Слово и мысль
Н. Калитин. Слово и мысль. О поэтическом мастерстве В. Маяковского, «Советский писатель». М. 1959. 21 – 1 стр.
Проблема мастерства – одна из существеннейших проблем нашей современной литературной жизни. Она неразрывно связана с развитием культуры восприятия произведения искусства, развитием вкуса читателя. Только при умении уловить тончайшие связи художественного замысла и идейного содержания литературного произведения со всеми оттенками и нюансами его образной, сюжетной, словесной, интонационной структуры читатель сможет с достаточной полнотой понять и оценить все то богатство мыслей и чувств, которое несет в себе подлинно художественное произведение. Вопрос следует поставить и шире. Развитие художественного вкуса является необходимым условием не только восприятия, но и создания произведения искусства. Известны слова Флобера о том, что мастерство писателя определяется, в частности, умением поставить настоящее слово на настоящее место. Недавнее интересное и глубоко аргументированное выступление М. Исаковского по поводу стихов Алексея Маркова еще раз подтвердило, что в практике некоторых писателей эта формула заменяется другой, значительно более портативной: первое попавшееся слово – на первое попавшееся место.
Вот почему нам крайне нужны книги, которые на примере творчества лучших представителей советской литературы показали бы ту взаимообогащающую связь содержания и формы, формы и содержания, которая необходима для создания подлинно художественного произведения.
Именно эта задача и поставлена и книге «Слово и мысль. О поэтическом мастерстве Маяковского». Автор ее, Н. Калитин, принадлежит к числу тех наших критиков, которые владеют редким, к сожалению, искусством «медленного чтения». Незаурядное чутье художественной формы, умение уловить тончайшие оттенки выразительности поэтического языка и ясно и увлекательно рассказать об этом читателю – характерные черты работ автора этой книги.
Н. Калитин рассматривает поэмы «Владимир Ильич Ленин» и «Хорошо!» и пьесы В. Маяковского. Он не ставит себе задачи всесторонне охватить эти произведения. В центре его внимания – анализ словесной ткани произведений Маяковского, их лексического и метафорического строя. Он стремится помочь читателю ощутить глубокую художественную значимость, иногда на первый взгляд и незаметную, поэтического языка Маяковского.
Конкретно, на большом количестве широко и полно рассмотренных примеров Н. Калитин помогает читателю ощутить своеобразие работы Маяковского над словом, понять внутреннюю логику, художественную мотивированность обращения Маяковского к тем или иным языковым средствам. Эта задача в книге осуществляется с тонкой наблюдательностью, с глубоким знанием культуры русской речи, с подлинной любовью к поэзии и прежде всего к поэзии В. Маяковского. Тщательным, кропотливым, внимательным анализом каждого оттенка слова, ритма, звука, каждого «сложка» (по выражению В. Маяковского) автор показывает, что в поэтическом хозяйстве поэта нет ничего второстепенного, ничего незначительного, что малейший оттенок звуковой выразительности работает на создание целостной художественной картины.
Остановимся на одном из образцов такого анализа. «Вот в мороз и вьюгу идет по пустынным московским улицам измученная холодом и голодом женщина, сжимая в руках щепотку соли – подарок брата к новому году. И хотя так немного строк в отрывке, повествующем об этом трудном пути, он кажется (и это подчеркнуто не столько, может быть, даже образами, сколько ритмом) бесконечным в своей утомительной однотонности:
Одолевая
снег
и страх,
скользит сестра,
идет сестра,
бредет
трехперстной Преснею
солить
картошку пресную…
Мы чувствуем, как постепенно теряет силы человек (скользит, идет и наконец уже бредет), но все же упорно продолжает свой путь, и это упорство, непреклонность переданы и упрямо подчеркнуты неизменным ритмом.
И вдруг резкая его смена, короткие, отрывистые двустишия:
Рядом
мороз
шел
и рос.
Затевал
щекотку, –
отдав
щепотку…
И не только в стечении свистящих и шипящих, но и в отрывистости каждого слова, в их общем «кружении», переданном ритмическим рисунком строфы, мы, кажется, ощущаем посвист и порывы морозной вьюги. Этой «борьбой» ритмов особенно хорошо оттеняется внутренняя драматичность эпизода.
И наконец – смысловая и одновременно ритмическая разрядка:
Пришла,
а соль не валится,
примерзла
к пальцам.
Эта скупая информация о «цене», какой достигнута победа, служит своеобразным синтезом всего предшествовавшего, – и даже это отражено ритмически. Первый стих двустишия ритмически перекликается с началом рассказа («скользит сестра, идет сестра»), второй с ритмической «темой» мороза («отдай щепотку»)».
Цитата велика, но «из песни слова не выкинешь». Звук, слово, ритм, интонация, строфика – все служит в этом анализе для раскрытия художественной полноценности поэтического мастерства Маяковского. Кое с чем здесь можно и «е согласиться, но важны не эти второстепенные частности, а самый путь, которым Н. Калитин ведет читателя к тому, чтобы тот задумался над всеми оттенками поэтического слова, служащего созданию художественного образа. Другой пример. «Такие образы, – говорит автор, – как «орудия на город, курс на Босфор» (о покидающих Севастополь американских миноносцах), «капитан упился, как сова», «в окно сугроб глядит горбат» – не просто внешне выразительны и ощутимы, но наполнены каждый большим внутренним содержанием, выраженным через точно найденное сравнение или ассоциацию. В первом из них переданы одновременно и страх, и злоба еще пытающегося огрызаться («орудия на город») врага, и в то же время признание им своего бессилия, необходимости бесповоротно сдать позиции («курс на Босфор»). Упившийся капитан, конечно, не только клюет носом, как полусонная сова, – на сову он похож, нахохлившийся, мрачный, зловещий, и всем своим существом. А горбатый сугроб, который, кажется, накренившись, заглядывает в окно, заставляет одновременно и увидеть ту страшную московскую зиму, о которой пишет Маяковский, занесенные снегом улицы и дворы, и проникнуться тем настроением, которое подсказало поэту и этот образ, и следующий за «им вопрос ледяной стихии, обращенный к людям: «Не вымерзли покамест?»
И здесь перед нами та же высокая культура медленного чтения, то же умение полно и глубоко раскрыть содержание поэтического слова, воспринять его внутреннюю художественную логику, силу его поэтического напряжения.
Примеров таких удач и находок критика можно привести много. Они интересны и поучительны и для читателя, и для писателя. И даже в тех случаях, когда автор заставляет сомневаться или возражать ему (ср., например, его попытку произвести деепричастие «вытая» от глагола «таить» на стр. 119, что вряд ли можно обосновать лингвистически, ни к чему не ведущую, на наш взгляд, попытку говорить об акростихах из рифм на стр. 141 -1421), его наблюдения сохраняют интерес, поскольку они ставят ново и оригинально обоснованные вопросы, будят мысль читателя.
Книга Н. Калитина сильна, как уже говорилось, именно своей конкретностью, стремлением найти художественную мотивировку каждой частности в поэтической речи. В этом ее интерес, и в этом ее сила. Но в этом же в известном смысле и ее слабость, ее односторонность. В пределах поставленной задачи автор, естественно, не может дать целостного охвата всех сторон поэтического мастерства Маяковского. Он идет, так сказать, по линии дифференциального, а не по линии интегрального анализа поэтического творчества. Это вполне закономерная и, более того, нужная постановка вопроса. Писателя мы, по слову Пушкина, должны судить по его замыслу, и в этом отношении спора с автором книги у нас и нет. Однако думается, что местами автор и сам противоречит своему замыслу, то есть ставит более широкие вопросы, для решения которых недостаточно материала тех наблюдений, которыми он располагает.
В этом отношении мало удовлетворяет предложенная им в начале книги трактовка «единства эпического и лирического начал» в поэзии Маяковского. Автор очень суживает представление об эпическом. Он видит эпическое в любом предметном описании, в изложении событий и фактов, и лирическое – в отношении к ним, в их оценке (см. стр. 16). При всей пестроте содержания, которое вкладывают в понятие эпоса современные теоретические работы, следует все же сказать, что эпическое связано прежде всего с «самородным» развитием характеров и событий, с их целостностью и определенностью. Сами по себе отдельные элементы описания и предметности, входя как составная часть в раскрытие лирического переживания, не изменяют его сущности, остаются, грубо говоря, элементами образа лирического героя.
Соотношение лирического и эпического в поэмах Маяковского выражается прежде всего в наличии в них целостных и завершенных эпических образов и образа лирического героя. Если же довести до логического завершения мысль автора, мы найдем единство лирики и эпоса, скажем, во фразе: «я с удовольствием пью чай», («я с удовольствием пью» – лирика, «чай» – описание, имеющее предметный характер, то есть эпос; автор, вероятно, сказал бы, что здесь «образ чая»).
Думается, что следует упрекнуть Н. Калитина и в упрощенной трактовке самой структуры литературного произведения, в недостаточно отчетливом представлении о целостности художественной формы. Это выражается в приписывании отдельным элементам формы самостоятельного изобразительного значения. Так, автор говорит об «изобразительной роли ритма», о том, что «изменения ритма почти впрямую иллюстрируют смену изображаемых картин, оттеняя внутреннюю сущность, а иногда и внешние отличия каждой из них». На самом деле ритм связан с интонацией, интонация – с лексикой, лексика – с характером переживания в целом. И все это в конечном счете передает определенный характер речи лирического героя как целостной художественной формы. Понять каждый ее элемент можно именно во взаимодействии со всеми остальными, а не изолируя их друг от друга, придавая им узко самостоятельное и тем самым обедненное и упрощенное значение. Как в живой речи мы не воспроизводим при помощи, например, звукоподражания свойства тех или иных интересующих нас явлении, а высказываем свое суждение о них, так и в стихе отношение лирического героя к происходящему передается во всем строе его речи, а не в ее, так сказать, иллюстративном приспособлении «к легкому дуновению ветерка» и т. п.
В этом отношении, как уже говорилось, нам представляются сомнительными некоторые наблюдения автора над ритмом в первом приведенном нами примере («одолевая снег и страх»). Вряд ли здесь Н. Калитин прав, рассматривая двустишие:
Пришла,
а соль не валится,
примерзла
к пальцам.
как сочетание двух ритмических тем: здесь «к пальцам» читается, конечно, как трехсложная рифма (типа «нашинковано – Ковно», частого у Маяковского). Следует, впрочем, оговориться, что в своем стремлении к эмансипации отдельных элементов целостной поэтической формы и приданию им по сути дела мнимой художественной самостоятельности Н. Калитин не одинок. Эта тенденция отчетливо дала себя знать в книге А. Чичерина «Язык и стиль романа Л. Н. Толстого «Война и мир». Правда, А. Чичерин очень энергично отвел мой упрек в его адрес в своей книге «Возникновение романа-эпопеи». Однако, отводя упрек, он снял и основание для него, пояснив, что имеет в виду «глубокие органические взаимоотношения различных компонентов одного поэтического целого». Эта формулировка, конечно, снимает прямолинейность более ранних его определений и по сути дела уже не вызывает возражений.
Эти замечания не меняют общего представления о книге Н. Калитина – ценной и нужной работы, привлекающей внимание к важным вопросам нашей литературной современности. Это глубокая разведка большой темы.
- Здесь автору изменило чувство слова. Говоря об акростихе, мы имеем в виду начало строки, а говоря о рифме – ее конец.[↩]