Смех по-немецки

При всем различии дарований, судеб и места в литературе их объединило время. Курт Тухольский (1890 – 1935) не дожил до своей славы, которая пришла к нему спустя годы после его трагической гибели в эмиграции. Эрих Кестнер (1899 – 1974), наоборот, в какой-то мере пережил свою славу. Популярен был и Роберт Нойман (1897 – 1975). Расцвет творчества этих писателей пришелся на конец 20-х – начало 30-х годов (период самой острой политической борьбы в Веймарской республике). Есть один общий момент в их творческой биографии, событие, говорящее о многом: и Тухольский, и Кестнер, и Нойман были в числе тех 24 писателей, чьи книги в 1933 году были брошены в костер, устроенный нацистами в Берлине перед Государственной оперой. Нет, отнюдь не случайно имперский министр пропаганды хотел навсегда вычеркнуть их имена наряду с именами других прогрессивных писателей из немецкой литературы, ведь он, как писал Эрих Кестнер, всю сатиру объявлял вредной и разлагающей. Но время распорядилось по-своему. Давно уже канули в Лету те, кто организовал это книжное аутодафе, кто вынудил эмигрировать Тухольского и Ноймана, кто окружил не покинувшего родины Кестнера стеной молчания, запретив ему печататься в Германии, книги этих писателей стали достоянием самого широкого читательского круга.

Советский читатель хорошо знаком с творчеством Эриха Кестнера, сатирические миниатюры Курта Тухольского публиковались в журнале «Вопросы литературы» (1971, N 6; 1972, N 11), пародии Ноймана печатались в N 6 за 1966 год.

Предлагаемые произведения немецких писателей переведены на русский язык впервые.

 

Курт ТУХОЛЬСНИЙ

ПРИВЕТ БУДУЩЕМУ ЧИТАТЕЛЮ

Дорогой читатель 1985 года!

Как-нибудь, роясь в библиотеке, ты случайно наткнешься на эту книжечку и, быть может, прочитаешь ее.

Здравствуй!

Я очень смущен: на тебе костюм, который сильно отличается от моего, да и мозги, наверное, у тебя иначе устроены. Я пытаюсь начать с тобой разговор, придумываю новые и новые темы, но все напрасно – мы не понимаем друг друга. Должно быть, я слишком мелок для тебя, по уши сижу в своем времени, голова едва торчит… ну вот, я так и знал: у тебя на лице появилась снисходительная улыбка.

Все во мне кажется тебе смешным и старомодным: моя манера письма, моя грамматика, мои взгляды.., Не надо только похлопывать меня по плечу, я этого не люблю. Пытаюсь объяснить тебе, как все было, как мы жили, – ничего не выходит. Ты только улыбаешься, и напрасно я стараюсь докричаться до тебя из прошлого, – ты все знаешь лучше. Да и как расскажешь о том, что занимало людей в наше провинциальное время? Премьера новой пьесы Шоу? Томас Манн? Телевидение? Искусственные острова в океане для посадки самолетов? Но тебе начхать на все это старье, и ты чихаешь: поднялась туча пыли, а за ней уж и вовсе нельзя ничего разглядеть.

Может, ты ждешь от меня восторгов? Но это не мой жанр. Да и что вы такого сделали? Уж точно не решили извечной проблемы: Лига наций или пан-Европа, – человечество ведь не решает свои проблемы, просто бросает их на дороге. Конечно, вы придумали сотни новых приборов и машин, но во всем остальном вы такие же умные или такие же глупые, какими были мы Что от нас осталось? Не ройся в памяти, не пытайся вспомнить параграф из школьного учебника Если что и уцелело, то случайно, из по-настоящему значительного – не больше половины, впрочем, какое вам до всего этого дело: заглянете воскресным утром на часок в музей – и то хорошо. Поэтому и разговор у меня с тобой получается такой, словно я беседую с очевидцем Тридцатилетней войны.

– Ну как дела? Все нормально? При осаде Магдебурга, наверное, было холодно? – Итакдалее…

Нет я не буду вести с тобой умные разговоры через головы своих современников: мы, мол, друг друга понимаем, я ведь так обогнал свое время, что мы почти соседи. Нет, мой дорогой, ты тоже всего-навсего продукт своего времени. Вот только приятно, что, когда я говорю»Бисмарк», ты морщишь лоб и силишься вспомнить, кто это такой. Смешно? Знал бы ты, сколько в моих современниках было веры в его бессмертие… Ну, да ладно, оставим это. Тем более что ты, я вижу, собираешься идти завтракать.

Итак, прощай. Бумага, на которой написаны эти строки, совсем пожелтела и ломается под твоими пальцами… Что ж, ведь столько лет прошло. Иди себе с богом или с тем, что вы себе вместо него придумали. Нам, жалким посредственностям, нечего сказать тебе. Мы отдали свое, и то, что мы писали, интересно лишь нам самим.

Все же давай я пожму тебе руку на прощание. Хотя бы ради приличия.

Ну вот, ты уходишь.

И тогда я кричу тебе вслед: «Вы ничем не лучше нас, ни чуточку, ни чуточку не лучше…»

1926

 

ИНТЕРВЬЮ С САМИМ СОБОЙ

– Господин Пантер¹ готов вас принять, – произнес камердинер.

Широкая дверь, которая вела в кабинет метра, распахнулась, слуга откинул портьеру, и я вошел.

Метр восседал за огромным письменным столом. Массивная, чтобы не сказать тучная, фигура, двойной подбородок, почти не нарушающий благородной линии римского профиля. Волосы – победоносным ежиком, блестящие, похожие на пуговицы глаза, излучающие уверенность и довольство собой. Метр слегка приподнялся.

– Приветствую вас, молодой человек. Садитесь. Я получил ваше странное письмо.

Я робко присел на краешек стула.

– Вы просите у меня, – Пантер положил на стол свои толстые холеные руки с тщательно отполированными ногтями, как бы приглашая меня ими полюбоваться, – совета относительно вашего будущего. Пишете, что стремитесь к высоким идеалам, но жизнь, как вы выражаетесь, бьет вас по голове. Итак, вам нужен совет. Что же, молодой человек, я готов вам его дать!

Я поклонился, выразив таким образом свою признательность.

– Прежде всего, какая у вас профессия? – осведомился метр.

– Никакой, – ответил я, стыдливо потупив взор.

– Гм, – он в задумчивости покачал головой, – чем же я тогда могу вам помочь? Впрочем, я к вашим услугам.

– Метр, – произнес я, приложив руку к сердцу, – научите меня, как обиться успеха. Как это удалось вам, как вы сумели всего этого достичь? – Я обвел взглядом его роскошный кабинет: массивные полки, уставленные книгами в тисненных золотом переплетах, бронзовая лампа, источающая мягкий свет, большая из светлого, с черными прожилками, мрамора пепельницу стоявшая передо мной.

– Откуда все это? – робко спросил я.

Метр загадочно улыбнулся.

– Вы хотите узнать, как я добился успеха, молодой человек? Хорошо, я открою вам секрет, хотя вы слишком молоды и горячи, да и голова у вас забита всякими глупостями, – дело в том, что я всю жизнь сгибался.

– Нет, по такому пути я никогда не пойду! – патетически воскликнул я.

– Пойдете, – спокойно возразил метр, – жизнь заставит. Кстати, что вы делали во время войны?

– Рыл окопы, – произнес я и в смущении принялся изучать носки своих башмаков.

– Напрасно. – Он покачал головой. – Будь вы деловым и практичным малым, вы сидели бы в другом месте, например в отделе печати или в политической полиции. Знаете, что такое компромисс, или, проще говоря, сделка с совестью?

– И знать не хочу! – вскричал я.

– Уж больно вы горячи. Посмотрите на меня: я целиком продукт компромисса. Иначе ничего в жизни не добьешься, молодой человек!

– А идеалы?! – воскликнул я громче, чем позволяют приличия. – Ведь только ради них и стоит жить! Буря и натиск – таким я представляю себе свое существование. Убийце я буду кричать «убийца!», даже если в руках у него национальный флаг, карьеристу- «карьерист!», пусть он в чине тайного советника, проходимцу- «проходимец!», какой бы пост в правительстве он ни занимал! Помогите мне! Я хочу служить людям, хочу добиться успеха, укажите мне путь!

Я говорил страстно, щеки у меня горели, губы дрожали. Метр улыбнулся.

– Мой дорогой юный друг, – начал он торжественно, – послушайте меня. Я сочувствую вашим благородным устремлениям, они делают вам честь. И я бы желал, чтобы люди стали такими, какими вы хотите их сделать. Я тоже всей душой за честность и красоту. Но, дорогой мой, в этом мире жить совсем непросто, и очень больно бывает, когда наткнешься на острый угол! Нужно учитывать реальные обстоятельства, уметь сгибаться, когда необходимо…

– Не стану этого делать. – Я упрямо мотнул головой.

– Станете. В один прекрасный день и вы захотите денег, и тогда путь у вас будет только один. Ведь это так легко и приятно: немножко поддаться, чуть-чуть отступить от своих принципов, почти согласиться, – и вот вы уже всеми любимый, всюду ласково встречаемый человек! Вы ведь этого хотите?

– Нет, я…

– Не торопитесь, – мягко перебил меня метр, – подумайте хорошенько. Вы когда-нибудь женитесь, появятся дети, нужно будет устраивать дом. Помогут вам тогда ваши принципы, ваше бескорыстное служение правде, или как там это у вас называется? Взгляните на меня. Я приветлив со всеми, я говорю «да» там, где вы с возмущением воскликнули бы «нет». Кроме того, я могу, когда надо, и смолчать. Молчание, как известно, дешево. Это просто жемчужина в венце человеческого общения. Мой вам совет – молчите!

1. Один из псевдонимов Курта Тухольского, под которым он печатал свои фельетоны. В данном случае псевдоним использован в рассказе как авторская маска.[↩]