№9, 1986/Хроника

Среди журналов и газет

ИЗ ЗАБЫТОГО ХУДОЖЕСТВЕННОГО НАСЛЕДСТВА. В журнале «Подъем» (1986, N 1)

впервые публикуются выдержки из писем Николая Страхова, адресованных Льву Толстому (публикатор М. Попов).

Н. Страхов, человек энциклопедических знаний, владевший многими иностранными языками, увлекался музыкой и не пропускал ни одной художественной выставки в Петербурге. Обо всем увиденном и пережитом Страхов делился с Толстым. Приводимые отрывки из писем, в частности, касаются И. Репина.

15 марта 1878 года Страхов писал Толстому: «Ужасно жаль, что Вы не посмотрели передвижников. Это ряд этюдов в реалистическом духе. Некоторые удивительны по красоте, например,ржаное полеШишкина, другие по безобразию, например, кочегар Ярошенко и протодьякон Репина. Портреты бесподобные – лучший Крамского – кн. Дм. Ал. Оболенский; его же Некрасов не так хорош. Словом – русская школа (Стасов напечатал, что она зародилась в 1862 году) со всеми достоинствами и недостатками».

12 апреля 1885 года Страхов пишет Толстому: «Пишу к Вам наскоро: тоже начал собираться в дорогу. В понедельник 22 апреля я, верно, буду уже в Москве. Как хорошо застать Вас и наговориться! Тогда подробно отвечу Вам и на Ваши вопросы о Гроте, о Репине. Грот, по-моему, очень малая величина… Репин другое дело. «Подходишь с ужасом и отвращением и уходишь с умилением». Так я слышал, и так было со мною. Три раза я ходил смотреть картину (картина Репина «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года». – Ред.); в первый раз впечатление поразительное; но потом выступило что-то мешающее – попробую при свидании с Вами сказать, какие тут недостатки. Всею душою стремлюсь с Вами увидеться».

В другом письме, от 5 ноября 1887 года, Страхов пишет Толстому:

«Грипп засадил меня больше прежнего в мое уединение. Но перед этим я дважды был в мастерской Репина и ничего еще не написал Вам об этом. Конечно, он по искусству стоит далеко выше всех наших живописцев. Давно я уже испытал, что если на выставке есть одна-две картины Репина, то они обыкновенно заслоняют собою всю выставку. Но как он сам мил! Более серьезного, скромного и спокойного человека я не встречал! Он весь погружен в свое художество, нет у него и тени тщеславия, и с какою живостью и завистью он ценит достоинство чужих произведений! У него я нашел портрет покойного Мстислава Прахова, человека очень мне дорогого. Видел и удивительную картинку, на которой Вы пашете. Это доходит до совершенства. Слышал я от него, что Вы не позволяете ему пустить ее в политипаж и в олеографии. Почему это, дорогой Лев Николаевич? Об этом начинают довольно много говорить; я же всегда думал, что Вы вовсе не желаете нарочно производить шум. Вы меня простите, что, не зная хорошенько дела, суюсь к Вам со своим мнением. Но я видел картинку и хочу сказать только об ней. Она никого не может ни удивить, ни повести к каким-нибудь толкованиям. Дело совершенно просто. Что Вы пашете, это знают в России, и в Европе, и в Америке. Что Репин задумал Вас так написать – дело самое естественное; что же иное делать живописцу? И мог ли он выбрать что-нибудь лучше? Потом он захотел размножить свою картинку, так же, как всякую другую; это ведь все равно, что человек, написавший повесть, хочет ее напечатать. Конечно, он позаботится сколько может, чтобы снимки были хороши. Кому же охота выпускать в свет произведение в искаженном виде? Итак, все имеет самый натуральный в мире ход; почему же этому препятствовать? В душе я всегда очень восхищался тем, как Вы действуете относительно Вашей известности и Ваших произведений. Вы никогда не делали ни шагу ни для того, чтобы что-нибудь распространить, ни для того, чтобы что-нибудь скрывать. Все шло само собою, и Вы оставались спокойным и при похвалах и при нападках; если искажались и перевирались Ваши мнения, если Вас обвиняли в безбожии и всяких преступлениях, Вы не протестовали: когда «Русский Вестник» отказался напечатать конец «Анны Карениной», Вы не сказали ни слова. Отчего теперь в таком простом случае, как картина Репина, Вы изменяете Ваш образ действий? Трудно Вам взять на себя заботу о своей репутации; что бы Вы ни делали, все только будет увеличивать шум и вместе кривые толки. Вы же до сих пор всем своим поведением доказывали, что Вы чужды тщеславия и всякой щепетильности.

Простите, бесценный Лев Николаевич, за рассуждения. Дай Вам Бог всего хорошего».

6 апреля 1888 года Страхов пишет:

«Дай Вам Бог здоровья, Лев Николаевич! Не могу выразить, как меня радует Ваша слава, растущая, видимо, с каждым днем. К Вам следует применить слова: «Ударит по сердцам с неведомою силой».

Против Вас проповедуют в церквах и в аудиториях, но Ваше слово и Ваше дело останется навсегда. Теперь везде продают «Пахаря», фотолитографию Репина, очень удачную (Толстой за сохою. – Ред.). Гляжу и радуюсь: в этой картинке все сказано, и она переживет все произведения Репина».

13 апреля 1889 года Страхов, рассказав Толстому о своих литературных делах, добавил в конце письма следующее:

«Но были у меня еще занятия – было 12 вечеров, занятых представлениями «Кольца Нибелунгов», и, по крайней мере, столько же сеансов у Репина. Так как мужчина достигает лучшего своего вида к 60-ти годам, то лучше той фигуры, которую написал Репин, я, вероятно, никогда не имел. Ну, это так живо, что смешно становится смотреть. Большой он мастер, да и человек очень милый, очень умный и с тонкой любознательностию.

Цитировать

От редакции Среди журналов и газет / От редакции // Вопросы литературы. - 1986 - №9. - C. 278-285
Копировать