Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Этот сборник, который издатели и редакция посвятили 60-летию Великой Победы, вобрал в себя публикации предшествовавших лет. Их накопилось немало. Но носили они, как правило, «частный» характер: не то что запрещались, но не поощрялись, были делом энтузиастов. Отдавали должное своим поэтам прежде всего и больше всего земляки: в Ярославле вышли три сборника Николая Майорова, в Харькове два Михаила Кульчицкого.

Многие из участников сборника ушли на фронт со студенческой скамьи. Они были уже известны в поэтической среде, на них возлагались надежды. Но ни строчки не было напечатано у Павла Когана, одна-две случайных публикации у Михаила Кульчицкого и Николая Майорова. Это ведь «поколение убитых», как назвал его Василь Быков, почти сплошь скошенное войной.

Вышедшую книгу стоит сравнить с ее самым близким «родственником» – сборником под таким же названием, выпущенным в той же серии в 1965 году. В нынешнем, свободном от цензурной опеки, исправлены некоторые «шрамы» от былых цензурных «скальпелей». Появились новые имена: Юрий Поляков, Николай Овсянников, Владимир Щировский. Очень сильные стихи Владимира Щировского обращают на себя внимание. Он, связанный кровным родством с прошлым, которое считалось уже несуществующим, не отрекшийся от той культуры, которая всячески истреблялась, находился, как личность сомнительная, под постоянным подозрением, ходу в «новую» жизнь ему и, конечно, его стихам не было.

Отыскивать рукописи погибших было делом непростым и нелегким. Надо было найти родителей или родственников, которые могли (всегда ли?) сберечь стихи, отыскать друзей, которые кое-что запомнили со слуха. Так случилось, что я был при самом начале этого процесса. Кажется, в начале 47-го наша факультетская стенная газета «Комсомолия», доставшаяся нам по наследству от ИФЛИ (в справочных материалах сборника ее не раз называют), добыла и обнародовала (не рискую в данном случае употреблять слово «напечатала») стихи погибших на фронте поэтов. Тогда же я познакомился с родителями Павла Когана, о которых остались самые приятные воспоминания.

Но время не очень располагало к такого рода изысканиям и публикациям (мы, правда, в этом не отдавали себе отчета). Внушалась мысль, что война была и прошла, это уже отрезанное от нас прошлое, сейчас надо заниматься другими, более важными, насущными делами. Был отменен как государственный праздник день

Победы. Все это имело, не могло не иметь, влияния на литературные события. Не выпустили сборник стихов фронтовиков, который при участии Эренбурга и Симонова подготовил Антокольский. Впрочем, когда до меня дошла об этом весть, я счел это не «линией», а «случаем». Люди постарше лучше, чем я, понимали происходящее. В ту пору Борис Слуцкий написал горькие строки: «Писатели вышли в писатели,/ А ты никуда не вышел, /Хотя в земле, в печати ли/ Ты всех нас лучше и выше./ А ты никуда не вышел./ Ты просто пророс травою,/ и я, как собака, вою /Над бедной твоей головою». Стихотворение посвящено Михаилу Кульчицкому, хотя здесь вполне можно поставить и другие имена.

Даже через много лет такие же препоны нет-нет и возникали на пути памяти о павших. Вот отрывок из письма Симонова, написанного в 1975 году заведующему редакцией поэзии в издательстве «Советский писатель», прославленному лауреату Ленинской премии, Герою Социалистического Труда. Оно о замаринованной в издательстве книге стихов Бориса Лапина и Захара Хацревина: «Неужели Вам не совестно, что эта книжка двух погибших людей долежала у Вас – пять лет – до дня Победы, не двинувшись с места? Почему Вы не позаботились о том, чтобы она была издана? Почему Вы не встревожились ее судьбой? Где была Ваша память о войне и о людях, погибших на этой войне?»

Издатели старого, 1965 года сборника, готовя его, похоже, испытывали страх. Только этим можно объяснить, что в сборнике, кроме вступительной статьи В. Кардина, поставлено еще предисловие именитого Алексея Суркова, которое в случае вдруг возникших претензий и осложнений – они, видимо, не исключались – послужило бы книге надежным оборонительным щитом. Нынешний сборник в этом не нуждался. Да, время изменилось в лучшую сторону, живем без цензуры, но вовсе не все сумели или захотели воспользоваться обретенной нынче свободой. И. Сухих – захотел и сумел. Его вступительная статья лучше того, что прежде писали на эту тему (в том числе и автор этих строк). Для него важна не только память о павших за родину как значимый для общества нравственный урок. Он рассматривает их стихи как трагическое явление, многое высветляющее в предвоенном, а иногда и в военном времени. Когда-то, побывав в Помпее, которую уже раскапывали, Гете написал: «Много зла совершилось в мире, но мало такого, что доставляло великую радость потомкам. Я не припомню ничего более интересного». Конечно, в нашем случае слово «радость» все же режет слух, но подход Гете к трагедии Помпеи помогает нам понять, что тот внезапный трагический срез жизни и литературы, который представляют судьбы и стихи, многое открывает в нашей очень непростой, полной драм и злодеяний историй, да и в сегодняшней действительности. Именно под таким углом зрения – не только как дань памяти павших, но и как общезначимое явление – И. Сухих удалось рассмотреть обозреваемый им материал. Единственное, чего мне не хватает в его основательной статье, – это объяснения, почему стихи погибших поэтов с их жертвенным, героическим пафосом, казалось бы, столь созвучным официально одобряемой «революционной романтике», не печатались, были совершенно «непроходными». Об этом стоило бы напомнить современным читателям, которых и нынче пичкают этой уже прокисшей «романтикой». Все дело в том, что их стихи решительно противоречили тогдашнему идеологическому мейнстриму, который формировал издательскую, литературную политику. В марте 1939 года на последнем предвоенном съезде партии Сталин заявил: «Мы не боимся угроз со стороны агрессоров и готовы ответить двойным ударом на удар поджигателей войны, пытающихся нарушить неприкосновенность советских границ». Это была непререкаемая партийно-государственная установка: «могучим ударом», «на вражеской территории», «малой кровью» мы сразим врага.

«Кипучая, могучая, никем не победимая…», «И врагов мы на вражьей земле победим малой кровью, могучим ударом…», «Мы с любой бедою сладим, всех врагов развеем в дым…» – все это стало бравурным лейтмотивом стихов и песен, рассказов и даже повестей и романов. Это декламировали и пели по радио, это показывали в кино. А кончилось это в сорок первом и сорок втором постыдными поражениями, большой кровью. Конечно, этот шапкозакидательский хор, исполнявший свою мелодию под диктовку Кремля, и щели не оставлял, чтобы могли пробиться к читателям строки Павла Когана: «Нам лечь, где лечь, /И там не встать, где лечь. / И, задохнувшись «Интернационалом»,/Упасть лицом на высохшие травы,/И уж не встать и не попасть в анналы, /И даже близким славы не сыскать». Или Николая Майорова: «Я не знаю у какой заставы/ Вдруг умолкну в завтрашнем бою».

Сказав о предисловии, хочу тут же отметить добросовестную работу составителей и комментаторов. Я, внимательный читатель, обнаружил лишь одну ошибку. Дата под стихотворением Елены Ширман «Возвращение» – 1941-й – этого не может быть, потому что эпиграфом Ширман поставила строки из «Жди меня» Симонова, напечатанного в «Правде» 14 января 1942 года. В комментарии к «Возвращению» Ширман стихотворение Симонова правильно датируется 1942 годом. Приходится удивляться, что столь явная ошибка была не замечена.

И еще один «сюжет» вызывает недоумение. И. Сухих пишет, что в последние годы возникла необъявленная полемика о том, кто является автором известного стихотворения «Мой товарищ, в предсмертной агонии…» – И. Деген или А. Коренев, или вообще какой-то неизвестный солдат, от которого стихи услышала Ольга Берггольц во время блокады? В действительности никакой полемики нет. М. Красиков просто решил организовать очередную разоблачительную «сенсацию». С этой «сенсацией» М. Красиков в свое время приходил ко мне. Я ему сказал, что «сенсация» не состоится: сразу видно, что Коренев присочинил свои довольно слабые строки к знаменитому восьмистишию, счртая его «бесхозным». Авторство И. Дегена неоспоримо. Строки эти как «бесхозные» довольно долго гуляли в литературной Москве – мне, например, их когда-то прочитал Александр Межиров, сказав, что это самое лучшее, что написано в стихах о войне. И наверняка, кто-то читал эти стихи Берггольц – она только спутала, когда это было. Кстати, в Израиле в 1991 году вышла небольшая книжка «Стихи из планшета гвардии лейтенанта Иона Дегена»; у этого стихотворения есть дата – оно написано в декабре 1944 года. В этой книжке есть еще несколько очень сильных, отличающихся пронзительной правдой стихов. Не знаю, пишет ли И. Деген сейчас стихи, но я читал несколько его мемуарных очерков (меня интересовали его воспоминания о Викторе Некрасове, с которым он был в дружеских отношениях) и могу засвидетельствовать, что они написаны человеком, отлично владеющим пером.

И самое последнее. Это не единственная разоблачительная «сенсация», с которой я сталкиваюсь в последнее время. Видно, мода возникла на разоблачительные небылицы. Неважно, было это или не было – главное, чтобы ошарашивало. Читал я статью, в которой говорилось, что «Жди меня» написал не Симонов, а безвестный «зек», – Симонов, мол, вроде бы присвоил это стихотворение. Точно так же отбирают у Александра Городницкого его известную песню «От злой тоски не матерись…» Впрочем, мне кажется, что и И. Деген, и А. Городницкий не должны огорчаться: возникшие вокруг их строк легенды – высшая форма читательского признания, правда, выражающего себя в довольно странной форме. Жаль только, что серьезные литературоведы попадаются на удочку, рассчитанную на невежественных простаков.

Л. ЛАЗАРЕВ