Смелее развивать теорию социалистического реализма

У меня сложилось убеждение, что настала пора для широкой постановки вопроса о том новом, чем обогатились художественная практика и теория социалистического реализма за последнее время.

Родилось действительно много нового. И это обусловлено историческим движением советского общества. На наших глазах происходит процесс дальнейшего развития социалистической демократии, развертывания трудовой, хозяйственной и общественной инициативы рядовых тружеников. Мы вступили в полосу строительства коммунизма, предполагающую всестороннее совершенствование общественных отношений и вместе с тем – повышение духовных и нравственных требований к человеку. Все это означает для литературы не только новую, чрезвычайно обогатившуюся проблематику, но и новые грани эстетического идеала, и новое, более углубленное понимание его взаимосвязей с жизнью.

Точное и всестороннее знание объективной действительности, общих законов и конкретных тенденций ее развития становится основой всей творческой, преобразующей деятельности советского человека – строителя коммунистического общества; в литературе и искусстве это сказывается в непрестанном, так сказать, повышении «цены» на жизненную и художественную правду, понимаемую во всей ее сложности и полноте. При этом искусство социалистического реализма, разумеется, твердо стоит на том, что эта правда нужна обществу для деяния, для коммунистического преобразования мира, для возвышения человека и что она, следовательно, может быть лишь идейно-целеустремленной, партийной правдой.

В нынешнюю эпоху чрезвычайно расширился и обогатился международный опыт литературы социалистического реализма и в связи с этим – сфера наследуемых им многообразных традиций, часто несхожих с нашими. Для примера укажу на Чехословакию или Польшу, на некоторые течения их прогрессивного и революционного искусства в период межвоенного двадцатилетия. Эту традицию в ряде ее проявлений мы, очевидно, не можем отождествить с теми традициями, которые восприняты у нас, но тем не менее она жива и питает до сих пор современную социалистическую литературу этих стран.

Есть и многие другие обстоятельства, которые говорят о том, что мы стоим перед вполне назревшей потребностью обогащения и развития теории социалистического реализма. В ряде конкретных аспектов это обогащение действительно произошло и происходит. Но широкого обобщения нового, рожденного современной эпохой применительно к теории социалистического реализма в целом у нас пока нет.

Мимоходом замечу, что было время, когда представление о социалистическом реализме у нашего и зарубежного читателя нередко составлялось по таким упрощенным «изложениям», которые приносили больше вреда, чем пользы. Энгельс говорил, что материализм XIX века сильно пострадал от вульгаризаторов, так называемых «разносчиков» материализма типа Бюхнера или Фохта. Были такие же «разносчики» и в области теории литературы; отличительная особенность их – неодолимая склонность к сведе´нию всего богатства содержания и формы искусства к тощим схемам и плоским формулам, способным, однако, к молниеносному «обновлению» в зависимости от «конъюнктуры».

Конечно, сейчас время таких «разносчиков», этих своеобразных бюрократов директивно-догматического «популяризаторства», ушло в невозвратное прошлое. И положение в нашей литературной теории кардинально изменилось к лучшему. Но это – в теории вообще. А вот теория социалистического реализма в широком ее понимании за последнее время разрабатывалась у нас недостаточно. Между тем, как верно заметил в этой связи на страницах журнала «Коммунист» А. Чаковский, «справедливые определения основных признаков нашего творческого метода, если их лишь повторять до бесконечности, не облекая каждый раз новой литературной плотью (плотью, а не просто именами!), могут превратиться в фетиш». Да к тому же речь идет о задачах куда более широких, чем одно лишь подтверждение «основных признаков» и облачение их – пусть даже самой добротной! – литературной плотью.

Наметилось немало актуальнейших творческих проблем, по которым необходимы значительно более глубокие, свободные от всякой односторонности раздумья и решения, чем это обычно у нас делается.

Взять, скажем, вопрос о современном герое. Мы отказались в этой области – и правильно отказались – от целого ряда догм: от тезиса об «идеальном герое», от непременного требования, Чтобы герой всегда выходил победителем, всегда, был наступателен, всегда находился в центре действия и т. п.

Действительно, упрощенных представлений, возникших на основе писанного и неписанного «кондуита» – каким «должен» быть герой, – здесь накопилось особенно много. Прав А. Бочаров, когда в своей интересной статье «Современник – крупным планом» («Вопросы литературы», 1965, N 12) возражает против «двухцветного», черно-белого разделения героев (безупречно положительный и заведомо отрицательный) как едва ли не единственной «характерологической» формы выявления жизненных противоречий, столкновения противоборствующих идейных и нравственных начал. «…При всем том, что существование подобных «полярных» характеров в жизни, а следовательно, и в литературе не вызывает никаких сомнений, ими далеко не исчерпывается все разнообразие человеческого «материала», «осваиваемого» литературой», – пишет он. Уточнение необходимое, и, учитывая его, мы понимаем и принимаем соображения автора о правомерности и важности изображения характеров сложных, находящихся в движении, преодолевающих подчас нелегкие собственные противоречия, – понимаем и принимаем, потому что, как говорит критик, для читателя важна прежде всего «продуманная концепция эпохи», выраженная в характерах и отношениях героев, ясность «нравственной и гражданской оценки изображаемого».

Все это так, но вот, увлекшись своей мыслью, А. Бочаров уже и таких героев, как Бахирев у Г.