Советская литература и ее американские истолкователи

В последние годы интерес американского буржуазного литературоведения к советской литературе значительно усилился. Одна за другой появляются работы, которые претендуют на освещение «главных аспектов» истории советской литературы. Назовем наиболее значительные: А. Ярмолинский, «Литература при коммунизме» (1960), Дж. Гибиан, «Интервал свободы. Советская литература в период оттепели 1954 – 1957» (1960), Р. Поджоли, «Поэты России 1890 – 1930» (1960), Э. Мачник, «От Горького до Пастернака» (1961), В. Александрова, «История советской литературы 1917 – 1962. От Горького до Евтушенко» (1963) ¹, Э. Браун, «Русская литература после революции» (1963).

Американские литературоведы и издатели не скрывают причин своего внимания к советской литературе.

В предисловии к книге Э. Брауна, которая выпущена в серии «Русская цивилизация», рассчитанной на массового читателя, главный редактор этой серии М. Флоринский пишет: «Заметные изменения в международном положении России после второй мировой войны вызвали в дальнейшем беспрецедентную потребность в информации о всех аспектах жизни Страны Советов» ².

О том же пишет в предисловии к своей книге и Дж. Гибиан: «Разделение мира на две политические и социальные сферы — одна из центральных проблем нашего времени. Та информация, которую мы можем получить от советской литературы за четыре исключительно свободных года (1954 – 1957), бросит некоторый свет на различие и сходства между этими двумя частями мира и покажет, что мы можем узнать друг о друге» ³.

Эти высказывания характерны своей откровенностью. Изменение международного положения Советского Союза, усиление роли социалистических государств в решении судеб мира заставляют определенные круги Запада заботиться о сборе всевозможной информации о жизни Советской страны, в том числе и той, которую дает литература. И если, как признает тот же М. Флоринский, совсем недавно «исследования по России были в большом пренебрежении на Западе», а поколение назад, то есть в начале нынешнего века, Россией «интересовалась лишь небольшая группа специалистов и интеллектуалов» ⁴, то сейчас работы по советской литературе все очевиднее становятся делом большой политики, недаром к ее изучению привлечены специалисты из крупнейших университетских центров страны: Гарварда, Кембриджа, Колумбии, Эйла, Брауна и др. Вот почему напрасно стали бы мы искать в этих «исследованиях по России» правдивой информации о положении дел в советской литературе или объективного рассказа о жизни в нашей стране, основанного на изучении произведений советских писателей.

По существу, оговоримся сразу, заявления буржуазных исследователей и издателей о необходимости «лучше понять друг друга» – это в лучшем случае маскировка, прикрытие своего недружелюбия к Советскому Союзу. В самом деле, о каком взаимопонимании может идти речь, например, в книге Дж. Гибиана, если вся она посвящена доказательству грубой клеветнической Идейки о перерождении общественной системы в СССР – идейки, пустившей свои ядовитые корни в желтой литературе? Характерно, что в подтверждение своего вывода о наличии в Советской стране «класса руководителей, элиты, живущей изолированно от основных масс населения», американский горе-специалист по советской литературе не нашел ничего лучшего, как сослаться на низкопробное сочинение югослава Милована Джиласа «Новый класс» ⁵. Ссылка на Джиласа не случайна: из такого рода источников весьма «удобно» черпать материал для беспардонных антисоветских фальшивок. Но при чем тут, спрашивается, советская литература 1954 – 1957 годов, анализу которой Дж. Гибиан якобы посвятил свою книгу «Интервал свободы»?

Основная направленность современной американской критики как раз заключается в стремлении не информировать, а дезинформировать рядового читателя, интересующегося советской культурой.

И проявляется эта направленность не только в искажении или замалчивании отдельных фактов, но прежде всего в откровенно тенденциозной концепции развития литературы и искусства в Советской России.

В общем виде эта концепция, которая перепевается на разные лады, сводится к тезису о пагубности для советской литературы идей социалистического реализма, коммунистической партийности, а также разрыва с традициями западного модернизма. Буржуазные «доброжелатели» никак не могут примириться с мыслью о том, что в Советском Союзе возникла и широко развилась новая, социалистическая культура, выросшая в иной духовной атмосфере и на другой общественной почве, чем западная, буржуазная. Вместе с тем, помимо «традиционного» предубеждения буржуазного литературоведа против марксистской идеологии и советской общественной системы, есть еще ряд обстоятельств, методологических и исторических, которые влияют на приемы и аргументы наших идеологических противников в полемике по литературным вопросам.

Долгое время на Западе, в США например, изучение русской литературы было заповедной областью русских эмигрантов, выдвинувших своих признанных «метров» – Г. Струве, Б. Филиппова и др. Русская эмиграция в лице таких субъективно-идеалистических философов, как Н. Бердяев, С. Франк, Н. Лосский, была тесно связана с идеологией «Вех» и не скупилась на расписывание «ужасов» советского режима.

Именно в этой среде нашли широкое распространение идеи о «закате» русской культуры. Так, В. Тан писал в сменовеховской «Новой России»: «Великая русская литература перестала на время быть великой» ⁶. До сих пор на разные лады в зарубежной эмигрантской и буржуазной прессе повторяются слова Е. Замятина, сказанные им в 1921 году и тогда же сурово осужденные в советской критике: «У русской литературы одно только будущее: ее прошлое», потому, дескать, что после революции замолчали настоящие писатели – «безумцы, отшельники, еретики, мечтатели, бунтари, скептики» ⁷.

Русская эмиграция с ее приверженностью к субъективно-идеалистической философии и формальным методам изучения литературы оказала определенное воздействие на формирование кадров зарубежных славистов, по крайней мере какой-то их части. Идеология «Вех» пришлась впору «ученикам» и принята на вооружение большинством современных буржуазных ученых США, претендующих на исследование русской литературы. Прямо скажем, что оригинальных концептуальных положений у американских критиков небогато, и в этом есть своя историческая справедливость: в полемике с литературой нового мира зарубежные критики вынуждены сомкнуться с ее прежними противниками. В этом отношении работы Р. Поджоли, Э. Мачник, Э. Брауна и Дж. Гибиана, хотя и представляют разные направления американского буржуазного литературоведения, состоят в кровном родстве. Остановимся на них более подробно.

Профессор Гарвардского университета Ренато Поджоли – примечательная фигура американского литературоведения. У себя на родине, в Италии, которую Р. Поджоли покинул еще в 1939 году, он хорошо известен как переводчик русской поэзии. Его переводы «Слова о полку Игореве», «Двенадцати» Блока и поэзии русского модернизма, несомненно, имеют определенную ценность. Значительно меньше удач у него в литературоведческих разысканиях, которые в основном собраны в двух книгах: «Феникс и паук. Книга эссе о некоторых русских писателях и их взглядах на свое я» (1957) и «Поэты России 1890 – 1930» (1960).

В основе всех философских построений Р. Поджоли лежит старая, как мир, идея об абсолютной ценности «божественной» души, которая остается неизменной, несмотря на неоднократные попытки «реформаторов» изменить ее. С этих идеалистических позиций зарубежный славист критикует философию марксизма, которая, мол, стремится переделать мир, игнорируя «сопротивление» человеческой души. «Согласно учению Маркса, – поучает Р. Поджоли, – дело философии (или культуры), как и дело революционной политики, – изменить мир». «Но прежде чем изменить мир, необходимо изменить человека» ⁸. А это задача невыполнимая, о чем, по словам Р. Поджоли, свидетельствует опыт русской литературы, прежде всего Достоевского и Розанова, которые показали «извечные конфликты современного духа, вечную войну между этическими и неэтическими побуждениями, между совестью и сознанием» ⁹.

Трудно сказать, чего здесь больше – предвзятости или невежества. Общеизвестно, что для марксиста изменение мира немыслимо без преображения человека, что эти процессы диалектически взаимосвязаны. С высокомерием буржуазного профессора третируя «плебейскую ученость», Р. Поджоли и не подозревает (или делает вид, что не подозревает), что марксизм заинтересован в переделке мира как раз ради человека, ради того, чтобы все его духовное богатство, все его способности и «сущностные силы» раскрылись с максимальной полнотой. И в этом проявляется подлинный и последовательный гуманизм марксизма как философского учения.

Что же касается ссылок на русскую литературу, то напрасно американский ученый пытается абсолютизировать те или иные слабости мировоззренческого кредо некоторых ее классиков; весь опыт русской реалистической литературы, вдохновляемой высокими идеалами гуманизма, взывает к изменению мира и человека. В том числе, разумеется, и опыт Достоевского, при всей сложности и противоречивости художнического облика великого писателя.

Другое дело – В. Розанов. Не случайно, конечно, Р. Поджоли, для которого смысл литературной эволюции сводится ко все более полному постижению человеческой души, к предельному раскрытию самого писательского «я» – к постижению и раскрытию как к таковым, независимо от нравственного содержания и общественной ценности этой души и этого «я», – видит в творчестве В. Розанова венец развития русской литературы. За этим пиком и разверзается пропасть, наступает мрак, разрыв с традициями… В. Розановым завершается процесс демократизации литературного героя, по существу издевательски замечает Р. Поджоли, – ведь для этого писателя, пишет он, ценна всякая душа, «какой бы безобразной и отвратительной она ни была» ¹⁰.

Что ж, мы можем лишь поздравить заокеанского метра с подобным литературоведческим «открытием», жаль только, что он и в данном случае, мягко говоря, слишком упростил дело – настолько, что с его выводами вряд ли согласился бы даже сам В. Розанов, который не был склонен восторгаться эстетикой безобразного и со свойственной ему откровенностью заявлял, что в нем «происходит разложение литературы, самого существа ее» ¹¹.

Вот этот-то распад и гипнотизирует Р. Поджоли и подобных ему теоретиков. Кажется, что они на целые десятилетия как бы застыли, окаменели в своем духовном развитии. «На дворе» середина XX века, века грандиозных социальных бурь, стремительных изменений во всех областях жизни человеческого общества, а американский филолог, как за якорь спасения, хватается за тень давно забытого русского философа-идеалиста (Р. Поджоли неустанно пишет о В. Розанове начиная с 1950 года; в 1961 году в Англии как итог его многолетних разысканий вышла книга «В. Розанов», предназначенная для студентов университетов). В чем же дело? Только ли в том, что, по мнению Р. Поджоли, именно автор «Опавших листьев» и «Уединенного» лучше всех показал вечность и неизменность души человека, ее связь с полом, с одной стороны, и с богом – с другой? Вряд ли. Американский критик весьма охотно использует и политические пристрастия В. Розанова, который в качестве публициста махрово-реакционной газеты «Новое время»»со смаком, с перцем» ¹² (по словам В. И. Ленина) травил русскую демократию. Для Розанова, с интересом отмечает Р. Поджоли, атеист – бесполое существо. Марксизм же, делает критик многозначительный вывод, не признает религии и абсолютности души, поэтому и все общественные устройства, основанные на идеях марксизма, не являются подлинно человеческими. На смену им, утверждает Р. Поджоли, должна прийти новая цивилизация, которая разрешит все противоречия между личными и общественными интересами человека, которая признает не только требования «мирового духа», но и запросы нашего «я», признает «религиозный гуманизм» и даже «мистицизм души» ¹³.

Такова концептуальная основа одиозной книги Р. Поджоли «Феникс и паук», проникнутой открытой неприязнью к революционно-демократической и марксистской идеологии. Однако в этой книге, посвященной анализу русской литературы, Р. Поджоли еще сохраняет спокойный тон академического исследования, ограничиваясь отдельными выпадами против советской литературы и коммунистических идей. Позднее, когда американский профессор обратился к современной советской культуре и литературе, из-под его пера, как из рога изобилия, полился поток грубых антисоветских домыслов, свидетельствовавших о полной утрате им способности к объективному научному анализу.

В этих работах Р. Поджоли, ничтоже сумняшеся, возвещает о «сумерках поэзии и искусства всего коммунистического мира», об «ужасах» советской жизни, о «бесплодности советской культуры» и литературы социалистического реализма, служащей не интересам народа, а «тоталитарному государству» ¹⁴. И это в то время, когда произведения советских писателей и композиторов, фильмы наших кинематографистов, исполнительское мастерство музыкантов, певцов, артистов балета с каждым днем завоевывают все более широкую аудиторию на всех континентах земного шара, покоряя сердца миллионов людей, в том числе и весьма далеких от коммунистических убеждений! Но разве истина когда-либо смущала современных заокеанских «советологов»? Чего стоит, например, сближение советских писателей с теми, кто действовал… «во славу или выгоду просвещенного деспотизма» в России XVIII века! ¹⁵ Иных сравнений Р. Поджоли, видимо, не подыскал, чтобы разоблачить «конформизм» советской литературы

Но какая же собственно литературоведческая «база» подводится под эту злобную антикоммунистическую проповедь, которая может служить конкретным примером воздействия, оказываемого политикой маккартизма на сознание университетского ученого? Выше мы отчасти уже ответили на этот вопрос.

Во всех своих сочинениях Р. Поджоли выдвигает одну общую проблему, которая волнует и других американских славистов и является едва ли не центральной в их полемике с литературой социалистического реализма. Это проблема взаимоотношений русской и советской литератур с западным модернизмом.

В соответствии со своей периодизацией истории русской литературы XIX – XX века (от Гоголя и Некрасова до Толстого и Достоевского – «золотой», классический период; с Чехова и Горького – «неореалистический период»; советская литература – разрыв с традициями) подлинными наследниками достижений великих русских реалистов Р. Поджоли объявляет западных модернистов – Джойса, Пруста и т. д., вплоть до современных авангардистов.

Отсюда стремление Р. Поджоли уловить в произведениях Достоевского, Бунина и других русских писателей отдельные «приемы», схожие с приемами модернистов. Так, говоря о Достоевском, Р. Поджоли отмечает, что он намного опередил «современных приверженцев приема «потока сознания» ¹⁶.

Спору нет, крупнейшие русские художники слова, несомненно, оказали огромное влияние на западную литературу. Мимо опыта Толстого и Достоевского не прошел ни один значительный западный писатель. И модернизм также попытался по-своему опереться на художественные достижения русских реалистов.

1. Об этой книге см. рецензию Т. Мотылевой «Отнеситесь с недоверием», «Иностранная литература», 1964, N 3.[↩]
2. E. Brown, Russian Literature since the Revolution, Collier Books, New York, 1963, p. 6.[↩]
3. G. Gibian, Interval of Freedom. Soviet Literature during the Thaw 1954 – 1957, The University of Minnesota Press, Minneapolis,.1960, p. IX.[↩]
4. E. Brown, Russian Literature since the Revolution, p. 5.[↩]
5. G. Gibian, Interval of Freedom, pp. 161, 162.[↩]
6. »Новая Россия», 1926, N 2, стр. 90. [↩]
7. »Дом искусств», 1921, N 1, стр. 45. [↩]
8. R. Poggioli, The Phoenix and the Spider. A book of essays about some Russian writers and their View of the Self, Harvard University Press. Cambridge, 1957, p. 205.[↩]
9. Ibidem, p. 197.[↩]
10. R. Poggioli, The Phoenix and the Spider, p. 198.[↩]
11. В. Розанов, Опавшие листья, короб 2-й, СПб. 1915, стр. 8.[↩]
12. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 22, стр. 88.[↩]
13. R. Poggioli, The Phoenix and the Spider, pp. 205, 206.[↩]
14. R. Poggioli, The Poets of Russia 1890 – 1930, Harvard University Press, Cambridge, 1960. pp. XV, 6, 297.[↩]
15. Ibidem, p. 277. См. также p. 280.[↩]
16. R. Poggioli, The Phoenix and the Spider, p. 25.[↩]