрис романтизма / С. Заика // Вопросы литературы. - 1974 - №2. - C. 234-239
Копировать