№6, 1983/Хроника

Среди журналов и газет

ЛАТИНОАМЕРИКАНСКИЙ РОМАН И СОВЕТСКАЯ МНОГОНАЦИОНАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА – такова тема «круглого стола», состоявшегося в редакции журнала «Латинская Америка» в прошлом году («Латинская Америка», 1983, N 1, 2, 3). Участникам его были предложены следующие вопросы:

1) В чем вы видите причины интереса в Советском Союзе к латиноамериканскому роману? 2) Что общего между столь далекими литературами в контексте общественного развития? 3) Какими своими чертами латиноамериканский роман близок исканиям советских национальных литератур в сфере чисто литературной? 4) В чем, на ваш взгляд, проявляется конкретное воздействие опыта латиноамериканского романа?

Испытали ли вы его на своем творчестве, в чем оно проявилось?

Тема «круглого стола» выбрана не случайно, – сказал, открывая обсуждение, главный редактор журнала «Латинская Америка» С. Микоян. 1982 год – это год 60-летия образования СССР. Эта знаменательная дата вызывает естественное стремление подвести некоторые итоги славного пути первого в истории человечества многонационального государства нового типа. К наиболее впечатляющим его итогам следует, безусловно, отнести расцвет национальных культур во всех уголках нашей родины, когда-то слывших безнадежно отсталой провинцией. Что касается сопоставления опыта латиноамериканской и советской многонациональной литератур, то это, как нам представляется, чрезвычайно плодотворная тема для разговора.

Затем с докладом выступил Л. Арутюнов. Он отметил, что необходимость такого разговора назрела, ибо накопился обширный материал для анализа и сопоставлений. Особенно интересно исследование соотношения художественного опыта латиноамериканского романа и советской многонациональной прозы. Сам по себе новый латиноамериканский роман советскому читателю открыт и предстал перед нами не только в своей национальной специфичности, но и как феномен современной мировой культуры и как фактор нашего сознания. Именно поэтому мы дерзаем судить о нем в его реальных или гипотетических связях с художественным опытом советской литературы.

Сравнительное сопоставление советской прозы и латиноамериканского романа (не покушаясь при этом на индивидуальную или национальную самобытность «сторон») означает в то же время «подключение» ко всей мировой литературе, прежде всего к таким средоточиям художественной энергии, какими остаются европейская культура, русская классическая литература XIX века и североамериканский роман.

Словом, речь идет об ощущении и о сознании единства развития (и восприятия) мировой литературы, одним из «узловых моментов» которой стал латиноамериканский роман.

Л. Арутюнов останавливается на двух, с его точки зрения, существенных проблемах – предпосылках социальной и художественной общности рассматриваемых литератур. Социальные предпосылки должны иметь в виду также своеобразие исторического процесса в целом. Представляется, что революционный процесс в России второй половины XIX – начала XX века и революционные процессы в Латинской Америке имеют типологически схожие черты, что не могло не сказаться и на особенностях культурного развития.

Встает вопрос о формах соотнесения столь обширного и многообразного литературного материала. Здесь уместны два варианта: или обсуждение проблем, возникающих в связи с опытом латиноамериканского и советского многонационального романа, или рассмотрение точек соприкосновения художественных структур, порожденных ими. Докладчик предпочитает начать с последнего, так как считает, что поэтика романа – категория если и не более фундаментальная, чем философия романа, которая, кстати, в каждом случае достаточно специфична, то, во всяком случае, более определенная и конкретная.

Современный писатель, именно потому, что он стоит на уровне мировой культуры, в состоянии вскрыть в собственной национальной художественной традиции нечто новое и общезначимое. Наиболее ярко и последовательно это сделали латиноамериканские романисты. Но явление это, похоже, общее.

Практика многонациональной советской литературы последнего десятилетия с очевидностью подтверждает процесс трансформации прежних художественных структур и становления новых. В самом деле, произведения Айтматова, Матевосяна, Амирэджиби, Чиладзе, Гусейнова, Думбадзе, Пулатова, Шинкубы, Искандера, Авижюса, Балтушиса; Друцэ, как и Распутина, Белова, Абрамова, Астафьева, Васильева, при всем понимании их преемственной связи с предшествующим художественным опытом, заключают в себе такие особенности и черты, которые с трудом укладываются в традиционные жанровые определения. Недаром среди наших писателей и критиков сейчас столь популярны представления о широких возможностях мифа и мифологизирования.

Простейшее обоснование проблемы «миф – литература» – в использовании от Гомера до наших дней мифологических моделей и реминисценций. Такое использование мифа не затрагивает, однако, структуру повествовательности. Но в прозе XX века мифологические аллюзии, намеки, прямые или косвенные аналогии с мифом приобрели сознательный характер, стали художественным средством, не только приемом, но и структурой. Выход на мировую арену латиноамериканского романа связал проблему мифа не только с европейским опытом и европейской эволюцией художественных структур, с внутренним монологом, с потоком сознания, но и с опытом «магического реализма», синтезирующего в себе исторические, и народно-коллективистские реальности континента. Однако латиноамериканский роман, хотя и вырос на предшествовавшем ему опыте, является совершенно новым типом художественного сознания, основанном на постбуржуазных идеалах, на использовании предбуржуазных форм художественного сознания. В этом смысле он все-таки есть отрицание того европейского романа, который сложился в послеренессансную эпоху. Может быть, именно поэтому он близок многонациональной советской литературе, ибо объединяет в себе представления о личной свободе индивидуума и о его всеобщей связи с целым, с народом, природой, историей. Причем как художественную идею, воплощенную в структуре романа.

Может быть, именно поэтому термин «миф» по отношению к советской литературе не исчерпывает (впрочем, как и по отношению к латиноамериканскому роману) специфичности и многообразия самого художественного явления. Ведь и у наших писателей реконструкция мифа происходит с позиции обостренно-индивидуального сознания, с позиции осознающей ситуацию культуры, а не простого подражания традиционному или фольклорному опыту. Присутствие автора в таком повествовании позволяет охватить бытие целостно, пусть и на уровне личного человеческого опыта, который становится вместилищем судьбы народной.

В нашей встрече есть что-то от карпентьеровской «чудесной реальности», – продолжил разговор В. Земсков. В самом деле, лет двадцать назад такая встреча была бы невозможной, потому что новый латиноамериканский роман только набирал силу как феномен мировой культуры.

Зададимся вопросом: каковы основания очевидного интереса и внимания, существующего среди советских писателей и критиков, к латиноамериканскому роману, и насколько он сопоставим с поисками и достижениями нашей литературы?

Л. Арутюнов вывел разговор о сопоставимости литератур на уровень социально-исторической типологии. Наверное, это самое главное. Если взглянуть с птичьего полета на мировой литературный процесс последних двух веков, то, думаю, мы не ошибемся, если скажем, что крупнейшим событием в этот период стало колоссальное расширение географических рамок мировой культуры, а важнейшими явлениями этого процесса – передвижение с периферии в центр развития в XIX – XX веках сначала русской культуры, а затем и советской многонациональной культуры; параллельно такой же процесс, но сдвинутый в XX век, происходил и происходит в Латинской Америке. Не случайно культурологи, социологи, политологи усматривают немало типологически близких черт в развитии двух социумов, двух ареалов культуры.

Важным моментом, сближающим два ареала культуры и соответственно литературы, является, на мой взгляд, их национально-расовая многосоставность, принципиально отвергающая всякий изоляционизм. С новыми идеалами, новыми ориентирами культур связаны такие важнейшие качества и русской, и латиноамериканской литератур, как свойственный им идеал интернационализма, всечеловечности при одновременном целеустремленном поиске своей национальной самобытности, теснейшей связи с народной почвой культуры, с родовым древом жизни, с народной поэзией.

Критики отмечали стимулирующую роль латиноамериканского романа, который заострил внимание наших художников на том, какие возможности таит обращение к фольклору, к мифу, к поэзии в широком смысле. Но несомненно и то, что здесь наличествовал феномен независимого совпадения путей, говорящего о единстве поисков как в латиноамериканской, так и в советской прозе. Что же прибавил латиноамериканский роман к мировой традиции? Айтматов, выступая в «Вопросах литературы», сказал: литература в наше время должна мыслить глобально. Но что значит для литературы мыслить глобально? Это в первую очередь специфическое понимание и художественное истолкование категории времени. Это продемонстрировал латиноамериканский роман, который показал, что наше время – время альтернативное, «вершинное», что это та вышка, с которой по-новому, с новых мировоззренческих позиций открывается весь пейзаж истории человечества. Вот это-то специфическое ощущение времени, подчеркивает В. Земсков, становится характерным для исканий советской литературы. Хотя Макондо, Буранный полустанок и Матёра находятся далеко друг от друга, они – в одном общем мире, который становится все теснее. Выход на большую проблематику, в «большое время» мировой культуры, сопряжение своего опыта с опытом других – вот что, как мне думается, происходит в «Буранном полустанке» и что столь необходимо нашей литературе со всем ее специфическим историческим опытом литературы реального социализма.

Есть и другая сторона этого вопроса – ориентация литературы на такие формы, которые позволяют концентрированное, философское осмысление времени. В нашей критике можно услышать голоса: а зачем фантастика, притча, а зачем миф, а зачем «парабола»? Но ведь так можно спросить, например, а зачем метафора? Или, если пойти дальше, а зачем вообще художественность? Как литература может иначе философствовать, как не языком метафоры, условной формы, в том числе и с помощью мифометафоры?

Конечно же, нет для искусства универсальной «отмычки», однако конкретный опыт развития нашей многонациональной литературы 70 – 80-х годов говорит о стремлении ее – здесь-то и возможно говорить о типологических параллелях с латиноамериканской литературой – «реабилитировать» роль вымысла, фантазии, условных форм, и не ради игры, а ради больших целей – проникновения в смысл современного бытия. В этом плане характерны и произведения таких принимающих участие в дискуссия писателей, как Чиладзе, Адамович, Орлов, Ким, Гусейнов…

Я считаю, что опыт латиноамериканского романа неповторим, – сказал В. Кубилюс, – ибо неповторим тот литературный климат, в котором он возник. Стилистика французского сюрреализма, коллаж абстрактной живописи, язык головокружительных метафор современной испанской поэзии, монументальные структуры мексиканской настенной живописи, мифология инков и юнговская теория психологических архетипов и, конечно, образная пластика классического реализма стояли у колыбели романов Льосы, Кортасара, Гарсиа Маркеса.

В чем значение латиноамериканского романа – неповторимого – для советской литературы? В первую очередь, этот роман после долгого перерыва (после романтических баллад) возвращает литературу к национальной мифологии как источнику ее национальной самобытности и человеческой универсальности. Второе, этот роман больше всего соответствует преобладающему в настоящее время синхронному типу мышления, синхронному методу исследования. В нем повествуется не о том, что было однажды в конкретных исторических обстоятельствах, а о том, что повторяется из века в век как неизбежный закон человеческого существования, закон борьбы добра и зла. Третий урок – стихия разговорного языка, стилистика народного сказа, получившие в латиноамериканском: романе резкость, бурливую энергию, фантастическую игривость крестьянина юга и бурлескную цветистость, вычурность барокко. Ведь во многих наших романах язык стал слишком сглаженным, полированным, чистым, отредактированным толпой старательных редакторов по учебникам литературного языка.

Вопросы, поставленные редакцией «Латинской Америки», почему-то настроили меня на лад полемический, точнее, у меня самого возникли тысячи новых вопросов, – сказал О. Чиладзе. Существовал ведь латиноамериканский роман и до Гарсиа Маркеса? Существовали писатели, имена которых сегодня пользуются всемирной известностью, но до появления романов Гарсиа Маркеса никому и в голову не приходило говорить о мировом значении литературы Латинской Америки и, что самое для нас главное, искать следы его влияния в творчестве ряда грузинских, армянских, украинских или прибалтийских писателей. Лично я ничего не имею против подобных влияний. Напротив, по моему мнению, развитие литературы вообще невозможно представить себе вне влияний. Кто испытывает влияние, тот влияет и сам.

Цитировать

От редакции Среди журналов и газет / От редакции // Вопросы литературы. - 1983 - №6. - C. 274-297
Копировать