Спор о Белинском

Борьба вокруг Белинского началась еще при его жизни, с переменным успехом продолжалась более ста лет и не закончилась даже в ваши дни. Драматизм и острота столкновений всегда ей сопутствовали на разных этапах, по-разному проявляясь. Один из самых драматических периодов этой борьбы – 50 – 60-е годы прошлого века.

В течение длительного времени сложные, норой драматические перипетии этой борьбы не изучались, освещались односторонне. Теперь мы имеем возможность более глубоко разобраться в творчестве либералов, эстетов, славянофилов, в борьбе с которыми выковывала свое оружие революционно-демократическая критика. Одним из таких исследований является статья Б. Егорова «Эстетическая» критика без лака и без дегтя» ¹. Автор рассматривает «бесценный триумвират» – Дружинина, Анненкова, Боткина – не как единое целое, а указывает на своеобычность и эволюцию каждого, не забывая, конечно, о том общем, что объединяет их в один лагерь. Статья эта очень своевременна. Ни замысел ее, ни отбор материала, ни отдельные оценки не вызывают возражений. Автор стремится, как говорит само заглавие, дать объективное представление об «эстетической» критике. Думается, однако, что хорошие его намерения осуществились не в подвой мере.

Мало сказать, что середина 50-х годов «наиболее противоречивый период в творческой биографии Боткина», что его двойственность «отображала его колеблющийся, мягкий, половинчатый либерализм», что «прогрессивная кульминация литературной деятельности Дружинина – 1859 – 1860 годы». Все эти изменения в позициях критиков-эстетов еще надо объяснить и поставить в связь с изменениями в социально-политической жизни страны. Б. Егоров в отдельных случаях эту связь подчеркивает. От отмечает, например, что для Анненкова годы «мрачного семилетия» не прошли даром, указывает, что приближение революционной ситуации сказалось на поведении либералов, которые пытались идти в ногу со временем и «были склонны пойти на некоторый компромисс». Но, полагая, что в эти годы «главное место занимает – в полном соответствии с духом времени – анализ этический», Б. Егоров гораздо чаще в своем исследовании апеллирует к субъективным категориям – «моральному облику» Дружинина, «идеалам честности, духовной чистоты, альтруизма» Анненкова, «двуличию» Дружинина и Боткина и т. д. и т. п. Между тем «в полном соответствии с духом времени» и эстетический и этический анализ явлений литературы подчинялся тогда политическим задачам. Этика часто оказывалась только псевдонимом политики (например, «Русский человек на rendez-vous»).

Нам кажется, что хорошей статье Б. Егорова не хватает историзма. Тактика эстетов и литераторов каждый раз изменялась в зависимости от исторических условий, от политической обстановки, от общественных настроений. Я в ставлю перед собой задачу объяснить, как и почему в 60-е годы изменялась тактика борьбы с наследием Белинского у его противников, раскрыть в этой эволюции некую закономерность.

1

Уже в 40-е годы прошлого века возникла потребность осмыслить роль Белинского не только в истории литературы, но и общественной жизни России. Передовые люди и тогда видели в Белинском своего вождя и учителя. И с той же поры реакция стала искажать и фальсифицировать его наследие.

Если в середине 40-х годов (период нарастания революционной ситуации в Европе) во главе литературного движения стоял Белинский, а на рубеже 60-х годов (общественный подъем, а затем революционная ситуация в России) русскую критику, публицистику и журналистику возглавляли его наследники, революционеры-демократы Чернышевский и Добролюбов, то в промежуточную эпоху безвременья и мрачной реакции самой характерной фигурой являлся Дружинин. Он умел заполнять зияющие пустоты «Современника» – результат очередного цензурного погрома – своими многословными фельетонами типа causerie. Чернышевский говорил о «бесплодности» для истории критики этого времени. Добролюбов отмечал, что жизненность и острота в постановке вопросов «оканчиваются со смертью Белинского; а затем идет какой-то летаргический сон; прерываемый только библиографическим храпом» ².

В 1855 году Россия была разбужена поражением в Крымской войне, смертью Николая I, концом страшного николаевского режима, – началась так называемая «либеральная весна». Общественный подъем захватил широкие круги общества, встал вопрос об освобождении крестьян, повсюду можно было услышать вольнолюбивые разговоры. На политическую арену выступили новые люди, разночинцы, для которых вопрос о ликвидации крепостного права был вопросом жизни, а не демагогической либеральной фразой, как это часто имело место в среде дворянства. Общественный подъем охватил все сферы жизни, не только политику, но и эстетику. В 1855 году была опубликована диссертация Чернышевского «Эстетические отношения искусства к действительности». Эта работа была тесно связана с «критикой гоголевского периода». Чернышевский исходит из материалистической теории познания. Его определения смысла и назначения искусства и таких понятий, как прекрасное, фантазия, резко противостоят идеалистической эстетике Гегеля. Положение Чернышевского «прекрасное есть жизнь» является прямым продолжением материалистической эстетики Белинского. И «Очерки гоголевского периода русской литературы» пропагандировали и развивали идеи великого критика.

Борьба за материалистическую, революционно-демократическую эстетику была в то же время борьбой политической; Чернышевский видел в литературе «двигательницу государственной жизни» ³ и, отстаивая реализм, гоголевское направление, подчеркивая связь литературы с жизнью, не только способствовал развитию отечественной литературы, но и вел подготовку к крестьянской революции. Политическое значение таких его статей, как, например, «Не начало ли перемены?», пожалуй, не меньше, чем литературное, и именно в слитности политики и эстетики непревзойденное их достоинство. Белинский был особенно дорог Чернышевскому своим умением оценивать произведение искусства в зависимости от значения его для русской жизни. В этом – пафос всей деятельности критика, тайна его могущества. Вслед за Белинским Чернышевский отстаивает идейность, тенденцию, общественную направленность литературы, утверждает необходимость активного изменения мира, а не только объяснения происходящих явлений. Именно деятельность Белинского доказала, насколько значительны эстетические проблемы, насколько велика роль литературной критики. Чернышевский писал в последней статье «Очерков»: «… Кто заботится об истине, по необходимости до сих пор держится литературных воззрений, представителем которых был он (Белинский. – К. П.) в нашей критике» (III, 299). Он подчеркивает, что наиболее интересны статьи последнего периода, в которых взгляды Белинского нашли «самое зрелое выражение», и говорит о тех «отличительных качествах», которые резко выделяют всех революционных демократов: действенность, политическая заостренность мировоззрения.

В 1855 году работа Чернышевского в «Современнике» не исключала еще возможности участия в журнале таких его старых сотрудников, как, например, Анненков или Боткин. В январской книге «Современника» за 1855 год появилась статья Анненкова «О мысли в произведениях изящной словесности», в которой он утверждает, что мысль вредна для искусства, упрекает современную критику в том, что она ищет прежде всего мысли в художественном произведении. Ему кажется, что в этом случае произведение искусства «утрачивает большую часть самых дорогих и существенных качеств своих – свежесть понимания явлений, простодушие во взглядах на предметы, смелость обращения с ними». Идею произведения он видит в «развитии психологических сторон лица или многих лиц… Никакой другой «мысли» не может дать повествование и не обязано к тому, будь сказано не во гнев фантастическим искателям мыслей» ⁴. Все это прямо противостояло эстетическим взглядам Белинского, хотя годом позже в другой статье П. Анненков признает на словах справедливость ряда высказываний критика, которые «сделались теперь достоянием публики, обратились в народный капитал идей». И там же, на деле прямо противореча Белинскому, Анненков отмечает разрыв между «миром светлого искусства, непогрешительного, непричастного спорам, не подверженного изменениям», и «миром необходимостей, более или менее разумных случайностей, всей спорной работы современности». Анненкову кажется, хотя к тому нет оснований, что этот разрыв видел уже Белинский, но он придавал «слишком большое значение умному слову, меткому наблюдению и дельному указанию вне строгих форм художественности».

Анненкова смущала обнаженная публицистичность Белинского, то, что он «принужден был отворить двери в область искусства даже неизвестному, будущему…». Так, он не соглашается с воззрениями Белинского на цель и смысл искусства и видит в «чистой художественности»»всегдашний идеал», «цель всякого создания» ⁵. То же, что с точки зрения Чернышевского является силой Белинского, – общественное служение его критики, – расценивается Анненковым как ошибка и слабость.

Не случайно, конечно, последняя статья Анненкова не могла уже появиться в «Современнике», слишком расходилась она с позициями Чернышевского, которые именно в это время четко формулировались в «Очерках гоголевского периода» («Современник», с N 12 1855 вода по N 12 1856). Работа Чернышевского вызвала целую бурю в стане эстетической критики, которая еще продолжала считать журнал «своим», хотя ее влияние в редакции быстро ослабевало. В частной переписке литераторов этого круга идет оживленное обсуждение статей Чернышевского, особенно тех из них, которые целиком были посвящены Белинскому.

О статьях Чернышевского часто высказывался Тургенев. В письме к Дружинину он подчеркивает главное достоинство критика: «…Он понимает – как это выразить? – потребности действительной современной жизни – ив нем это не есть проявление расстройства печени.., а самый корень всего его существования» ⁶; Панаеву Тургенев пишет о шестой главе, посвященной Белинскому: «статья прекрасна, и иные страницы меня истинно тронули» (Письма, т. III, стр. 27); он спорит с Толстым, который по возрасту «не судья заслугам Белинского», в него за высказывание тех самых мыслей, которые стали теперь общими местами, со всех сторон бросали грязью, камнями, эпиграммами, доносами… он смертью избег судьбы, может быть, очень горькой – и неужели Вы после всего этого – находите, что две-три статьи в пользу его… написанные… уже слишком великая награда» (там же, стр. 61).

Чернышевский в это время был близок с Тургеневым, хотя последний и не мог простить критику его «больше чем дурной книги – дурного поступка» – трактата об эстетических отношениях искусства к действительности. Тургенева привлекала принципиальность, демократическая убежденность Чернышевского, хотя они часто и расходились в оценках отдельных явлений современной литературы и общественной жизни. Именно эти качества вызывали недовольство, а то и возмущение у литераторов «артистической школы».

Статьи Чернышевского особенно раздражали главу этой «школы» Дружинина. О «нападках» его на Белинского и все направление «Современника», которое он «собирается опровергать… в своем журнале», сообщает в августе 1856 года Е. Колбасин находящемуся за границей Тургеневу. «Дружинин хочет ратовать о свободном творчестве, предполагает открыть ряд статей о Белинском и Гоголе» ⁷, – повторяет Колбасин месяц спустя в письме к тому же корреспонденту.

Намерения Дружинина не оставались тайной и для Чернышевского. Но это его мало беспокоило, так как он считал, что Дружинин уже анахронизм в литературной критике и никакой серьезной опасности не представляет. «Он теперь безвреден, потому что его никто не слушает и не читает – чего же другого и можно желать», – пишет Чернышевский Некрасову, а несколько позже сообщает ему же, что Дружинин «будет в «Библ.» защищать свободное творчество и беспощадно разить таких безумных, как я. На это есть намеки даже в объявлении его о подписке на 1857 г….стрелы его, конечно, не так остры, чтобы возбуждать во мне потребность ответа» (XIV, 316 – 317; 327 – 328).

И вот, наконец, в 11 и 12 номерах «Библиотеки для чтения» за 1856 год, то есть одновременно с заключительными главами «Очерков», появилась развернутая статья Дружинина «Критика гоголевского периода русской литературы и наши к ней отношения», прямо им противостоящая и весьма агрессивная по отношению к Белинскому. Это программное выступление теоретика чистого искусства достаточно широко известно, чтобы долго на нем останавливаться. Отметим лишь одно важное для нас обстоятельство. Дружинин обрушивается на «дидактиков», которые превращают поэзию в «служительницу непоэтических целей», допускают и поощряют «смешение временного с вечным, научного с поэтическим, художественного с наставительным». Он иронически спрашивает, что же будет делать современная критика (читай – Чернышевский), когда речь пойдет о писателях, появившихся после 40-х годов, если вместо собственной оценки произведений предшествующего периода она ограничивается цитированием целых страниц из старых статей своего «кумира» – Белинского.

Отдавая на словах дань уважения Белинскому, Дружинин на деле резко критикует его взгляды. Он прямо выступает против статей критика последних лет, когда Белинский, по его мнению, оценивал произведения «уже не с художественной, а с резко-дидактической точки зрения». Дружинин «защищает» Пушкина от Белинского. Он считает, что «упорство страстной натуры» диктовало ему пристрастие к «дидактике». Он призывает развивать «примиряющий элемент» (то есть прямо выступает против тех, кто борется с существующим порядком) и предлагает «уничтожать старые теории, ведущие к нетерпимости (то есть заветы Белинского. – К. П.), сбрасывать с дороги все преграды к единодушной деятельности всех просвещенных литераторов на благо родной словесности» ⁸. Здесь уже деятельность Белинского откровенно названа препятствием, «преградой» для дальнейшего развития русской литературы.

Статья Дружинина, естественно, вызвала к себе весьма различное отношение. Тургеневу, например, она не понравилась. Он пишет в декабре Толстому: «…Я знаю, вы все от нее в восторге, – но я откровенно признаюсь, я ожидал гораздо большего. Умно написано и, пожалуй, справедливо, – но холодно и – в сущности – бесполезно» (Письма, т. III, стр. 61). В противовес Дружинину, упрекавшему Белинского в непримиримости и беспощадности его эстетических приговоров, Тургенев далее говорит о громадном прогрессивном значении этой суровой принципиальности Белинского, о ниспровержении им авторитетов, «ложного и пустого» направления «мнимой силы и величавости», стоявшего на пути развития отечественной литературы. Еще более гневно выражает он свое отрицательное отношение в письме к Колбасину:

1. «Вопросы литературы», 1965, N 5.[↩]
2. Н. А. Добролюбов, Полн. собр. соч., т. 4, ГИХЛ, М. 1937, стр. 49 – 50. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте.[↩]
3. Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч., т. XIV, Гослитиздат, М. 1949, стр. 313. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте.[↩]
4. П. Анненков, О мысли в произведениях изящной словесности, «Современник», 1855, N 1, стр. 16 – 18. В то время, когда Анненков писал эту статью, он выразил основное ее положение в афористической форме в письме к Н. Огареву: «Мысль убивает искусство и женщину» («П. В. Анненков и его друзья», СПб. 1892, стр. 647).[↩]
5. П. Анненков, О значении художественных произведений для общества, «Русский вестник», 1856, N 2, стр. 709 – 712, 721.[↩]
6. И. С. Тургенев, Полн. собр. соч. и писем. Письма в 13-ти томах, т. III, Изд. АН СССР, М. -Л. 1961, стр. 29. В дальнейшем иисьиа цитируются по атому изданию.[↩]
7. «Тургенев и круг «Современника», «Academia», М. -Л. 1930, стр. 261, 274. [↩]
8. А. Дружинин, Критика гоголевского периода русской литературы и наши к ней отношения, «Библиотека для чтения», 1356, N 11 – 12.[↩]