Страницы прошлого

1

Закончив вчерне работу над историческим романом «Где поселится кузнец», я в статье, которая называлась «Поиск через океан» («Ровесник», 1973, N 11), высказал убеждение, что где-то непременно хранятся «не сгоревшие на радомском костре рукописи Турчина, повести и рассказы Nadin, их письма и письма к ним». Именно убеждение и уверенность высказал я, хотя для них было не так уж много оснований.

Со времен Гражданской войны в США миновал целый век. Для моих героев – век безвестия, забвения. Кажется, ничто не предвещало их возвращения, новой жизни в благодарной памяти потомков. Как военный, Турчин не поднялся в США выше командира бригады, – кто-то из литераторов, приписавший Турчину едва ли не главную заслугу в победе северян над мятежными конфедератами, поступил опрометчиво и неумно. «Генерал Турчин принадлежит к числу наиболее широко образованных военных в нашей стране, – писал Фергус, издатель книги Турчина «Чикамога». – С самого начала своей военной карьеры в нашей стране генерал Турчин обращался с имуществом мятежников, включая рабов, так, как только и мог обращаться опытвый солдат, а его методы вполне соответствовали желанию народа, чтобы война велась более энергично, однако сочувствовавший рабовладельцам генерал Дон Карлос Бюэлл предал за это Турчина военно-полевому суду и отстранил от командования. Впрочем, президент Линкольн, вместо того, чтобы утвердить этот приговор, произвел Турчина в бригадные генералы».

Кто же он такой, этот русский офицер, проживший за океаном около полувека и похороненный на национальном солдатском кладбище в Маунд-сити в штате Иллинойс? Кто он, сражавшийся в армии Севера за свободу и против рабства? Он, не сложивший оружия справедливости и после окончания войны, когда политики, вслед за убийством Линкольна, стали предавать победу, завоеванную ценой сотен тысяч жизней волонтеров? Кто он, пытавшийся, вопреки мудрым советам Герцена, создать на юге штата Иллинойс, в основанном им поселении Радом, что-то вроде коммуны, общежития социальной справедливости? Кто он, так мудро и талантливо писавший о Гражданской войне – книги и памфлеты – и кончивший попыткой уничтожить, сжечь все свои бумаги и умерший в маленьком иллинойском городишке Анна в госпитале для душевнобольных? Он – стратег и воин, инженер и гравер, музыкант и художник, бесстрашный командир, за голову которого мятежный Юг с каждым месяцем войны назначал все более высокий приз?

Иван Турчанинов родился в 1822 году в семье секунд-майора Василия Турчанинова, четырнадцати лет от роду поступил в Петербургское артиллерийское училище и, окончив его, был зачислен в конную артиллерию Войска Донского. В 1848 году его направляют в Польшу, он в чине поручика командует батареей, – Варшава и Краков знают уже Турчанинова – вольнодумца, фурьериста, почитателя Герцена. И венгерский поход 1848 – 1849 годов обернулся для него потрясением: он воочию убедился в том, что русский император поддержал австрийскую монархию в ее усилии задушить венгерскую революцию. Он был близок к оставлению армии, но нежная привязанность к княжне Надежде Львовой, дочери полкового командира Турчанинова князя Львова, и настойчивые уговоры поступить в Академию Генерального штаба удержали его от этого шага. После Академии Турчанинов попадает в сражающийся против англо-французов Севастополь, строит укрепления там, а затем и на побережье Финского залива от Петербурга до Нарвы, а по завершении войны в чине гвардейского полковника назначается начальником штаба всего русского корпуса в Польше, в непосредственное подчинение высоко ценившего его цесаревича Александра. Но ничто уже не могло удержать Турчанинова и его жену – двух убежденных республиканцев – в монархической России. «Мне хотелось приглядеться, – писал он в 1859 году Герцену из Маттуна, объясняя свой шаг, – к единственной существующей в наш век республике». За океаном и началось их прямое военное сражение за республику и против рабства под знаменами Линкольна.

Американская их жизнь и составляет предмет настоящих заметок.

Справедливое заступничество президента охранило честь Турчина, одарило его патентом бригадного генерала. Но один бригадный генерал не выигрывает войны, в которую вовлечены миллионы, театр которой огромен и разбросан. А популярность Турчина еще и намеренно сдерживалась; единственный до сих пор портрет тучного, светлоглазого, большеголового человека в распахнутом мундире бригадного генерала переходил из одной книги в другую. Да еще несколько строк в «Энциклопедия Американа»: в заметках о Турчине случалось столько же предубеждений, описок и ошибок, сколько и строк. Один из давних» словарей Гражданской войны 1861 – 1865 годов опубликовал заметку и о Nadin, Надежде Турчиной, урожденной княжне Львовой. Но портрета ее у нас нет и сегодня, после долгих лет поисков. Мы не знаем, как она выглядела в юности и в счастливую пору упований на республиканскую форму правления, когда вместе с мужем она пересекла на британском пакетботе Атлантику, покидая навсегда Европейский континент. Не знаем ее в военной форме – любимицу волонтеров 19-го Иллинойского полка, «мать-исповедницу», как ее шутливо называли; не ведаем и черт ее тяжкой и гордой, я бы сказал, величественной старости. А ведь пришлась эта старость на конец века, ее соседи, благополучные обитатели Радома, уже оставляли потомкам взбухшие от фотографий фамильные альбомы…

Казалось, само время потрудилось, чтобы стереть земные следы Турчиных. За что оно мстило им? За оставленную родину? За оборванные связи с близкими, а значит, и за боль, которую они причинили другим? За строптивость характеров, яростное и непомерное упрямство? За фанатическое стремление оставаться честными и неподкупными в мире, который смеясь отвергал эту возведенную в философию, в теоретический постулат «стерильную» честность? За то, что, оказавшись в Новом Свете и так много зная о Старом, они оказались и слепы: политики, общественные деятели, они проглядели рождение марксизма. За то, что они упорно влачили за собой XIX век, не понимая наступавшего XX?

Приговор ли это истории над ними или случайность? Поток жизни не так уж обдуман и логичен: в существовании отдельных людей, в памяти о них разрушительную работу часто делают обстоятельства, случайности, за которыми нет разумных «санкций» истории. Старый, описанный в моем романе Чикаго выгорел, как известно, из-за нелепого случая: керосиновой лампы, опрокинутой одной из жительниц города при дойке коровы.

Отчего же во мне жило убеждение, что документы Турчиных откроются, что они есть, есть, хоронятся где-то в забывшей своих героев Америке? Ведь чаще я разочаровывался в своих поисках, терпел неудачи и более склонен к сомнениям. Откуда же уверенность в этом случае?

Я объясняю это двумя причинами, помимо простодушного желания, чтобы все сбылось как хочется.

Первая причина внутренняя, творческая. Некоторые подробности, а то и важные, примечательные обстоятельства жизни Турчина так счастливо угадывались мною в часы работы, что появилось ощущение верного следа – следа, по которому устремляешься вперед не колеблясь. Речь идет о написанном как бы вдруг, об открытом за рабочим столом.

Вот только два примера.

В первой главе романа, – а книга написана, как и все другое у меня, последовательно, от главы к главе, писать разбросанно мне никогда не удавалось, – Турчин передает молодому Владимирову «обгоревшую с угла тетрадь» с повестью своей жены «История поручика Т.». «Я спас ее из огня, – говорит старик, – из камина в Радоме, а многое сгорело, письма, повести…» В ту пору у меня не было никаких документальных оснований полагать, что бумаги Турчиных подвергались опасности сгореть. Эта неожиданность – обгоревшая рукопись! – была и для меня неожиданностью, интуитивно нащупанным или угаданным сюжетным ходом. Именно отсутствие их рукописей, – а при жизни их было множество, – трагизм и нищета последних лет, одержимость и начинавшееся безумно Турчина – вот что подталкивало мозг и руку, скрывало, прятало какую-то давнюю беду. В 1970 году, написав первую главу, я и сам поверил в радомский истребительный огонь, пожирающий рукописи.

А спустя три года передо мной оказалась присланная из Фрипорта бумага с рыжими полувыцветшими строками – врачебная анкета, заполненная весной 1901 года при поступлении Турчина в приют для душевнобольных в Анна на юге Иллинойса. Вот что я прочел там среди прочего: «Как начался нынешний припадок?» – «Приблизительно три недели назад в нем замечена перемена. Говорил, что очень страдал, затем вдруг схватил свои книги и бумаги и развел огонь… Пытался сжечь их в печи». – «Какие нужно принять меры?» – «Меры нужно принимать только для того, чтобы удержать его от уничтожения собственных бумаг».

Запись эта, быть может заурядная для читателя, – читатель вправе полагать, что этими сведениями автор располагал при самом начале работы, – для меня обернулась и болью по живым, жившим когда-то людям, и радостным потрясением: огонь угадан верно, он почувствован через десятилетия. В творческой работе трудно назвать состояние более ободряющее.

Или другое. Глава похорон Турчина, как показали обсуждения в библиотеках, вызывает у иных читателей известное недоумение, даже недовольство Надеждой Турчиной. Ветераны 19-го Иллинойского полка везут гроб с телом своего командира из Анна в Маунд-сити, а жены рядом с ним нет. Она поспевает только на солдатское кладбище в Маунд-сити. Вот поистине загадка для ума педантического, знающего заранее, кто как должен поступать в любых обстоятельствах жизни!

На все упреки я отвечал неуверенно: Турчина отправилась в Чикаго добиться разрешения похоронить генерала на почетном национальном кладбище штата в Чикаго. Были у меня для этого и некоторые общие основания, точнее, одна фраза в отысканной мною статье 1914 года: «Мадам предпочитала, чтобы генерала похоронили в Чикаго, пока не выяснилось, что ей можно будет лечь рядом с ним» (то есть в Маунд-сити; «Иллинойс сентрал мэгэзин» IX, 1914, т. 3, N 3). Ссылка на эту статью не снимала упреков читателей: а была ли Nadin с мужем в Анна с апреля по июнь.

И вот недавно, весной 1977 года, пришли бумаги из самого госпиталя в Анна, и я убедился в своей правоте и получил возможность внести в роман новые подробности.. Да, Nadin приехала с мужем в Анна и поселилась там. Ежедневно в 9.30 утра она приходила к нему, чтобы быть с ним все дозволенные часы дня. Но 18 июня 1901 года в 9.30 утра Турчин не узнал ее. Последний человек, которого он в этот день узнал, – доктор Беннет, принявший дежурство в 6.30 утра. Турчин встретил доктора военным приветствием («Dr. Bennet received from the General a military salute»), после чего впал в беспамятство, которое длилось до последней его минуты, до 11 часов 45 минут этого дня. И Nadin бросилась в Чикаго в надежде, что настоит на своем и Турчин навсегда останется в Чикаго – том городе, который он прославил как военный, как литератор и общественный деятель. Потерпев неудачу, она бросилась назад, на юг штата, и поспела уже на похороны в Маунд-сити.

Она рассталась с умершим Турчиным почти на двое суток, но как высока была ее цель: соединиться навсегда с ним и после смерти! Убежденный атеизм Турчиной, ее неверие в загребную жизнь ничего не отнимают у этой цели, а то и делают ее еще более великой. Вся огромная и трудная жизнь прожита не рядом, а вместе – в слитности чувств, мыслей, цели. Ради этой гражданской всечеловеческой цели пожертвовано решительно всем, – как сиротливо было бы им разлучиться после смерти! Меня не перестают поражать простые, единственные слова, которыми это выражено в статье 1914 года: «…пока не выяснилось, что ей можно будет лечь рядом с ним». Случается же, что анонимный журналист, составитель хроники скажет слова, какие не часто за целую жизнь даются и художнику.

Это только два примера угадывания, интуитивной, но точной направленности воображения, подготовленного изучением материалов и долгими размышлениями о предмете. В этом угадывании – внутреннее, закрытое, что ли, оправдание моей уверенности 1973 года в том, что многие важнейшие открытия впереди.

А сейчас весна 1978, и редкий месяц не приносит мне пакета с новыми бумагами о Турчиных. Они уже на рабочем столе. Они прочитаны, отчасти переведены: они для меня не просто сумма новых фактов, но и проверка того, как написан роман.

До сих пор мы располагали только немногими строками Турчиной: неполным письмом к Герцену (1859) и некоторыми ее суждениями, записанными М. Владимировым, автором книги «Русский среди американцев», изданной в Петербурге в 1877 году. Все, что я приписал Nadin в книге: романтическое повествование «История поручика Т.», строки из повести «Холера», наконец, ее рукопись, переданная молодому Владимирову перед его отъездом в Россию, – писано мной, один я в ответе за это. Но если прежде моя ответственность была легкая, почти ненаказуемая, – не имея подлинных рукописей Nadin, кто мог проделать сравнительную работу, обнаружить несовпадение моей героини с подлинным лицом? – то теперь все переменилось. В феврале 1977 года опубликован военный дневник Турчиной (май 1863 – апрель 1864), около шести авторских листов подлинного ее текста («Журнал Исторического общества штата Иллинойс», т. 2, 1977, стр. 27 – 89). Дневник выражает склад ее ума и речи, образный, богатый идиомами язык. Надеюсь, что дневник, пусть не целиком, без повторов и потерявших значение частностей, будет опубликован по-русски.

Дневник Турчиной пока – главное открытие. Но есть и другие важные разыскания, результаты поиска через океан. Я уже говорил о бумагах из госпиталя в Анна. Найдено и большое письмо Турчина к генералу Пальмеру, который в 1868 году сменил Ричарда Йейтса на посту губернатора штата Иллинойс. «Не примыкая ни к одной из двух партий, я чувствовал себя независимым, – писал ему Тур-чин, – и когда рабочие решили выдвинуть свой собственный список, они попросили моего согласия стать их кандидатом на должность секретаря графства («county clerk» – важнейшая, ключевая должность графства в ту пору. – А. Б.). Я был против этого их шага и настойчиво уговаривал их воздержаться от него, но их комитет был исполнен решимости продолжать начатое, и я наконец согласился на то, чтобы они внесли мою фамилию в свой список». С находкой этого письма стерто еще одно «белое пятно» в биографии Турчина. Мы узнали не только где служил Турчин с 1866 по 1873 год, год, когда он основал польскую общину на юге штата, но и то, чем жил духовно, как упрямо пытался осуществить свою социальную программу, минуя обе партии – республиканскую и демократическую, игнорируя политиканов, о которых он так беспощадно написал в своих «Военных раздумьях»: «Беззастенчивые политиканы стали подчинять своему контролю темные и непросвещенные массы иммигрантов, чтобы использовать их в своих партийных целях; чувство патриотизма уступило место преданности той или другой партии, политические противники, проникаясь все большей ненавистью друг к другу, сделались настоящими врагами, готовыми не на жизнь, а на смерть бороться за свои интересы». Узнали мы и то, что дельцы обеих партий объединились, чтобы одолеть строптивца Турчина.

Собраны новые документы, вырезки из иллинойских газет и журналов XIX века, открылись прежде неизвестные мотивы поведения врагов Турчина в военном департаменте США.