Щедрый талант

И. Андроников, Я хочу рассказать Вам… Рассказы. Портреты. Очерки. Статьи, «Советский писатель», 1962, 527 стр.

Каждая статья в новой книге И. Андроникова читается как увлекательный рассказ, а в рассказах – серьезно ставятся проблемы эстетики, психологии творчества, истории литературы.

Много страниц отдано И. Андрониковым его давнему увлечению Лермонтовым. Кроме этого, читатель встретит здесь и найденные автором и впервые опубликованные им новые материалы о смерти Пушкина, и его размышления о «стереоскопичности» толстовской прозы, и раздумья о театре и актерах, о живописи и музыке, о современных художниках. Все это освещено творческой индивидуальностью писателя, вместившей дарование исследователя, драматического актера и новеллиста. Книга «Я хочу рассказать Вам…» многообразна и едина, в какой-то мере она – портрет самого автора, талант которого уникален.

Я видела Андроникова в разные годы, в разных ролях и ситуациях. На даче у Алексея Толстого, где он воспроизводил голос, интонации, характерность толстовской речи, перевоплощавшегося на эстраде в Пастернака, Качалова, Маршака, К. Чуковского. Поражало не только внешнее сходство, но и сходство глубоко внутреннее, психологическое. Чувствовалось, что в такие моменты на помощь Андроникову-актеру приходил Андроников – исследователь, ученый, критик. Его портреты деятелей искусства могли бы стать незаменимым учебным пособием.

Я невольно вспомнила живость и увлекательность, присущую «устным рассказам» Андроникова, читая его этюды и статьи, собранные в настоящем томе, такие, как «Слово о Соллертинском», «Вальс Арбенина», в которых занимательность авторского повествования так органически сливается с глубиной и оригинальностью суждений, с тонким пониманием музыки, художественного творчества.

«Это Лермонтов! – восклицает Андроников о вальсе Хачатуряна. – Это его победительная и прекрасная скорбь, торжество его стиха, его мысли. И в то же время хачатуряновский вальс – музыка глубоко современная и по фактуре и по ощущению поэзии Лермонтова, совершенно свободная от какой-либо стилизации…»

Избранный Андрониковым тип синтетического исследования обязывает к множеству ассоциаций и сопоставлений. Сопоставляя, например, увлечение Лермонтова живописью с его стихами, природой Грузии, розысками археологическими, этнографическими, историческими, Андроников доказывает, что его рисунки – это «род записных книжек» поэта, это страницы творческой истории «Демона». Напомню, что разгадка «Загадки Н. Ф. И.» имеет значение литературоведческое. В оригинальной, хорошо продуманной концепции Андроникова по-новому трактуется вопрос о возникновении и мотивах драмы «Странный человек», о лирике Лермонтова начала 30-х годов.

Такие эссе Андроникова, как «Подпись под рисунком», «Портрет», – серьезные научные исследования, обогащающие творческую биографию Лермонтова целым рядом тонких и глубоких наблюдений и выводов, Статья «Дебют», опубликованная в «Литературной газете», интересна оригинальными мыслями о лермонтовском «Бородино», о его роли, косвенных отражениях и воздействии на последующую русскую литературу (от «Войны и мира» до «Василия Теркина»). В «Дебюте», «как и в других своих работах, Андроников пленяет нас отвагой выдвинутых гипотез, свободным и непринужденным развитием мысли.

«Тагильская находка» обогатила наше понимание эпохи Пушкина не только новыми сведениями, но и очень интересными выводами Андроникова. Автору удается добиться единства аспекта историко-литературного, театроведческого и музыковедческого. Его оценки как бы всегда подсказаны изнутри, продиктованы самой жизнью искусства…

Андроников воспроизводит в своей книге и дорогие нам образы людей советского искусства – первооткрывателей новых высот в кино и в театре. Они (это может подтвердить любой человек, знававший Довженко, Остужева, Яхонтова) верны портретно, психологически, показаны в живой связи со своим временем. Тут чувствуется то же, что и в мимическом андрониковском рисунке, – его талант живописца и та же, что и в анализе архивных находок, склонность к ассоциациям, эстетическому обобщению. А самое главное, автор умеет локальную мысль, воспоминания, бытовые детали – все подчинить основной идее: социалистическая культура и новые рубежи искусства.

Андроников пишет о «Земле» Довженко: «Система метафор, система поэтических решений каждого кадра беспредельно раздвигают сюжет, сообщают событиям аллегорический и философский смысл, который не подразумевается и не декларируется в финале картины, а представляет собою предмет картины, ее сюжет, ее основную идею».

Локальные суждения о фильме органически сливаются с характеристикой ведущей идеи Довженко, с мыслями самого автора о путях и возможностях нашего кино. Вот заключительные строки Андроникова о работе Довженко над сценарием «В глубинах космоса»: он хотел «все сделать для того, чтобы в сценарии не было символики, а была новая поэзия, новая героика, «лиризм нового мировиденяя». Он хотел сделать фильм разумный и радостный, прославляющий человеческий гений, одинаково интересный и академикам и детям. История, современность, будущее сливаются в его творчестве».

Раздумья Андроникова о новаторстве Довженко актуально звучат в нынешних спорах об эстетике кино. И вместе с тем какая портретная точность образа! Я видела Довженко тревожным в дни войны, когда Сталин подверг его злой и несправедливой критике, и в творческом раздумье, в полете своих замыслов. И всегда он был таким, каким его рисует Андроников, – человеком, свободным от штампов, искателем и первооткрывателем, художником мысли.

Композиция портрета Яхонтова несколько иная: подробное описание магических свойств его голоса, неповторимого яхонтовского жеста. Характеристика игры актера, его сценических устремлений связаны у Андроникова с разговором о проблемах, и сегодня актуальных и животрепещущих, – о новаторстве театра чтеца, о смысле его существования и задачах. Эту статью, как, впрочем, и остальные вещи сборника, пересказать невозможно. Ее надо читать, размышляя над прочитанным, над теми идеями и проблемами, которые столь дороги автору.

Андроников, насколько я могу судить по многим моим встречам с Яхонтовым, щепетильно точен в зарисовках спектаклей, изложении взглядов этого поистине выдающегося поэта и реформатора театра. К тому же Яхонтов ему близок характером творчества, идеалом, отношением к эстетической действительности. «Я сопоставил бы его метод, – пишет Андроников, – с работой исследователя, критика, который по-новому читает старую вещь, осмысляет ее с новых позиций и, поверяя ее новым историческим опытом, обставляет свою точку зрения новой аргументацией. Яхонтов доказал, что право исследовать, сопоставлять, анализировать, делать открытия и утверждать собственный взгляд на литературу принадлежит не только критику и ученому, но и художнику-исполнителю». Легко представить себе, как это импонирует автору сборника. И происходит как бы своеобразная цепная реакция: мысли Яхонтова, обогащенные комментарием Андроникова, звучат по-новому. Воспоминания об актере дополняются анализом опыта и возможностей театра современности, превращаются в труд ученого. Для литературы эстетической, зачастую с практикой искусства мало связанной, появление такой работы своевременно и плодотворно.

В рассказе «Из жизни Остужева» интонация сугубо разговорная, беллетристическая. Помимо новых интереснейших фактов из биографии Ермоловой, Шаляпина, Сальвини, здесь приводятся мысли Остужева о Шекспире, о характере и исполнении роди Отелло. А за всем этим – исследование психологии творчества. Столь же естествен для Андроникова и его разговор в другой статье о новаторстве Михоэлса, об этике и общих законах реалистического искусства современности.

Образность, емкость, сила типизации – вот что, я бы сказала, характеризует деятельность Андроникова в искусстве. Отсюда и нити, связывающие в единое целое все его этюды, заметки, статьи, исследования (столь разные по жанру). Не все, разумеется, здесь бесспорно. Огорчает, к примеру, утверждение, что мир идей одевается художником в образную форму. Определение бытующее, часто повторяемое, но неверное. Оно бытием своим обязано недавнему прошлому. В пору сталинского диктата теоретически допускалось своеобразие первопознания искусством мира, но практически отрицалась его относительная, в том числе и гносеологическая, самостоятельность. Творчество писателя зачастую низводилось до роли иллюстратора и комментатора.

Андроников гораздо ближе к истине, когда в той же статье пишет об образном открытии мира, отводя искусству познавательную роль рядом с наукой. Именно в этом пафос, ведущая идея книги «Я хочу рассказать Вам…». Тем досаднее обмолвки, неточности, особенно в столь интересном труде.

«В нашей литературе, – пишет автор, – мало-помалу утверждается жанр, материал которому дают поиски исследователей, ведущие к разгадкам исторических или научных тайн». Напомнив о том, как велика роль этого жанра, появление которого предвидел и приветствовал Горький, Андроников создает книгу по его законам, новаторскую по своему характеру. И в ней «писатель-исследователь, распутывая тайну, повторяет ход своей мысли, вслух анализируя факты, делает читателя соучастником в раскрытии исторических и научных догадок». В этом поэзия – и секрет воздействия книги Андроникова «Я хочу рассказать Вам…» на воображение и мысль читателя.