Школа критики: сборник статей о прозе и поэзии. Тула: Музей-усадьба Л. Н. Толстого «Ясная Поляна», 2022. 200 с.; Школа критики: сборник статей о литературе и кино. Тула: Музей-усадьба Л. Н. Толстого «Ясная Поляна», 2024. 228 с.

Два сборника современной критики с варьирующимся заглавием и различием в дате — результат работы двух мастерских, проведенных в Ясной Поляне при поддержке АСПИР (Ассоциация писателей и издателей России; ее деятельность в феврале 2025 года была прекращена и заменена другой формой организации современного литпроцесса). Идея составителей В. Толстого и А. Толстой — представить современную критику в процессе взаимодействия нового поколения авторов с разными площадками: с толстыми журналами, блогами, текстами и читательской аудиторией.

В первой же статье сборника 2022 года «О герое современной русской литературы» М. Тухто представлена россыпь имен и заглавий, так что читатель, нуждающийся в навигации в современном литературном пространстве, сможет ее получить. Тухто строит статью как классический путеводитель, правда выбирая в качестве путеводного курсора не привычную тему темы, а образ героя. Как бы предупреждая: хочешь идти за героем-странником, исследователем времени и пространства, — читай романы А. Иличевского «Исландия» (2021), А. Иванова «Тени тевтонов» (2021), В. Авченко «Дальний Восток: иероглиф пространства» (2021). Хочешь достоверных фактов, глубокого знания истории — иди за героем нон-фикшена М. Кучерской «Лесков. Прозеванный гений» (2020) либо П. Басинского и Е. Барбаняги, специализирующихся на беллетризованных биографиях реальных исторических лиц («Соня, уйди! Софья Толстая: взгляд мужчины и женщины», 2020; «Алиса в русском зазеркалье. Последняя императрица России. Взгляд из современности», 2022). Нравится тип современного горожанина или горожанки — вот тебе романы Р. Сенчина «Русская зима» (2022) или «Протагонист» А. Володиной (2022)… Про последний Тухто упоминает отдельно, представляя его как роман поколения и отмечая, собственно, главное, что нащупано в сборнике: проблему литературы тридцатилетних, о которой многие сегодня переживают и говорят.

Вслед за размеренной, стремящейся быть объективной Тухто тему подхватывает дерзкий И. Родионов, честно предупреждая, что его манифест «Выйти из постмодерна» — «токсично-полемичная статья» (с. 33). Предупреждение всерьез, не кокетливое: Родионов верно указывает болевые точки современной русской прозы и бьет по ним яркой иронией. Его «история литературы» проходится как по новым реалистам («Хорошее было время — горячие читательские отклики, расцвет критической мысли, литературные премии — конец нулевых обещал новое, невиданное…», с. 36), так и по их наследникам, чью прозу с легкой руки критиков претенциозно окрестили метамодернизмом. А что сложилось за эти годы? — спрашивает Родионов и отвечает уверенно:

Литературоцентричная ностальгическая проза оммажей, отсылок и былых дружб. Русский магический реализм <…> И заемный свежачок — «литература травмы», «автофикшн» <…> Явления, недурственные своими первопроходцами, но невыносимо вторичные уже со второго писательского ряда <…>

Если это и есть тот самый метамодернизм, то подмога не пришла и нас обманули. Это тексты про себя и для себя — и для немногочисленных своих (с. 36–38).

Иными словами, что обещали и что исполнилось?

Обещали обновление литературы и даже появление нового типа человеческой личности. Обещали буквально антропологические изменения, делая упор на присутствие в современном дискурсе терминов и понятий из «новой этики» и связывая их с той самой литературой травмы, которая явилась, чтобы переставить психологические и смысловые акценты. Так получилось, что с легкой руки Родионова и Тухто тема «литературы травмы» действительно с самого начала звучит как главная в сборниках Школы критики — однако, резко отвергая ее основной принцип «верить и не обесценивать» (с. 37), Родионов ничего не предлагает взамен, кроме одного-единственного романа. Провокативная статья-памфлет превращается в панегирик «дагестанской Илиаде» И. Ханипаева «Типа я». Роман интересный, однако критический отклик бы многое выиграл, рассмотрев его не в контексте трилогии Л. Толстого, сборника Киплинга «Книга джунглей» и «Приключений Тома Сойера» М. Твена, а в числе текстов-современников; но Родионов к другим современным романам не обратился, и вопрос о преодолении инерции актуальной повестки повис в воздухе — до следующего сборника.

Далее в сборнике-2022 мы читаем статьи А. Москвина о русском хорроре, Н. Микушиной — об авторских правах и А. Нуждиной — о границе между литературной критикой и литературным блогингом. Последняя отличается не только четко поставленной задачей, но и понятной структурой, подробно размечающей современное литературно-критическое пространство. Там же, у Нуждиной, сделано важное замечание о том, что «критика поэзии стала более академичной, а критика прозы — более массовой» (с. 72), и звучит приглашение поразмышлять о причинах такого явления. Действительно, о причинах стоило бы подумать, потому что насколько хорош первый, «прозаический», раздел в сборнике, настолько туманен и неоднозначен второй.

В отличие от четко выстроенного «прозаического», а) предлагающего навигацию; б) задающего тон полемики; в) анализирующего жанр; г) определяющего границы и д) знакомящего с правовым полем, второй раздел представляет скорее спектр авторских эмоций, нежели внятную картину поля современной поэзии. Статьи Е. Кремчукова, А. Бояринцевой, А. Першина — либо взволнованное признание в любви («Евгений Кремчуков был бы гениальным в музыке «медленного времени»», Бояринцева, с. 124; характерно это желание наладить диалог между участниками сборника, создать ощущение общего поля — одна и та же фигура может быть как автором, так и персонажем статьи), либо пристальное философствование на отвлеченные темы без попытки приблизить к этим темам читателя («Каково оно, безмолвие русскоязычной поэзии? Необъятное. Что бы я ни сказал, это будет очень издалека…», Першин, с. 159).

Отсутствие структуры в разделе и самих текстах статей заставляет искать иную точку сборки, пусть неожиданную, — например, год рождения, как в статье Е. Минаевой «Огненный тигр, или Свернувшийся еж: урожай поэтов 1986 года розлива». Притом что зачин текста проблему очевидно (и досадно) забалтывает: «Бывает, что один год яблочный, другой — не яблочный, а потом снова яблочный. А вот, скажем, помидорный год или не помидорный — зависит от погодных условий. В нашей стране чаще — не помидорный…» (с. 130) — беглые характеристики текстов поэтов образца 1986-го афористично точны. «»Дача показаний» <…> похожа на подростковую повесть в стихах о взрослении главной героини» (с. 143) — это о Д. Курской. «Невозможно избавиться от ощущения, что яблоки эти — детали какого-то конструктора. Это был цельный набор, стоял себе собранный по инструкции, а потом начал разрушаться <…> Пришел Кирилл Корчагин и решил собрать. Но сначала «воспел разрушения» <…> и «доломал» — разобрал на совсем мелкие запчасти, рассортировал, провел инвентаризацию и стал собирать. Не по инструкции, а по-своему…» (с. 145) — это, естественно, о К. Корчагине. «Книга <…> представляет собой синтез поэзии и филологического/философского исследования» (с. 148) — о Е. Сусловой… В детском писателе и эссеисте Минаевой живет проницательный критик поэзии, который мог бы ярче раскрыться в серьезном, а не игровом разговоре.

Критический сборник 2024 года кажется более пестрым и неоднородным, возможно потому, что посвящен не только литературе (о ней — первый раздел), но и современному киноискусству.

В «литературном» разделе особенно выделяется любопытный опросник А. Пестеревой «Как появляются «организованные литературные группировки», пока «мир горит в огне»». Несмотря на броское название, это не то, о чем вы подумали; это анкета, подготовленная для писателей поколения «новых тридцатилетних» (А. Володина, В. Богданова, Е. Манойло — имена для тех, кто в теме, достаточно знаковые) — с тем, чтобы они, объявленные «центровыми» современной литературы, высказались о себе и о ней. Вопросы стандартны: «Что думаешь про поколение 30-летних в литературе?», «Принесло ли поколение 30-летних свои темы?», «Кого из 30-летних ты читаешь?» и т. д. Некоторые ответы оригинальны и заставляют прислушаться к автору: «Непонятно, есть ли в нашей литературе преемственность между поколениями <…> Мы скорее наблюдаем не преемственность, а столкновение» (Володина, с. 32). Другие в поисках своей поколенческой оригинальности карикатурно утрируют условную повестку, к примеру опрометчиво утверждая: «Мы стали писать про домашнее насилие» (Манойло, с. 26); то есть ни у Достоевского, ни у Гарина-Михайловского, ни у Чехова этого не было? Своеобразным комментарием к анкете (и снова нужно отметить грамотное решение составителей) выступает статья Е. Ивановой «Героиня нашего времени», актуализирующая давний «этический вопрос: как говорить о текстах, содержание которых составляет боль?» (с. 56). Иванова предлагает вернуть разговор о травме в пространство литературы, напомнив о том, с чего вообще началась эта история в России, а именно — о литературно-критическом скандале и важной дискуссии (с. 57) о романе А. Старобинец «Посмотри на него». По словам Ивановой, именно тогда в критику (и шире — в литературу вообще) прорвалась «повышенная эмоциональность вплоть до перехода на личности»: реакция «неадекватная для профессионального критика, но заложенная в самой природе текста автофикшен, провоцирующего на выход в слишком человеческое» (с. 58). Сегодня Иванова также ведет разговор о важной для «новых тридцатилетних» теме боли и травмы, но ведет его не изнутри, а с позиции взвешенного анализа того, как, собственно, новый герой «пытается построить новые связи в абсолютно сломанном мире» (с. 64).

При всей пестроте второго сборника многие материалы отсылают все к тому же магистральному сюжету. Е. Рубинская на примере фильмов «Ника» и «Воспитательница» пишет о столкновении творчества и насилия («Поэзия и посредственность: два фильма о творческих мистификациях»). А. Черникова — об актерском начале и актуальных тенденциях («Стирающиеся лица: как тенденция к разнообразию обманывает зрителя»). О. Истомина — о сценичности современных романов, в том числе и романов «новых тридцатилетних» («За границами текста: современная русская проза на театральной сцене»)… Таков фокус внимания в современной культуре, и такова готовность критиков быть одновременно публицистами, зафиксированная в вышедших сборниках. И если первый сборник представляется прежде всего разметкой пространства, а второй — развертыванием частных случаев на общем поле, то, возможно, третий будет посвящен состоявшимся текстам и авторам, которые смогли не только вписываться в, но и влиять на движение литературы.