Стихотворения А. И. Одоевского

А. И. Одоевский, Полн. собр. стихотворений, «Библиотека поэта» (большая серия), «Советский писатель», Л. 1958. Вступительная статья, подготовка текста и примечания М. А. Брискмана.

Большая и малая серии «Библиотеки поэта», основанной М. Горьким, завоевали прочное место в культурном обиходе советских читателей и писателей. За двадцать шесть лет в этом издании вышло несколько сот книг, составляющих целую библиотеку русской поэзии. Издание, тесно связанное с развитием советского литературоведения, накопило за эти годы значительный опыт, установило свои традиции. Публикуя ниже отзывы о нескольких выпусках «Библиотеки поэта», редакция «Вопросов литературы» предполагает в дальнейшем вернуться к обсуждению достоинств и недостатков этой «Библиотеки», перспектив и направления ее деятельности.

Полное собрание стихотворений поэта-декабриста выходит в советское время всего второй раз (впервые – в 1934 году). Его избранные стихи издавались дважды (в 1936 и 1954 годах) в малой серии «Библиотеки поэта».

Теперь перед исследователями творчества декабристов встанет немало новых проблем, ибо они столкнутся с непривычным истолкованием жизненного и творческого пути Одоевского. Этот по сути дела новый облик поэта возник не сразу: он складывался на основе нескольких сообщений и публикаций, что отражено в рецензируемом сборнике. Изменения видны во всем: в обновленном составе собрания и подаче текстов, в датировках и комментариях, в литературоведческом анализе и интерпретации биографических фактов.

Исследование творчества Одоевского осложнено особыми трудностями: его наследие дошло до нас неполностью, имеются лишь частично авторизованные списки и почти неизвестны автографы. Это создает подчас неодолимые препятствия для текстологов и комментаторов. Поэтому вполне оправдан пристальный интерес к настоящему изданию, явившемуся результатом многолетних разысканий М. Брискмана в области изучения литературно-политической биографии Одоевского.

Новое издание уточняет наши представления о масштабах поэтической деятельности Одоевского, оно вводит в научный оборот ранее неизвестные стихотворения и исключает тексты, вряд ли ему принадлежащие. Вследствие этого М. Брискману удалось окончательно развеять долгое время бытовавшую легенду о случайности декабристских настроений Одоевского, о его позднейшем раскаянии и христианском смирении.

При сопоставлении разбираемой книги с изданием 1934 года выясняется, что объем полного собрания почти не изменился. Он даже уменьшился на одно стихотворение. Зато состав нынешнего издания существенно изменился, ибо семь наименований исключены М. Брискманом. Сюда относятся стихотворения: «На приезд в Сибирь наследника цесаревича», «Охлаждение», «А. М. П – ой», «Глетчер», «Лавина», «Бывало, в доме преобширном…» и «Стихи о наводнении». М. Брискман считает, что первые пять стихотворений «принадлежат другим авторам» (стр. 198), а в отношении двух остальных утверждает, что «для приписывания их Одоевскому нет решительно никаких оснований» (стр. 199).

Изъятие всей группы является одним из оснований для переоценки творчества поэта, ибо эти стихотворения в большинстве содержат мотивы уныния или верноподданничества, являясь к тому же слабыми в художественном отношении. Думается только, что «Глетчер» и «Лавина» могли бы до окончательного выяснения остаться в разделе «Dubia». Напечатаны же в этом разделе стихотворения «Как носятся тучи за ветром осенним» и «На западе подъемлется заря», переведенные из основного собрания; между тем все четыре вышеназванных стихотворения всегда включались в число произведений Одоевского по косвенным доводам.

В раннем сообщении «Мнимые стихотворения А. И. Одоевского» М. Брискман, называя авторов некоторых исключенных им стихотворений, вопрос об авторе «Глетчера» и «Лавины» оставляет открытым. Он утверждает, что эти стихотворения написаны в несвойственном Одоевскому стиле Бенедиктова. Но эта аргументация не представляется убедительной. Учитывая характерный импровизационный дар Одоевского, его свойство легко переходить из одной стилистической манеры романтизма в другую, можно предположить, что он мог написать и в бенедиктовском духе.

М. Брискман возместил потери, включив в собрание шесть новых наименований и недавно обнаруженное окончание стихотворения «Зачем ночная тишина…». Знакомые читателям по предыдущим изданиям два стихотворных наброска взяты составителем из писем Одоевского к двоюродному брату. Несмотря на то, что они вынуты из контекста, их включение оправдано, но в таком случае надлежало бы включить и двустишие из более раннего письма к тому же В. Ф. Одоевскому от 31 августа 1821 года, которое нигде не упоминается в настоящем издании:

Народ, народ! реви и плачь!

Мой братец на стихи палач.

Остальные четыре стихотворения впервые появляются в собрании сочинений Одоевского. Три из них никогда не печатались и не были связаны с именем поэта-декабриста’ «Иоанн Преподобный», «Дифирамб», «Два духа». Все косвенные доказательства авторства Одоевского, приведенные М. Брискманом, заслуживают полного доверия. «Иоанн Преподобный» органически входит в новгородский цикл Одоевского 1829 – 1830 годов. В «Дифирамбе», сохранившем следы незавершенности, тема Наполеона естественно переливается в тему народного возмущения. Стихотворение «Два духа» примыкает к единому философско-эстетическому циклу, образуемому стихотворениями «Два образа», «Сен-Бернар», «Дифирамб». Их тематическое единство сопровождается стилистической общностью, причем именно стилистико-семантический анализ может помочь окончательной атрибуции вновь найденных произведений. (Например, семантическое наполнение образа «цепей» в стихотворениях «Дифирамб» и «Два духа» характерно для творчества Одоевского в целом.)

Обратимся теперь к собственно текстологической стороне издания. Большинство текстологических решений достаточно убедительно. Справедливо, что редактор остановился на розеновском варианте стихотворения «Умирающий художник», посвященного памяти Веневитинова, а не последовал за В. Базановым, который в издании 1954 года поместил в основном разделе поздний вариант, взятый из письма Одоевского к В. И. Ланской от 17 июля 1836 года. Одоевский в этом письме просто воспроизвел стихотворение по памяти, и эту редакцию, конечно, нельзя считать изъявлением последней воли автора. Заодно укажем на исправление М. Брискманом неточности В. Базанова, отнесшего стихотворение «Умирающий художник» к 1830 году. Слова самого Одоевского из вышеупомянутого письма: «Три года спустя я узнал о смерти поэта и… симпровизировал приблизительно следующее» (изд. 1934 г., стр. 461), относятся не к дате смерти Веневитинова (1827), а к предшествующему рассказу о встрече с ним в 1825 году. Поэтому прав М. Брискман, датирующий «Умирающего художника» 1828 годом.

Несмотря на всю гипотетичность текстов Одоевского, следует стремиться к разрешению спора о наиболее популярном стихотворении поэта «Струн вещих пламенные звуки», поскольку утвердились две во многом различные его редакции. Одну из них, традиционную и опирающуюся на солидность первопечатных текстов, отстаивали И. Кубасов и В. Орлов, другую, восходящую к некоторым авторитетным спискам, ввел в обиход М. Брискман, а позже ее приняли Б. Мейлах и В. Базанов.

Обе редакции имеют значительные расхождения, и для того, чтобы предпочесть какую-то из них, пожалуй, необходимо специальное исследование. Здесь же заметим, что, хотя варианты 11-й строки, где сталкиваются эпитеты «православный» и «просвещённый», обладают равным правом на существование, с точки зрения политических взглядов автора и декабристской стилистики более оправдан эпитет «просвещенный». Ведь «святое знамя» – скорее эмблема республиканской вольности, а не религиозная символика. Можно бы согласиться с редакцией М. Брискмана, если бы она не была основана на контаминации списков И. И. Пущина и М. Н. Волконской, что не делает ее вполне научной.

Неясно, почему редактор настаивает на тексте «Элегии – на смерть А. С. Грибоедова» в так называемой тетради А¹, противопоставляя его редакции А. Е. Розена (1883), М. Брискман считает, что работа над текстом элегии продолжалась автором в тетради А, когда тетрадь Б уже была в Петербурге, и снимает мнение И. Кубасова (в издании 1934 года) о тождественности редакций в обеих тетрадях. Редакции действительно различны, но разночтения столь малосущественны, если не считать правку из цензурных соображений, что вряд ли стоило отменять текст тетради Б, представленной в этом издании. Изменение первой строки («Где он? Кого о нем спросить?» вместо «Где он? Где друг? Кого спросить?») еще возможно, несмотря на некоторое ритмическое смягчение, но следующий отрывок менее убедителен:

Я в узах был; – но тень надежды

Взглянуть на взор его очей,

Взглянуть, сжать руку, звук речей

Услышать на одно мгновенье –

Живило грудь, как вдохновенье,

Восторгом полнило меня.

А в изданиях 1934 и 1954 годов читаем: «Живила…», «полнила…», что интонационно более естественно, ибо эти глаголы относятся лишь к метафоре «тень надежды».

В основном соглашаясь, что стихотворение «Старица-пророчица» печатается по списку М. А. Бестужева (у И. Кубасова и В. Базанова – Н. А. Бестужева), мы считаем редакцию 39-й строки «Спас не услышит… И Новгород пал» скорее запутывающей смысл, чем вносящей ясность. В. Базанов в издании 1954 года дает строку с еще большим анахронизмом: «Спас не услышал… И Новгород пал». И. Кубасов в издании 1934 года приводит последний вариант в примечаниях, а в основном тексте «Старица-пророчица» напечатана по тетради Б, где в 39-й строке второе полустишие («…и Новгород пал») вовсе отсутствует, как нарушающее действительный ход исторических событий.

Комментарии рецензируемого издания менее обширны, чем подробные и добросовестные, но несколько описательные комментарии в издании 1934 года. Зато М. Брискман предлагает немало новых и ценных текстологических и историко-литературных наблюдений. Отметим указание на принадлежность стихотворений «Два пастыря» и «Амур-Анакреон» к периоду следствия и каторги, а не к раннему творчеству, как предполагал В. Базанов. К историко-литературным смещениям приведет ссылка на неопубликованную работу М. Азадовского, где «убедительно доказано, что… послание А. С. Пушкина («Во глубине сибирских руд») написано в конце 1828 года. Следовательно, и ответ Одоевского не мог быть написан ранее конца 1828 – начала 1829 гг.» (стр. 213).

Вступительная статья, предпосланная сборнику, содержит наиболее современную литературно-политическую биографию Одоевского. Некоторые страницы статьи привлекают особое внимание. Образ поэта у Одоевского охарактеризован здесь как образ поэта-утешителя в отличие от Рылеева, Кюхельбекера, Раевского, в творчестве которых поэт предстает прежде всего трибуном, оратором, гражданином.

Принципиально важно сближение декабриста Одоевского с «любомудром» Веневитиновым; новые грани мировоззрения поэта открывает анализ темы Наполеона в стихотворениях «Сен-Бернар» и «Дифирамб», особенно при соотнесении с интерпретацией этой темы Пушкиным. Тонко раскрывает М. Брискман художественный метод Одоевского. Он определяет его лирику на исторические темы как «историческую живопись», показывает трансформацию элегического жанра в творчестве поэта, отмечает применение так называемого «восточного» стиля и т. п.

Однако с некоторыми положениями новой литературно-политической биографии Одоевского можно поспорить. Напрасно оставлен открытым вопрос о времени знакомства Одоевского с Лермонтовым, ибо версия об их встрече в Ставрополе в середине октября 1837 года и совместном выезде оттуда в Тифлис 22 октября имеет известную достоверность. Напротив, сведения о вступлении Одоевского в «Северное общество» не за полгода, а за год до восстания 14 декабря, о принятии им туда не только А. Е. Рынкевича, но и корнета А. А. Плещеева пока не признаны окончательными.

Переоценивая поведение Одоевского на следствии, отсекая от его творчества поздние стихотворения с настроениями усталости и уныния, автор, видимо, стремится окончательно искоренить легенду о «случайном декабристе», но тут же рискует впасть в противоположную крайность. Отзывчивый и чуткий поэт был увлекающимся и восторженным человеком, легко поддающимся внешним влияниям. Окружение друзей вдохновляло его, одиночество порождало тоску. Поэтому трудно представить себе облик Одоевского, приведенный к общему знаменателю любой концепции.

Факты биографии показывают, что Одоевский является подлинным и убежденным декабристом. Расцвет его музы падает на каторжное пятилетие 1827 – 1832 годов, ибо несломленная воля друзей вдохнула в него скорбное мужество. Последние годы жизни поэта отмечены уходом в себя и некоторым увяданием поэтического дарования.

Высоко оценивая достоинства рецензируемого издания, заметим в итоге, что новый облик Одоевского явился бы более убедительным, если бы не стремление составителя в части выводов к слишком категорическим утверждениям.

г. Саратов

1. Две тетради списков стихотворений Одоевского условно названы И. Кубасовым тетрадями А и Б.[↩]