Становление белорусского советского литературоведения
М. I. Мушынскi, Беларуская крытыка i лiтаратуразнауства. 20 – 30-я гады, «Навука i тэхнiка», Мiнск, 1975, 376 с.
В прошлом году белорусское литературоведение могло бы отметить своеобразный юбилей: в 1906 году появилась регулярная белорусская пресса, систематически печатавшая литературно-критические статьи, исследования по истории литературы. В предреволюционные годы белорусский поэт и критик М. Богданович и русский академик Е. Карский заложили первые камни в фундамент белорусского литературоведения. Однако планомерные исследования в этой области развернулись только в Советской Белоруссии.
Литературно-критический жанр, пожалуй, на всех этапах развития культуры являлся связующим звеном между художественным процессом и общественным сознанием. Наряду с текущей публицистикой, критика всегда отличалась высокой восприимчивостью ко всем изменениям в социально-политической структуре общества. В первые десятилетия социалистического переустройства нашей страны она так или иначе отражала все новые явления в духовной жизни и социальной структуре общества.
Верному пониманию этого периода будет способствовать монография М. Мушинского «Белорусская критика и литературоведение. 20 – 30-е годы», в которой анализируется сложный, а подчас и тернистый путь становления белорусской науки о литературе, процесс выработки ею марксистской методологии. Авторский состав тогдашнего «литературно-критического цеха» был разнолик: наряду с известными учеными-литературоведами в него активно включалась молодежь – студенты, начинающие писатели, рабкоры и селькоры, партийные и комсомольские активисты. Иные из молодых публицистов наивно полагали, будто задача критики заключается в том, чтобы поучать писателя, выискивать в его творчестве классовые заблуждения и политические ошибки. В свою очередь некоторые представители дореволюционной литературной науки в процессе ускоренной идеологической перестройки допускали упрощения, путая марксизм с левым догматизмом. К факторам, затруднявшим этот процесс, автор справедливо относит слабо развитую национальную традицию литературной науки, малочисленность кадров, некритическое использование методологических установок пролеткультовцев, напостовцев, конструктивистов, «переверзевской школы» и т. п.
В то же время 20 – 30-е годы, как убедительно показывает М. Мушинский, – это подлинно творческая эпоха в истории советской – в том числе и белорусской – культуры, период утверждения основных идей марксистско-ленинской эстетики.
Монография М. Мушинского состоит из краткого введения и пяти глав. В первой главе автор исследует поиски научной методологии в критике и публицистике 1920 – 1925 годов. Это был преимущественно публицистический и «полымянский» (от названия журнала «Полымя», начавшего выходить в 1922 году) период в истории белорусского литературоведения, когда акцент делался на публицистико-просветительских функциях литературы, искусства и критики. Автор смог разобраться в разнообразном по направленности и формам выражения материале благодаря тому, что придерживался научных критериев его оценки.
Кроме журнала «Полымя», большую роль в становлении белорусского советского литературоведения сыграли газета «Савецкая Беларусь», литературные приложения к газетам, журналы «Маладняк», «Асвета» («Просвещение»), широко практикуемые устные выступления (доклады, дискуссии, «литературные суды» и т. п.), а также первые научные центры республики созданный в 1922 году Институт белорусской культуры (в 1929 году преобразован в АН БССР) и Белорусский государственный университет (основан в 1921 году). Кроме литературоведов, в литературно-художественную критику активно включились писатели (Я. Купала, М. Горецкий, Т. Гартный, З. Бядуля и др.), языковеды (М. Байков и др.), искусствоведы (Ю. Дрейзин, Н. Щекотихин), философы (С. Вольфсон), политические и общественные деятели (В. Кнорин, Р. Шукевич-Третьяков, А. Балицкий) и др. Критика первой половины 20-х годов еще была слабо дифференцирована, развиваясь как составная часть общей науки – белорусоведения.
М. Мушинский справедливо подчеркивает, что в критике этого периода была «здоровая творческая атмосфера», обусловленная ее тесной связью с жизнью и литературой. Показывая безусловные достижения раннего этапа белорусского литературоведения, автор вместе с тем – обстоятельно анализирует и специфические для Белоруссии трудности роста (особенно в решении вопроса национального и интернационального в культуре), и характерные для 20-х годов ошибочные, метафизические или вульгарно-материалистические представления о марксистской методологии как о механическом приложении экономических, социологических и политических закономерностей к художественной культуре.
О влиянии пролеткультовской эстетики на белорусскую публицистику говорилось уже немало. Но М. Мушинскому удалось раскрыть, как и в какой именно форме проявилось это влияние. Тщательно анализируя статьи М. Байкова, М. Пиотуховича, Д. Жилуновича и других, посвященные выявлению социальной основы белорусской литературы, он убедительно доказывает, что положенная в их основу ложная идея о «чистой пролетарской культуре» привела этих критиков к ошибочному выводу о невозможности создания пролетарской литературы писателями, вышедшими из крестьянской среды. А так как эта среда была преобладающей в Белоруссии, то местные пролеткультовцы впадали в противоречие, из которого не могли выйти: нацеливая писателей на создание пролетарской литературы, они логикой своей посылки объективно приходили к заключению о принципиальной невозможности таковой в стране с преобладающим крестьянским населением.
Что же касается местного «напостовства», то его тенденции обстоятельно прослеживаются М. Мушинским в последующих разделах, посвященных анализу литературно-критических установок различных литературных объединений 20 – 30-х годов. Но и в ранней белорусской критике напостовские тенденции проявились довольно отчетливо, особенно в присвоении некоторыми критиками (в том числе начинающими, которые примыкали к литературному объединению «Молодняк») монопольного «права» давать политическую оценку литературы: они сказались в суждениях – столь же самоуверенных, сколь и некомпетентных – о советской и дооктябрьской национальной литературе, в оценках творчества классиков белорусской литературы Я. Купалы, Я. Коласа и М. Богдановича, которые объявлялись «устаревшими» и ненужными советскому читателю. Автор монографии тщательно изучил эти тенденции и показал их несостоятельность. И все, же, как нам кажется, он в некоторых случаях как бы недоговаривает, не ставит окончательные акценты, обходя, например, молчанием звучавшие в то время достаточно авторитетно статьи В. Кнорина («Заметки о белорусской литературе» 1922 года и др.), в которых также проявлялись эти тенденции.
В анализе разнообразных «левых» течений (в том числе и конструктивизма, появления которого в белорусской критике исследуются впервые, и довольно основательно, во всех разделах работы М. Мушинского) отчетливо проявился историзм автора: он далек от того, чтобы с порога отвергать все, что предлагали различные направления и художественные школы 20 – 30-х годов, в том числе Пролеткульт, группа журнала «На посту» и конструктивисты. Все они в какой-то мере, напоминает автор, способствовали обновлению традиционно-крестьянской белорусской художественной культуры, обогащали ее новой тематикой и новыми изобразительно-выразительными средствами, связанными с индустриально-городской средой и бытовым укладом рабочего класса. Но вместе с тем автор монографии решительно отвергает все те методологические установки «левых» течений в эстетике, которые в корне противоречат основным принципам социалистического искусства, особенно планы «тотальной революции» в искусстве.
М. Мушинскому удалось убедительно показать, что на всех этапах, хотя и не в одинаковой степени, преобладала положительная, конструктивная деятельность литературоведов. Нередко, вопреки априорным и ложным схемам, брали верх здравый смысл, верный эстетический вкус, научная эрудиция, тесная связь с жизнью и литературой. Поиском конструктивных идей и концепций в критике, публицистике и литературоведении 20 – 30-х годов характеризуются все части монографии, но особенно плодотворны они в центральных (второй и третьей) главах, посвященных тогдашнему литературоведению и литературному движению.
Вторая глава интересна еще и тем, что в ней автор выявил, как шел в 20-е годы процесс завершения и переосмысления национальных литературоведческих традиций, сложившихся до Октябрьской революции, показал отражение в Белоруссии – нередко в весьма своеобразных формах – идей различных школ и направлений русского литературоведения 20 – 30-х годов.
Анализируя разнообразные методы построения истории белорусской литературы в 20-е годы, М. Мушинский выделяет три типа или подхода к историко-литературному материалу. Первый из них, учитывающий опосредствованность воздействия на литературный процесс исторических, экономических, социальных и общекультурных факторов, наиболее полно реализовался в «Истории белорусской литературы» М. Горецкого (четыре издания, 1920 – 1926) и отчасти в «Очерках белорусской литературы» под редакцией М. Янчука (1920). Второй тип истории литературы, несущий на себе отпечаток «экономического материализма», «переверзианства» и напостовских «установок», характерен для «Очерков истории белорусской литературы» М. Пиотуховича (1928). Под влиянием «формальной школы в литературоведении» А. Вознесенский предлагал третий тип построения истории литературы, сводя ее по существу к исторической поэтике. Наконец, Е. Боричевский видел в развитии литературы прежде всего историю ее стилевого и жанрового движения.
М Мушинский отмечает как достоинства, так и недостатки каждого из этих типов, справедливо отдавая предпочтение первому как наименее одностороннему и более последовательно учитывающему специфику художественных форм общественного сознания. Страницы, посвященные анализу «Истории белорусской литературы» М. Горецкого, – это по существу первая научно обоснованная оценка литературоведческого наследства талантливого писателя, мастера художественного слова и ученого, незаслуженно «отвергнутого» в 30-е годы. Труд М. Горецкого – это не только первая советская история родной литературы, но одновременно и итог дооктябрьского революционно-демократического этапа в литературоведении. Последнее обстоятельство, к сожалению, недостаточно подчеркивается в книге М. Мушинского. А ведь оно свидетельствует о преемственности в развитии национальной культуры. Однако эволюцию взглядов самого М. Горецкого автор прослеживает обстоятельно, показывая, что она шла по линии преодоления элементов абстрактного просветительства; правда, на этом пути у Горецкого были не только приобретения, но и потери, связанные с несколько упрощенным представлением о марксистской эстетике как о «социологии искусства».
Овладеть «социологическим методом исследования» стремились и другие литературоведы 20 – 30-х годов. Как раз здесь возникали трудности методологической перестройки, осложненные влиянием пролеткультовской, напостовской и «переверзианской» идеологии. Вместе с тем М. Мушинский убедительно показывает, что вульгаризаторские тенденции в литературоведении 20-х годов не могли зачеркнуть его научных приобретений. Даже в работах М. Пиотуховича, наиболее последовательного сторонника переверзевской школы, у которого упрощенно-социологические черты кое-где прямо смыкались с «шулятиковщиной». содержалось немало ценных научных наблюдений, оценок и выводов, например, о соотношении объективного и субъективного в творчестве, об активности искусства, о воплощении в нем прекрасного, трагического и комического.
С научно-критической деятельностью А. Вознесенского в Белоруссии связано влияние конструктивизма, проявившееся в чрезмерной схематизации литературного процесса и абсолютизации некоторых элементов формы, например композиции. Но и в данном случае, как и во всей книге, М. Мушинский справедливо акцентирует внимание на моментах преодоления односторонней методологии, что позволило тому же Вознесенскому и его последователям правильно поставить вопрос о национальной специфике искусства, о литературных влияниях и заимствованиях, а также дать верную оценку многим явлениям белорусской литературы.
Интересен анализ деятельности И. Замотина, талантливого ученого, одного из авторов «Истории русской литературы XIX века» (под редакцией Д. Овсянико-Куликовского), сторонника культурно-исторической школы в литературоведении, в 20-е годы стремившегося овладеть марксистской методологией. Именно он, как это убедительно показано в книге, сделал попытку синтезировать позитивные достижения, которые хотя в односторонней форме, но все же содержались в различных литературоведческих школах. Концепция И. Замотина, показывает М. Мушинский, сложилась как противодействие вульгарно-социологическим и идеалистическим тенденциям, являлась несомненным шагом вперед по сравнению с господствовавшими в 20-е годы концепциями В. Переверзева, В. Фриче, В. Львова-Рогачевского и др. (стр. 110 – 112).
Интересные страницы в историю белорусского литературоведения вписал и Е. Боричевский, разрабатывавший вопросы литературной поэтики, автор монографии «Поэтика литературных жанров» (1927) и других работ. Он оказал благотворное влияние на белорусскую критику, в частности на тех молодых авторов, которые в середине 20-х годов отказались от упрощенного социологизирования и обратились к всестороннему рассмотрению литературного творчества (хотя М. Мушинский и не делает такого вывода прямо, но он вытекает из его анализа).
К сожалению, в книге не говорится о фундаментальных работах академика Е. Карского по истории белорусской литературы, – видимо, потому, что они были написаны в дореволюционное время. Однако тут следовало бы учесть то, что они были опубликованы в 1921 – 1922 годах и оказали большое влияние на все белорусское литературоведение. Тем более, что и «Очерки белорусской литературы» (1920) М. Янчука, о которых исследователь пишет интересно и доказательно, также тяготеют к дореволюционным научным традициям. Кстати, М. Янчук, по-видимому, впервые четко сформулировал мысль, что фольклор был для белорусской литературы «непосредственным источником и основой» (стр. 87). Здесь у исследователя мог бы получиться интересный разговор о вызвавшей ныне споры фольклорной теории происхождения литературы.
Насыщенная фактами и глубокими наблюдениями третья глава книги М. Мушинского по существу представляет собою анализ того, как различные эстетические и литературные теории реализовались в текущей критике и литературном движении 20 – 30-х годов. Речь идет о методологических позициях белорусской критики периода ее резкой дифференциации и острой идеологической борьбы между различными литературными объединениями.
История этой борьбы начинается в 1923 году, когда группа молодых писателей (М. Чарот, А. Бабарека, В. Дубовка, К. Крапива, А. Дудар, Я. Пуща, К. Чорный и др.) создала объединение «Молодняк». Находясь под влиянием напостовской «социологии искусства» и противопоставляя себя старшим мастерам слова, они, однако, в большинстве своем объективно являлись как раз продолжателями национальных литературных традиций, выработанных Я. Купалой, Я. Коласом и другими классиками. Со временем организационные рамки и методологические установки «Молодняка» оказались узкими, не способствующими росту, что привело к расколу организации и выделению из нее группы «Узвышша» (А. Бабарека, В. Дубовка, К. Крапива, Я. Пуща, К. Чорный и др.), объявившей своей целью резкое, повышение качества литературы,; науки и критики на основе единства прогрессивных национальных традиций и социалистического новаторства. Между двумя группами возникла резкая конфронтация – в основном по вине напостовского руководства «Молодняка». Впоследствии и сама эта организация распалась, часть ее бывших членов (А. Дудар, М. Зарецкий, А. Вольный и др.) вместе со старшими писателями (Я. Купалой, Я. Коласом, Т. Гартным и др.) объединилась вокруг журнала «Полымя», организовала одноименную литературную группу, провозгласив своей целью создание социалистической литературы на основе национальных традиций; вторая же часть реорганизовала «Молодняк» в. БелАПП (Белорусскую ассоциацию пролетарских писателей), являвшуюся по существу местным филиалом РАППа. В результате усиления в БелАППе гегемонистских и вульгарно-социологических тенденций борьба крайне обострилась, в итоге чего «Узвышша» и «Полымя» были распущены. Постановление ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций» (1932) положило конец этой усобице, подготовив условия для консолидации всех советских писателей.
В книге М. Мушинского подробно анализируется сложный процесс выработки научной методологии социалистического реализма. Привлекает внимание оригинальная и в основном убедительная трактовка теоретических истоков идейной платформы «Узвышша»; рассматривая ее как вполне самостоятельную, автор в то же время прослеживает ее генетическую связь с «перевальскими» идеями мастерства, искренности художника и трагедийности искусства, а также с лефовским лозунгом «искусство как жизнестроение».
Правда, концепция М. Мушинского о связи идейной платформы «Узвышша» с принципиально противоположными между собой «Перевалом» и ЛЕФом встретила серьезные возражения рецензента Е. Лецко, указавшего на ее противоречивость1. Противоречие, однако, снимается, если вспомнить, что теоретик «Узвышша» А. Бабарека не случайно был учеником И. Замотина: вслед за этим ученым, и на более широкой основе, «Узвышша» пыталось преодолеть односторонность различных литературно-эстетических концепций, брало только конструктивные, с точки зрения его организаторов, идеи различных школ и литературных групп, не примыкая ни к одной из них.
Удачными получились страницы монографии, посвященные БелАППу: за вульгарно-социологической шелухой автор обнаружил рациональные тенденции, ведущие к созданию теории социалистического реализма. Вместе с тем он убедительно доказал, что творческий метод советской литературы создавался все же на иной методологической и организационной основе. Такую основу не могла представлять организация, зараженная вульгарным социологизмом и левым догматизмом.
Последние две главы далеко не равноценны первым трем. Хотя четвертая глава и названа «Литературная критика и научная мысль 30 – начала 40-х годов», однако подробный анализ ведется в ней лишь до Первого писательского съезда 1934 года; последующие годы представлены хотя и довольно точной, но все же краткой аннотацией (стр. 350 – 353). Кстати, исследователь, по нашему мнению, в четвертой главе чрезмерно осторожен, когда, говоря в общем плане об усилении «вульгарно-догматической критики» во второй половине 30-х годов, опускает такие яростные нападки и злостные обвинения по адресу Якуба Коласа, М. Горецкого и других мастеров белорусской литературы2, в сравнении с которыми аналогичные атаки «Молодняка» кажутся детскими наскоками. Заключительная глава («Критика и литературоведение на современном этапе») является скорее планом-проспектом будущих исследований, чем равноправной частью исследования.
Монография М. Мушинского является значительным явлением в белорусском литературоведении. Ее значение, по-видимому, выходит за рамки национальной литературы, поскольку автор тщательно изучил литературно-эстетические явления, во многом типичные для русской, украинской и белорусской общественно-философской и эстетико-литературной мысли 20 – 30-х годов.
г. Минск
Статья в PDF
Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №3, 1977